Читать книгу В тени креста - Максим Греков - Страница 11

Ночь.

В храме темно и холодно.

Лишь несколько свечей мерцают у алтаря, да чуть тлеющие лампадные огоньки теплятся под образами.

Перед самым аналоем16, на коленях, старец в простой чёрной рясе.

– …Святый боже… Святый и милосердный. Спаси и помилуй мя, грешного…, – шёпот молитвы как сухой осенний лист отлетает вверх, ударяется о потемневшие от времени фрески с ликами святых и исчезает где-то там – под куполом.

Молился старче долго, осенял себя крестным знамением, бил в пол поклоны земные. Совсем устал. С трудом поднялся с колен, и, шаркая по каменным плитам, прошёл через церковный мрак, до самого предела у входа. Обернулся, окинул взглядом оставшиеся далеко в сумраке алтарные иконы, что-то прошептал под нос и вышел из храма.

Ожидая его, в смирении застыли дюжие монахи-телохранители и подьячие-писцы. Подбежал иподиакон-посошник и подал старцу его митрополичий жезл из рыбьего зуба17, сзади одели на седую голову белый клобук, накинули долгополую шерстяную накидку подбитую мехом. Не вымолвив ни слова, старче опёрся на плечо одного из монахов, и шагнул к лестнице в свои митрополичьи палаты.

В покоях, оставшись один, всё вздыхал в раздумье митрополит. При свете единственной свечи, склонил голову над раскрытым евангелием, как будто пытаясь найти в нём утешение и ответы на свои вопросы. Никак не шли у него из головы слова, сказанные его ночным гостем.

Нет нигде спокойствия, везде глаза и уши недругов, и ему – митрополиту всея Руси Геронтию18, приходится под предлогом уединённой молитвы тайно вести разговор в пустом храме.

Очень непрост, ловок и осторожен тот, кто ещё с весны по условному знаку, приходит на встречу в храм. Как будто и не человек вовсе, а тень. Встречается во тьме, ни лица его не видно, ни голоса в шёпоте не запомнить, а сам он в ночном безмолвии всё видит и слышит.

Лёгкая дрожь сотрясала митрополита, когда он сегодня шёл в храм, он знал, что ночной гость не приходит с добрыми вестями. Геронтий хотел, и одновременно, не хотел знать эти вести. Старец часто дышал, он ждал слов, как ударов.

– Ты здесь? – дребезжащим голосом спросил он у темноты. В ответ послышался лёгкий шорох и еле слышный ответ «да».

– Говори, – сухо произнёс Геронтий.

– Борис Лукомский задушил твоего посланца Патрикея, якобы по указке князя Соколинского, однако с благословления из Москвы, – холодным шёпотом сообщил посланец митрополиту. Тот, мелко крестясь, содрогнулся, и склонил голову, но взял себя в руки, и только одинокая слеза об убиенном ученике скатилась в седую бороду старца.

– Но много Борис не досказал, его самого задавили в допросной, – продолжил шёпот.

Митрополит сотворил ещё одно крестное знамение и поднял глаза вверх:

– Не выдержал пытки убивец, – прошептали его белёсые губы.

– Нет, Борис умер не на пытке, а после неё, по указке того же, кто приговорил Патрикея.

– Ах ты, господи, – встрепенулся старец, – а ведомо ли о том Великому князю?

– Всё ведомо с подробностями, но на этом, дальнейшее дознание государем велено остановить, – леденяще прошелестел шёпот у самого уха старца.

– Так, то-ж… На веру нашу, и, на него самого крамола! – почти в голос воскликнул Геронтий и отшатнулся.

– Он не поверил.

– Аки так? Почто? – митрополит шагнул навстречу своему гостю и тот отступил ещё дальше в темноту.

– То ведомо лишь самому великому князю, но все знаки указывают на то, что он не впервой закрывает глаза на деяния этих лиходеев. Подле него, теперь, вдосталь шпырей да худых бояр, через них, да через их покровителей ересь как мор добралась и до палат самого… государя.

– Тише! – Геронтий взмахнул тощими как ветки руками в темноту, в ту сторону, где стоял его собеседник. – Речи твои охальные! – Митрополит вновь покачнулся на месте, привычно ища опору на посох, который он оставил при входе в церковь.

