Читать книгу Розовый дом на холме - Людмила Дорогинина - Страница 10

В разговорах все чаще стало звучать слово «машина».

– На что мы купим машину? И зачем она нам?

Но мама уже знала ответы на эти вопросы. Однажды вечером к дому подъехал Москвич 401, он был облезлого серого цвета, внутри как-то плохо пахло. Соседи, побросав шланги (по вечерам все поливали свои огороды), и ребятня окружили Москвич.

Продавец ходил вокруг машины и бил ногой по колесам.

– Подкрасите, подмажете, новые покрышки поставите, и будет как игрушка. Побегает еще, ого-го! А сейчас что, стояла долго в сарае… Куры там… и все такое.

– Чехольчики новые сошьем, – вторила мама.

Машина была куплена: времени на бильярд теперь не оставалось. Новые самолетные покрышки, вернее сказать, использованные, списанные, но для нашей машины – новые, встали на место старых. До сих пор удивляюсь, как они смогли подойти? Или я что-то не так поняла?

Встал вопрос о покраске. Автосервисов тогда не существовало, так что папа договорился с умельцами, чтобы покрасили в гараже. Мама пыталась выбрать цвет, но у мастеров нашелся только один – «морской волны».

– Пусть будет морской волны, – мечтательно сказала мама.

– Машину покрасили, сохнет, – вскоре доложил папа.

Мама суетилась насчет чехлов.

Через несколько дней он подъехал на ней к дому, вид у него был виноватый. Матовый бирюзовый кузов выглядел странно, казалось, что если провести по нему рукой, то оцарапаешься. У мамы брызнули слезы. Соседи сочувственно осматривали машину, а папа объяснил:

– Ветер был, а мастера оставили ее на улице сушиться…

В первое же лето после покупки Москвича мы отправились на нашей новой, опять перекрашенной машине, в отпуск, конечно на Украину. Дорога предстояла дальняя, аж шестьсот километров: Воронеж, Курск, Сумская область. Мама приготовила подарки всей родне. Галоши глубокие и вязаный платок из козьей шерсти для бабушки, отрез на платье для тети Оли, теплый свитер брату Владимиру, одежду и конфеты – племянницам.

Ранним утром отправились в путь. До Воронежа доехали без приключений, миновали стоящую у дороги белоснежную, с золотыми звездами на темно-синих куполах, церковь в селе Анна. Заночевать попросились в крайней избе в деревушке Крысиные дворики, избы в ней и правда чем-то их напоминали – маленькие, скособоченные, бедные. Но хозяева гостеприимно пустили нас в хату, а сами пошли на сеновал. Указателей почти не было, дорожных знаков тоже было немного, тем не менее при въезде в Воронеж, папа вдруг засомневался.

– Посмотри побыстрее в конце атласа, что это за знак, – попросил он маму, она стала листать страницы.

– Это знак «стоянка запрещена».

– Нет, тот на синем фоне, а этот – на фиолетовом.

– Но такого фиолетового здесь нет!

Папа стал смотреть в атлас, и мы угодили в большую яму посреди дороги, головами стукнулись о потолок, я прикусила язык. Машина заглохла, папа листал атлас.

– Да нет такого… Наверно, у них синей краски не было…

Воронеж – большой город: троллейбусы, светофоры, постовые в будках на перекрестках.

– Куда ехать?

– А я откуда знаю?

– Смотри на указатели!

– Нет никаких указателей!

– Езжай за автобусом пока.

Папа старательно следует за автобусом на большом перекрестке, вдруг – свисток, милиционер в белом кителе машет нам полосатой палкой остановиться.

Волнение страшное, как будто сейчас нас всех арестуют. Милиционер берет у папы права, внимательно смотрит, достает маленькую металлическую штуку из кармана.

– Проезд на красный сигнал светофора! – важно сообщает он и дырявит папины права.

– Но я ехал прямо за автобусом, – пытается добиться справедливости папа.

– Автобусу – можно, – был ответ.

Все ужасно расстроились.

