Читать книгу Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе - Михаил Семенов - Страница 8

Так называлась небольшая книжка о Приютинской усадьбе Олениных под Петербургом, где любили бывать и приятельски «поэтически балагурить» Пушкин, Гнедич, Крылов и многие выпускники еще Царскосельского лицея тех лет. Решился под шапкой этого заголовка изложить разрозненные воспоминания о вольном игровом общении на прогулках наших школяров из ближайших домов по улице Рентгена и на Кировском проспекте. А местом роения этого уличного круга, его Гайд-парком или Масляным лугом был, безусловно, наш сад на Кировском между домами 25 и 27. Ныне это «Сквер Низами» с установленным одноименным памятником. И, сохраняя безусловное уважение к этому средневековому деятелю Персидской словесности, праведнику и поборнику моногамии, пытаюсь представить – в какой части Гянджи был бы установлен, полученный подобным образом в дар, например, памятник гусляру и сказителю Садко – современнику и в каком-то смысле коллеге Низами по поэтическому жанру? Неужели тоже на одном из центральных проспектов их культурной столицы? Для обывателя Петроградской, школяра тех лет, ныне выгуливающего в нашем саду внуков, фигура Низами имеет отношение к истории и духовной жизни Петербурга, этого конкретного сквера, да и к их жизни, не более чем Старик Хоттабыч или Ходжа Насреддин. Почему тогда не Омар Хайям? Такой же «марсианин» на этом месте, писавший на фарси. Хотя, оказалось, по нашему поводу – следующее:

В общем, заглядывая в наш сад с Каменноостровского проспекта сегодня, в переводе на язык ощущений, понимаешь – теперь и это, ну… не совсем наше. Еще один сюжет превращения «нашего» в «не совсем наше» за последние десятилетия Петроградской школьного детства и юности.

Тот наш сад с просторной спортивной площадкой возник в 50-е на послеблокадном пустыре и даже в 60-х на его территории в толще грунта обнаружилась авиационная бомба. Просторные площади газонов пересекались дорожками из гранитной крошки. Одну из них, ведущую к улице Льва Толстого, можно было бы назвать аллеей. Ее с двух сторон обступали старые высокие тополя, в ветвях которых весной по-свойски гнездились грачи. У главного входа с Кировского в теплое время года встречал внушительный цветник, обрамленный гранитным бордюром и окруженный каштанами и липами. Его сложная цветочная композиция в течении сезона обновлялась, но неизменно сладко пахло резедой. Куртины разросшихся кустов сирени, жасмина и шиповника создавали естественное зонирование сада, выгораживая в нем уголки «по интересам». В их зарослях мы проделывали ходы, таинственно скрывавшие нас от посторонних. В сентябре из побегов жасмина изготавливали «шпаги» для мушкетерских дуэлей, их сердцевина была мягкой, и травм в «поединках» не возникало. Осенью поспевали плоды барбариса цвета киновари, они вязали и кислили язык. Мы набивали карманы белыми бусинами снежноягодника и, высыпав горсть на дорожку, с наслаждением прихлопывали ногой, радуясь звукам лопающихся шариков.

Самым притягательным местом в саду была для нас спортивная площадка, обтянутая по периметру сеткой «рабицей». Зимой там заливались каток и, устанавливаемая к морозам, катальная горка. Ну, а в теплое время, конечно, гоняли в футбол. Наши школяры из близ расположенных домов проводили тут с приятелями часы, а взрослые могли здесь без проблем отыскать своего загулявшего сорванца и отправить домой садиться за уроки. Иногда мы, правда, отлучались в подвальчик тира на ул. Льва Толстого, либо на территорию 1-го Меда, а иногда, озоруя, бегали к трамвайным путям и в углубление рельса выкладывали монеты, обычно пятачки, а то и капсюли к охотничьим патронам, продаваемым в спортивном на Большом. Не сложно сообразить, что случалось к восторгу мальчишек при прокатывании по ним стальных колес очередного трамвая. Девочки играли в саду обычно где-то рядом и мы краем глаза следили за их реакцией на наши проделки.

