Читать книгу Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе - Михаил Семенов - Страница 12

Вот завершилось еще одно лето, можно сказать – совершил очередной круг жизни наших школяров, ведь когда-то, в допетровское время, новый год на Руси и начинался с 1-го сентября. До сих пор незабываемы ощущения, чувства подростка, обнаруживающие еще в разгар лета, в начале августа признаки мягко подступающей осени. Чувства сожаления, легкой тревоги и грусти от неспешного, но неумолимо тающего лета, сжимающегося пространства безграничной свободы, радостного творчества и просыпающейся ученической мобилизации школяра. В эти дни листва еще оставалась по-прежнему свежей, дни теплыми и солнечными, но вдруг, заметишь на тропинках облетающие семена берез, похожие на крошечных картонных птиц. Краем глаза отметишь смену цветения палисадов: включались гирлянды пронзительно синих сапожков аконита, распускалось разноцветье традиционных «бездушных» георгин, повсюду вспыхивали неприхотливые «золотые шары». Все эти цветы не имели запаха, привлекающего пчел и шмелей, сезон медосбора завершался. А воздух этого времени года наполнялся лишь грустным и томительным ароматом флоксов.

Сколько новых дачных друзей и их, порой, непростых судеб стали нам близки тогда и помнились долгие годы. Расскажу о двух Мишках.

Родители первого снимали комнату в соседней даче Зеленогорска. Отец работал и приезжал сюда только на выходной. Парнишка был необщительным, нелюдимым, не участвовал в общих играх, но мы нашли общие интересы и он помалу оттаял. Уже спустя годы узнал, что его мать – тихая, с мягким вкрадчивым голосом оказалась домашним тираном и деспотом. Годами она методично изводила своих мужчин упреками, едкими замечаниями, унижениями, взрастила в них комплекс вины. Так, дома, проходя по ковру, расстеленному на полу гостиной, им надлежало «петлять», дабы не протаптывать тропинку. За непослушание – наказание. Это надломило психику ребенка. Мишкин отец первым нашел для себя выход из этого тупика. Будучи электротехником, кандидатом наук, он ушел из своего НИИ и устроился простым электриком в систему рыбоколхозов Северо-Запада. Теперь в любой момент дня или ночи он мог без лишних объяснений, прихватив дорожный чемоданчик, отбыть на несколько дней в далекую командировку (или будто). Ну, а Мишка оставался один, принимая весь «огонь» на себя, и еле дотянул до армии. Отец же втайне от супруги приобрел в рыбацком поселке Моторное за Приозерском избу на берегу Ладоги. Там и скрывался при необходимости. Мишку спасала только живопись. Он неплохо писал маслом, изредка навещал тут отца и в этом суровом, но прекрасном северном краю, его полотна со светящимися стволами сосен на гранитных скалах Ладожских берегов, казалось, не уступали работам самого Поля Сезана. Бывая у них там, без пары увесистых сигов, обернутых в крапивные листья, в город я не возвращался.

Второй Мишаня тоже приятель школьной поры, но уже по летнему отдыху на даче под Сосново. Тоже единственный сын у родителей. Его отец был известным в Ленинграде мастером-часовщиком и прилично зарабатывал, ведь часы тогда носили все, а они нередко ломались. Их дача была комфортной, с диковинным тогда открытым бассейном. Мы все гоняли на велосипедах, а Мишаня уже тарахтел на мопеде, это было тогда круто. Он любил технику, часто его разбирал, смазывал. Руки всегда были испачканы солидолом и отработанным маслом, ногти коротко обкусаны (тоже, видимо, были проблемы в семье). Однажды отец сделал ему «мужской» подарок – купил старый «горбатый» «Запорожец». Лето паренька наполнилось созидательным смыслом – авто хлопотами. Через пару недель «убитый» движок заработал, и он с нами на этом «потомке» Фиат-500 без номеров объездил по упругим лесным дорогам, присыпанным подстилкой хвойных иголок, все окрестные озёра и озёрки, речушки и грибные места под Сосново.

Каждое каникулярное лето пополняло наш словесный тезаурус. Помню – школьный друг Алик Захаревич привез однажды с Рощинской дачи неизвестное ранее словечко «бредень». Оказалось – особая сеть для ловли рыбы на мелководье (видимо, от слова – брести). От Мишани познали «шкворень», «торсион» и прочие авто термины.

Уже спустя годы, в 90-е, узнал, что Мишаня женился. Его избранница оказалась «штучкой», била мужа будильником по голове, попрекала безденежьем, устраивала истерики от невозможности с ним «красивой жизни», исчезала на недели, но вновь возвращалась. Он решил рискнуть быстро заработать, собрал в долг сумму денег и заказал вагон с холодильниками для продажи. Вагон пришел, но не с техникой, а набитый медицинскими халатами, да еще и неликвидными, почти детских размеров. Поняв последствия, вся семья спешно бежала в Америку, ночуя перед этим у разных знакомых. Там через год Мишкина жена разбилась в автокатастрофе, а нынче не стало и родителей. Оказался один.

Вспоминаю приятеля в связи с моим школьным приключением той поры. К его описанию и приступаю.

Кроме восстановления старого автомобиля мы слушали на даче вечерние музыкальные программы «Голоса Америки». Помните: «Кисс», «Пинк Флоид», гитариста Джими Хендрикса. Эта музыка притягивала, «бодрила», хотелось подражать, и мы однажды озаботились изготовлением для себя электрогитар. Гриф и струны от старых сломанных акустических гитар, звукосниматели сделали сами по статье из журнала «Моделист-Конструктор». Деки выпилили из сухой доски, отшлифовали. Для покраски я нашел начатую банку польской голубой эмали, оставшуюся после ремонта дачи. Поэтому у нас получились «голубые гитары». Моя потом долго висела над диваном в городе, а баночка с остатками краски оказалась до поры припрятанной в квартире, под чугунной ванной.

Летние каникулы в следующем году пришлось провести в пионерских лагерях. В первый достались путевки только на две смены, на август потребовалось «перебираться» в другой. Так, впервые, в это летнее время я оказался на несколько дней «пересменка» в городе, на своей Петроградской. Без школьных друзей, соседских сверстников город показался обезлюдевшим и чужим. Звонить некому, на спортивной площадке в нашем сквере на Кировском тихо и пустынно, в кино сходить не с кем. На углу Рентгена и Кировского, правда, по прежнему работала бочка с квасом, а на Кировском из раскрытой двери столовой «Белые ночи» аппетитно пахло шницелями с красной подливкой, мясными биточками с пюре и компотом. После положенного перед лагерем медосмотра, до отъезда оставалось пара дней и дома не сиделось. С мороженым я забрел в наш школьный парк, «лицейские» двери были распахнуты, заглянув, поднялся по старым стертым ступеням лестницы в вестибюль. В помещении шел косметический ремонт, бюст Пушкина был задрапирован тканью, полы в белых следах, в гулких коридорах чужие голоса. Поднявшись на второй этаж и, заглянув в наш класс, обнаружил сдвинутые парты. Пахло масляной краской, видимо, «освежили» стены и рамы окон. Линолеумная поверхность школьной доски еще сохранила следы от мела ученических записей. В вестибюле, рядом с дверью учительского гардероба, расположенного под пролетом лестницы, стояли ведра с побелкой и кистями на длинных палках от швабр. Когда-то на этом месте в 59–60 годах размещались два автомата по продаже тетрадей – в клетку и линейку. Всего-то за 2 копейки, да еще и с вложенной промокашкой.