Читать книгу Идущие навстречу. На пути друг к другу. Между двух огней - Мария Борисовна Хайкина - Страница 10

Ровина росла единственным ребенком в семье. Своего младшего братика, не прожившего на свете и года, она едва помнила, к моменту, когда скарлатина унесла его, ей самой не миновало и четырех лет. В ровининых воспоминаниях остался милый крошка, что тянул к ней ручонки и что-то щебетал на своем непонятном языке. Грусть, сопровождавшая его уход, давно забылась, осталось только светлое чувство любви к кому-то, нуждавшемуся в ее заботе.

Больше детей у ее матери не было, и все свои чувства она обратила на дочку. Разрываясь между двумя противоположными стремлениями: как доставить девочке больше радости и как бы ее не избаловать, мать мешала строгости с потаканием девчоночьим прихотям. Отец, человек добрый и мягкий, дочку обожал, но в воспитание ее не вмешивался. Было оно достаточно беспорядочным, ей многое позволялось, жизнь она вела вольную, ограниченную не столько строгим обхождением, сколько не слишком большим состоянием родителей. Однако возможность гостить у богатых родственников познакомила девочку и с роскошью. Свободы, ей предоставляемой, было довольно, чтобы выработать у нее порядочную самостоятельность, и даже не столько применяемая к ней временами строгость, сколько привычка прислушиваться к мнению горячо обожаемой матери, старающейся сдерживать ее порывы, не дали Ровине превратиться в безнадежно избалованную девчонку.

Необходимый минимум образования она получила и, даже, будучи от природы любознательной и восприимчивой, вполне преуспела в тех науках, которые ей преподавали. Она была начитана, обладала некоторыми сведениями из истории и географии, прошла незначительный курс математики, умела музицировать, не обладая художественными способностями, рисовать так и не научилась, зато владела ниткой с иголкой, танцевала, ездила верхом, словом, знала и умела все то, что положено для девушки ее круга.

Матери не стало в тот самый период, когда начинается взросление, когда вчерашний ребенок начинает открывать в себе неизведанные силы, когда душу томят непонятные желания, и человеком завладевают совершенно новые интересы. Окажись мать рядом с нею в эту непростую пору, кто знает, быть может, ей удалось бы смягчить поведение дочери, уберечь ее от опасного влияния нового окружения и удержать от слишком опрометчивых поступков. Тогда, скорее всего, и не случилась бы и настоящая история.

…

Ветви деревьев хлестали Ровину по лицу, корни цеплялись за ноги, не пускал кустарник, все пыталось ее задержать. А сзади уже настигал похититель. Глаза его горели жаждой мщения, он тяжело дышал, и нож сверкал в его руке.

Ровина продиралась сквозь темный лес, движимая одним желанием – где-то укрыться, спрятаться, спастись от этого безумия. Тут земля расступилась, и она полетела вниз. Вскочив, девушка торопливо огляделась. Она оказалась в какой-то заросшей ложбине, со всех сторон рос густой кустарник. Ровина стала пробираться дальше. Твердая почва сменилась жидкой грязью, ноги в ней вязли, кусты окружали все плотнее и плотнее. Вперед девушка двигалась с огромным трудом. Наконец силы ее иссякли, и она так и застыла среди необъятного мрачного леса, одна, без помощи, без надежды на спасение. Молча ждала она конца.

Хорвин был совсем близко, она видела его пылающее ненавистью лицо, его безумный взгляд. Вот он занес нож, вот протянул руку, вот схватил ее. Девушка рванулась, но не могла даже пошевельнуться. Тогда она закричала, но и крик из горла не шел, как будто ей отказали не только руки и ноги, но и голос. Сделав последнее усилие вырваться из этого кошмара, она попыталась оттолкнуть его и открыла глаза.

Ровина по-прежнему была привязана к дереву, и Хорвин несильно тряс ее за плечо.

«Господи, это же сон, всего лишь сон!»

Но облегчение не пришло. Этот, реальный Хорвин не сжимал ножа в руке, и смотрел он спокойнее, чем его двойник из сна, но страх, будто вырвавшись из сновидений наружу, по-прежнему терзал девушку: она все еще не знала, чего ожидать от своего похитителя.

Между тем Хорвин стал ее развязывать. Но даже когда стягивающие ее путы пали, девушка не смогла пошевелиться. Ночной кошмар перешел в явь: тело отказывалось служить ей.

– Я себя не чувствую, – прошептала Ровина с ужасом.

Хорвин скользнул взглядом по ее безжизненным конечностям.

– У тебя затекло тело. Это – от веревок, – объяснил он.

Ровина бессильно глядела на него, не понимая, что делать. Хорвин посмотрел на ее несчастное лицо, на повисшие руки, снова на лицо…

– Потерпи, сейчас я помогу тебе, – сказал он ровным голосом.

Двумя ладонями он взял ее руку, немного подержал и начал медленно растирать. Руки его, еще вчера такие жестокие, сегодня прикасались бережно, стараясь не причинить лишних страданий. В лицо ей он теперь не смотрел, и Ровина видела только его склоненную голову. Ее руку начало покалывать, потом появилась боль, потом боль постепенно отступила перед разливающимся по телу теплом. Почувствовав, что снова может управлять рукою, Ровина осторожно попыталась ее высвободить. Тут же отпустив ее, Хорвин взялся за вторую, потом занялся ее ногами. Жизнь возвращалась в ее онемевшее тело, она снова могла ощущать, двигаться, она становилась сама собой.

