Читать книгу Тайна «Лунной сонаты» - Любовь Сушко - Страница 11

Где- то далеко- далеко пропел петух. Двойник-Ральф сообщил Таис о том, что пора прощаться. Она еще раз взглянула на него ласково, а потом рассеянно и задумчиво на Старика. Она смотрела на него долго и пристально, словно все еще силилась вспомнить или запомнить его. Может быть потом, когда улягутся первые волнения, она сможет разгадать эту загадку.

– Да, конечно, я благодарна тому, кто позволил мне тебя увидеть, – произнесла она тихо и нежно.

Но и эти слова были обращены не к нему, а к вечному противнику его. И он чувствовал себя здесь случайным и ненужным странником, по воле рока оказавшемся там, где ему не следовало бывать в этот час. Но уйти не мог, благодарил каждое мгновение, когда мог ее видеть и слышать.

И Таис (он был уверен в этом) что-то подобное чувствовала и переживала.

Она еще раз оглянулась вокруг, и очень тихо прошептала:

– Мне жаль снова покидать замок, скажи, а здесь была другая женщина?

Он видел, как мучил ее этот вопрос на протяжении всей их чудесной встречи. И снова сердце Старика сжалось от нестерпимой боли. Ведь не он, а совсем другой должен был ей ответить на этот вопрос. И только одному богу известно, что же он ответит.

– Нет, – ответил он громко и твердо, – напрасно говорят о том, что мужчины всегда предают женщины. Это не так. Здесь были только твоя дочь и внучка, никаких других женщин, дорогая.

– Меня покинув, он ушел к другой, – процитировал Старик Данте.

И снова она ласково и внимательно на него взглянула и в тот же миг исчезла, потому что было уже слишком поздно.

Только шелест платья и тонкий аромат ее духов еще витал в комнате.

Они снова остались вдвоем, и смотрели теперь друг на друга, и пытались понять, что творилось в такие минуты в их душах.

В это мгновение Люци был почти совсем не похож на него, но и своего истинного лица он все-таки не обнаружил.

– Не паникуй, все обошлось. Я и сам не все продумал, не хотел утруждать себя, надеясь, все поправить по ходу дела. Кажется, мне это неплохо удалось.

– Да, все было самым лучшим образом, – согласился с ним старик, – только отчего же такая боль и грусть, почему такое чувство вины перед нею не дает покоя?

– Не переживай, уж если Орфей оглянулся, и Данте только в раю понял, что значит для него Беатриче, что же об остальных говорить? И вообще..

Пианист заговорил совсем о другом:

– Я чувствую, что превращаюсь в человека, куда это годится? Все ваши чувства, слюнтяйство и помыслы, смешны и не могут никого интересовать…, – в голосе его было такое раздражение, что старик даже испугался.

Только сейчас он кожей ощутил ту пропасть, которая всегда разделяла их в этой реальности. Но как же они были похожи внешне, даже самый проницательный человек не угадал бы, какой из них герцог, а кто только иногда пытается им казаться. Но в отличие от своего собеседника, он вовсе не тяготился тем, что был человеком. Это его вполне устраивало. Вот если бы хоть на мгновение ему вернули молодость и позволили вернуть любимую женщину, тогда он готов был если не на все, то на многое. Но разве не помнил он, как дорого пришлось Фаусту платить за подобное желание. Нет, ему не хотелось пережить подобное на самом закате. Не в этой жизни, как-нибудь в другой раз.

№№№№№№

Воцарилась странная тишина, гробовая тишина, не так ли ее было принято называть? И в тот миг взгляд герцога упал на Пианиста. Каким холодным, гордым и независимым он казался. Насмешливый и высокий (хотя они были одного роста). Он даже позавидовал Пришельцу в тот момент. И зная обо всем, тот усмехнулся. Старик нравился ему все больше и больше, хотя и само по себе это было странно ощущать, но и он не всегда владел своими чувствами.

– Любовь, это болезнь, которая делает из нормального человека калеку, а еще больше меня поражает ваша вина перед мертвецами, ваша страстная любовь к ним. Мне порой, кажется, что мертвых вы любите значительно сильнее, чем живых. Разве ты не замечал этого сам? Да и по-настоящему любят только далекое и недоступное. Может быть, в этом и есть какой-то смысл, но, на мой взгляд, это самая большая глупость из всех возможных, – пожал он плечами и самодовольно усмехнулся.

Они немного помолчали, словно переводя дыхание. Потом снова заговорил гость:

– Конечно, все дурное стирается из памяти, а мертвые уже не могут нас разочаровать. В памяти остается только самое лучшее и дорогое.

Пианист и сам поразился пылкости своей речи.

– Ты считаешь, что любовь – это покаяние? – удивленно спросил Старик, – может и так, но до этой минуты я ни разу о том не думал. Хотя во многом,, даже прожив целую жизнь, мы продолжаем заблуждаться, и с этим ничего не поделать.

– Посмотри, уже рассвет, не люблю я этого времени, – проворчал Пианист, досадуя на то, что задержался за глупыми разговорами, он поспешил удалиться на покой.

Но Старик остановил его, ему хотелось спросить хотя бы об одном:

– Скажи, почему ты не сказал ей, что я – это я.

– Вы все привыкли думать, что я еще хуже, чем есть на самом деле. Но иногда происходит необъяснимое даже в моей черствой, почти каменной душе. Даже меня не стоит малевать только черными красками.

Не понять было в спешке, шутит он или говорить серьезно. Двойник усмехнулся, растворившись где- то рядом.

Он исчез на этот раз еще поспешнее, чем обычно, подчеркивая всем своим видом, что никто не сможет его задержать и нарушить привычный ритм его жизни.

Но и сам Старик больше всего в этот момент хотел завалиться в постель и проваляться там до полдня, ни о чем не думая, просто забыться. Сначала ему казалось, что он не сможет и глаз сомкнуть после всего пережитого, но усталость была слишком велика. Он едва добрел до своих покоев и повалился на кровать без всяких мыслей и чувств.№№№№№№

И другие обитатели замка знали о необычном госте, хотя никто не мог похвастаться тем, что они сумели его разглядеть. Это казалось им особенно таинственным и странным, но никого из слуг сильно не всполошило. Раз они столько лет мирились с призраками, то с живыми, хотя и неуловимыми людьми – тем паче.

Удивляло их больше другое, то, что хозяин их терпел гостя, даже недовольства не высказывал. И самые наблюдательные заметили, что он и сам при этом как-то изменился, преобразился. В него словно вдохнули новую жизнь. И если кого они с любопытством разглядывали, то это именно Старика.

Хотя они пытались следить за происходящим, но ничего понять не могли, оно снова и снова ускользало от них, и из обрывков музыки и странных речей ничего понять было невозможно. Им даже посплетничать вечером, за ужином было не о чем. И фантазии у них было не достаточно, чтобы придумать что-то от себя. Тайна и неопределенность – вот что оставалось в душах. И с этим трудно было справиться. Таинственная неопределенность могла однажды разъясниться, а могла и не разъясниться никогда. Такое случалось в замке и прежде.