Асфальтированных дорог было очень мало, в основном грунтовые. Подъемы на горки наш тяжело нагруженный Москвич едва сдюживал, после дождей мы часто буксовали в грязи, кончался бензин – бензоколонок было немного, постоянно прокалывались покрышки, и папе нужно было вулканизировать их, то есть ставить заплатку из резины. Но путешествие всем нам нравилось! Мы останавливались в красивых местах для пикника, купались в речках и озерах, добирались двое суток!

В родном селе мама чувствовала себя счастливой – городская, модно одетая, с мужем-летчиком (мама представляла, по возможности, папу как летчика, не как техника), прикатила на своей машине! Подруги приходили в гости, рассматривали и расспрашивали.

Папа ездил с дядей Володей на рыбалку, они, побродив с бреднем на озере, привозили кучу рыбы. Бабушка пекла пироги. Закалывали свинью, для этого приглашали специального человека, для меня было испытанием слышать жуткий визг животного, я убегала в сад, но этот визг был слышен далеко. Мои сестренки же, наоборот, очень радовались этому событию, крутились возбужденные рядом со взрослыми, их ожидало лакомство – подкопченный свиной хвостик, свиной пятачок и уши.

– Нет-нет, я пробовать не буду!

А они грызли это, бегая по двору.

Дядя Володя выпивал огромную, литра на два, кружку горячей свиной крови:

– Пей, Валентин, здоровым будешь! – не отступал он от зятя.

Но папа отказывался от живительного эликсира. В общем, все радовались, огромный лохматый черный «волкодав» получал свою порцию свиных деликатесов, хотя и немного. Все шло в дело: внутренности промывались, кишки тщательно развешивались на веревке для просушки.

Волкодав внушал мне ужас. Днем, привязанный на цепь в углу двора, он яростно лаял и рычал, показывая острые клыки, пытался сорваться с цепи всякий раз, когда мы проходили по двору. Ночью его спускали, и он двигался на цепи, которая скользила по проволоке, натянутой по диагонали, я все боялась, что он забежит к нам в дом. Приблизиться к нему, чтобы, например, покормить или спустить с цепи мог только дядя Володя, но, когда мы приехали первый раз и вошли во двор, папа пошел к кобелю, который просто бесновался на своей толстенной цепи, ласково говоря ему:

– Ну привет, друг, мы свои, давай знакомиться.

– Валентин, не подходи!

– Валя, не надо, разорвет, не подходи!

Но папа спокойно подошел, и пес успокоился.

Потом эта жуткая псина ласково виляла хвостом, как дворняга, завидев папу.

Дядя Володя был даже разочарован:

– А мне казалось, он разорвет любого…

Папа никогда не боялся собак, говорил мне: «Они чувствуют твой страх – нельзя им этого показать».

Когда свиная туша была разделана, к делу приступали женщины: мясо перекручивалось на фарш, сало засаливалось и уносилось в погреб, кровь варилась для кровяной колбасы. Колбасу эту папа очень любил – с чесночком, какими-то приправами и травками. Нафаршированные тугие кишки сворачивались в спирали и уносились в погреб.

Про погреб следует сказать отдельно. Самостоятельное строение рядом с домом, он выглядел как высокая насыпь с дверью. За дверью – длинная земляная лестница, ведущая вглубь (чем ниже, тем холоднее), и там, в прохладных недрах, заботливо, по-хозяйски разложенные и расставленные, хранились внушительные запасы продовольствия. На полках, бережно завернутые в марлю, лежали засоленные пласты сала, желтоватые прошлогодние и бело-розовые свежие. Большие бочки с самыми разными соленьями, от моченых яблок и арбузов до грибов, огурцов, помидоров, капусты, стояли вдоль стен. А еще колбасы, подвешенные на крючках, пучки засушенного укропа и трав, сухофрукты, мешки муки, соли и сахара, бочки с квасом, самогонка в прозрачных пузатых бутылях. Семья бабушки была зажиточной и трудолюбивой: происхождение сказывалось.