– Спасибо, – тихо пробормотала Ровина, пока с его помощью поднималась на ноги.

Хорвин задержал на ней взгляд и отвернулся. Невысказанные слова повисли в воздухе.

«Так что же он думает, что испытывает, как относится ко мне?»

Ответов у Ровины не было. Ее спутник был одновременно и мучителем, и защитником, и какой стороной своей натуры он обернется в следующий момент, она не знала.

А вокруг вовсю разгоралось утро. Небо сменило ночную синь на дневную голубизну. Пробившиеся сквозь густую листву лучики солнца желтыми пятнами легли на траву. Хор птиц радостно возвещал гимн новому дню. Воздух гудел от пробудившихся жуков.

Ровина оглянулась кругом. Она увидела, что следы их стоянки уже убраны. Не было лежанки, устроенной из травы и веток, исчезла набранная Хорвином куча хвороста, на месте костра находился кусок свежего дерна. Лошадь, привязанная уже в другом месте, неторопливо пощипывала травку. Теперь, залитая утренним светом, полянка смотрелась более мирно, и повеселевший в ожидании дня лес не навевал такую жуть, как вчера.

Хорвин тронул девушку за руку и пошел в промежуток между росшими с краю лужайки кустами орешника. Девушка неуверенно двинулась за ним следом.

Молодой человек привел ее в ту же ложбинку, что и вечером. Ее встретило ласковое журчание ручья, от воды пахло свежестью.

Присев, Ровина опустила ладони в прохладную влагу. Плеснула водой в лицо. Брызги искорками блеснули в лучах солнца. Она зачерпнула еще. Вкус воды отдавал ароматом трав.

Пока она умывалась, Хорвин молча наблюдал за ней. Девушка бросала на него быстрые взгляды, пытаясь определить его настроение. В глазах Хорвина не было безумия его ночного двойника, но смотрел он строго и сумрачно, лицо оставалось напряженным.

Закончив умывание, Ровина занялась волосами. За прошедшие день и ночь волосы спутались, в них застряли сучки, какой-то сор, пряди лезли в лицо, мешая смотреть. Девушка пыталась расчесать их пальцами. Получалось плохо. Наконец она рискнула обратиться к своему похитителю.

– У тебя нет гребня?

– Чего нет, того нет, – он следил за ее стараниями без улыбки.

– Так что же мне делать? – спросила она растерянно.

– Так перебьешься. Косынкой завяжи.

Ровина вздохнула. Снова рядом с ней был жестокий человек, сделавший своей целью причинять ей страдания.

Пока Ровина развязывала платок, доставшийся ей вчера, Хорвин извлек нож. Знакомый страх сжал девушке сердце и, отшатнувшись, она попыталась загородиться платком. Как будто не замечая ее испуга, молодой человек начал бриться. Ровина перевела дух. Как завороженная, она следила, как ровными твердыми движениями он водил острое лезвие вдоль щеки. Его нож, не очень длинный, широкий, обоюдоострый, словно притягивал ее. Спокойная уверенность, с которой Хорвин обращался с ним, говорила о давнем его знакомстве с этим оружием.

Вспомнив и о своих волосах, девушка стала рассматривать бывший у нее платок, пытаясь понять, как его повязывают. Что Хорвин дал его в качестве головного убора, она сообразила, но навыков пользоваться такими платками у нее не было. Наконец она откинула назад волосы, прикрыла их платком и завязала сзади.

Справившись с этим, она вопросительно посмотрела на молодого человека. Тот тоже закончил уже приводить себя в порядок. Спрятав нож, он повел свою пленницу обратно на поляну.

Усадив ее на кочку, он отправился к своему мешку. Девушка сразу принялась ерзать, после ночи, проведенной сидя, у нее ныло все тело. Найти удобной позы не удавалось, она так и осталась сидеть, неловко выставив колени перед собой и опершись о них локтями

Между тем Хорвин вернулся с двумя ломтями хлеба, один из них он вручил своей пленнице. Ухватив ломоть обеими руками, Ровина впилась в него зубами. Вчера волнения ослабили ее чувство голода, но сегодня организм взял свое, и ей очень хотелось есть. Куда-то исчезли манеры хорошо воспитанной девушки, она торопливо заглатывала хлеб, как будто его собирались отобрать. Кусок исчез в мгновение ока, и Ровина умоляюще взглянула на своего спутника. Хорвин медленно жевал свою порцию.

– А… можно мне еще? – робко поинтересовалась она.

– Нет, – ответил он жестко.

– Почему? – она не удержалась и добавила с оттенком сарказма. – Что, голод тоже входит в мое наказание?

– Да, – был короткий ответ.

Ровина вздохнула и тоскливо уставилась на его хлеб. Ел он, не торопясь, тщательно пережевывая.

И тут ей пришла в голову одна простая мысль: кусок хлеба, доставшийся Хорвину, ничем не отличался от ее порции.

– А разве ты не испытываешь голод? – спросила девушка тихо.

– Испытываю, – ответил ее спутник все тем же ровным тоном.

– Так зачем?

– Что зачем?

– Зачем ты себя-то мучаешь? – шепнула она недоуменно.

Он повернул голову и уставился на нее немигающим взглядом.

– Это входит в мое наказание.

Ровина посмотрела на него с изумлением.

– Так ты… тоже несешь наказание? – с трудом выговорила она.

– Конечно, несу, – ответил ее мучитель. – Мы с тобой сейчас в одной связке, моя милая.