– Ох…, господи, грехи наши тяжкие. Почто нам така кара? Ну так, кто? Не молчи! Назови кто же отдал приказ…, – серо-бирюзовые глаза старца блеснули в полутьме недобрым огоньком.

В церковной гнетущей тишине никто не ответил.

– Ты тут? Чего замолчал? – Геронтий выставил вперёд себя сухие старческие ладони, как будто пытаясь нащупать собеседника в темноте. – Эй, человече! – в голос позвал митрополит.

– Тсс…, – отозвался голос где-то за спиной Геронтия. – Не так громко… Ведь служки твои у дверей, недалече, а уши их тут – рядом.

– Так не томи, отвечай, – упавшим голосом, дохнул старец.

– Всё те же, отче, что и в Новагороде… А, покрывают их… Сам ведаешь, кто, – отозвался из темноты голос.

– Опять охальничают Новогородские еретики, и покровители их – дьяки Курицыны…, – медленно произнёс мысли вслух митрополит. – Неужто им всё мало? Ведь иножеж19 – на плахе трое головы уже сложили, – воскликнул старец и замолчал.

В темноте раздался вздох.

– Они верят в силу свою. С тех пор, как те из них, кто сеет ересь бежали на Москву и были укрыты людьми великого князя, промеж этих, только и разговоров, что о конце опалы и полном прощении государем. И…, тобой, святейший.

– Кающихся еретиков следует прощать и миловать, но токмо, ежели их покаяние верно, а не притворно, – скороговоркой пробубнил старец.

– Вестимо, что вещий пастырь узрит покаянных средь иных притворных, – продолжил с усмешкой голос.

– Распалить во мне гнев хочешь? – свистящим сухим шепотом спросил митрополит, – почто так грешишь человече?

– Коли оный для дела потребен, то это не я, а сам господь возжигает, – подначивал голос.

– Не монаше это дело – во гневу, аки в огне быти, – резко отрезал митрополит. В темноте воцарилась тишина.

Геронтий, уже с трудом мог совладать с собой. Его била мелкая дрожь. Старец корил себя за то, что так мало сделал, чтобы много не случилось. Внезапно митрополит почувствовал удушье, и глаза ожгло, словно дым горький в лицо попал. Геронтий замолчал, коснулся креста на груди и поднял взгляд поверх алтаря, как будто ожидая, что так ему станет легче. Он так и застыл на месте, пока где-то сбоку не послышался лёгкий шорох.

– Хватит. Нынче о сём боле речей со мной не веди, – помедлив, бросил в темноту старец. Лучше обскажи, об чём таком просит архиепископ, что не доверяет письму? – всё ещё негодуя, спросил митрополит.

– О четвёртом еретике, что сидит на цепи в подвале под церковью Михаила.

– Крови желает? – шёпот Геронтия вновь стал свистяще-яростным.

– Нет, – тихо откликнулся голос, – хочет его спасти.

– Спасти? От чего? От суда церковного? А бог? А вера? Как с ними быть? – старец потряс в воздухе сжатыми кулаками.

– То для нашего дела. Отреши еретика от монашества и пусть будет он в остроге, сие будет справедливо и богоугодно.

– Много ты понимаешь, что ЕМУ угодно…, – проворчал митрополит, указывая пальцем вверх.

– Так, что передать архиепископу в Новагород? – торопливо спросил старца голос.

– Передай…, что, ладно… Пусть будет, как он желает, – смягчившись, ответил Геронтий. – Да, к торгу Новогородскому и люду, что тама обретается, пущай он взор свой обратит. Верный голос есть, что оттуда крамольники серебро имут. Об остальном, я сам ему отпишу, как господь сподобит, – вяло добавил Геронтий.

– Исполню владыка, – еле слышно ответил голос. – Благослови, и я удалюсь, ибо теперь не ведаю, когда сызнова сподобит господь свидеться. Там, на новогородчине мелькнул след сатанинского ересиарха Сахарии, и я поклялся изловить этого аспида.

– Фу! Не произноси этого имени в храме господнем! – отмахнулся от темноты Геронтий. – Вот ведь напасть! Трижды перекрестившись и сотворив поклон иконам, старец обернулся.

– Благослови тебя Господь, и я, своим словом благословляю тебя, – митрополит перекрестил темноту, хотя знал, что там уже никого нет, только лёгкие удаляющиеся шаги отозвались где-то в церковной глубине.

Повернувшись лицом к алтарю, старец снова пал на колени.