Об одном явлении той поры расскажу подробней. Речь пойдет о своеобразном футбольном шорт-треке. На небольшой части нашей площадки, осенью, даже на уже пожухлом травяном газоне, взрослые заводские парни из соседских домов вечером после тяжелого рабочего дня устраивали мини футбол «под скамеечку» на деньги. Воротами служили обычные садовые скамьи. Играли 3 на 3 без вратарей. Нас, наблюдавших это действо юных футболистов, и, конечно, преданных болельщиков того настоящего, своего «Зенита», это зрелище завораживало. Невероятная подвижность на грани акробатического эквилибра, потрясающая «цирковая» техника дриблинга – владения мячом. Мы тогда этот навык называли умением финтить или «мотаться». Попасть под низкую скамейку было невероятно сложно. Такие удары, осуществляемые оттянутым подъемом стопы в нижний угол ворот, для вратаря на настоящем футбольном поле трудны и опасны. Иногда для комплектности, кого-то из нас приглашали поиграть в одной из таких команд. Конечно, без финансовых обременений. Кроме этого мастер-класса владения мячом мы познакомились тут и даже очаровались столь же виртуозным русским «трехэтажным», весьма полезно и органично сопровождавшим ту азартную мужскую борьбу. Этот филологический навык, который, будучи в заключении на Соловках, изучал даже акад. Дм. Лихачев, позволил впоследствии легко утверждать свой «авторитет» в различных компаниях сверстников. В пионерском лагере владение мячом, приправленное «острым» словом, не потребовало лампы Аладдина, чтобы стать своим в новом коллективе подростков.

Какие еще навыки шли в актив школяра? Конечно, владение гитарой, прочие спортивные умения: ловкая игра в бадминтон, пинг-понг, карты и фокусы. Но, главное, – это устный жанр, умение интересно рассказывать, знание анекдотов и баек, чувство юмора, вернее, способность его импровизационно генерировать.

Взрослым это тоже не мешало, а бывало и спасительно. Вспомним историю писателя Роберта Штильмарка, советского боевого офицера, фронтовика-орденоносца, попавшего уже в 45-м по доносу в колонию с уголовниками, для «перевоспитания». Его там подобно Шехерезаде выручил талант рассказчика и фантазера. А все наговоренные истории легли впоследствии в основу его знаменитого приключенческого романа-бестселлера «Наследник из Калькутты».

Кто-то спросит: а причем тут заявленные музы? Немного отвлекаясь, поясним. За спорт и подвижные игры спасибо Терпсихоре (танцы) и Полигимнии (пантомима). А за наш мир устных творений – Талие (комедии), Каллиопе (эпической поэзии), Мельпомене (трагедии), Клио (истории) и, конечно, Эрато (любовной поэзии). Матери же этих замечательных сестер-муз – Мнемозине, «дежурной по стране» нашей памяти, мы обязаны и возможностью написания этих строк.

Каждое лето, кто где, мы как губка «обогащались» историями о «черной комнате», анекдотами про Вовочку, нашего неунывающего «Чукчу», Василия Ивановича, забытые носки которого до сих пор стоят за печкой, от «Армянского радио» и про тетю Соню. Осваивали песню про тигров, которые каждую пятницу «кого-то жуют под бананом», про чемоданчик, что «лежал на полочке и был ничей». И, вернувшись в город, встречаясь в нашем саду – приюте наших друзей и муз, мы, словно мошкара, роящаяся в лучах осеннего вечернего солнца, устраивали дружеские, по-своему интеллектуальные «сессии» по обмену этим драгоценным контентом. Такое общение было каким-то, отсутствующим в школе, очень важным предметом нашего взросления. Появлялись вопросы: почему одно и тоже у кого-то получалось смешно, а у другого нет; в чем вообще секрет смешного? Почему владение этим умением смешить так притягивает и повышает авторитет в кругу школяров, а главное – у девочек? Почему-то им нравились подобные остряки. Сколько их потом угасло от приятельства с зеленым змием. Связано ли это как-то между собой? Может человек с чувством юмора более тонко устроен и потому раним?

Кроме нашего подросткового «народного» юмористического фольклора мы впитывали и по-школьному трансформировали «официальный» эстрадный юмор той поры. Вспомню скетчи, исполняемые Лившицем и Левенбуком, Торопунькой и Штепселем, Карцевым и Ильченко, конечно, Аркадием Райкиным, звонкие задорные частушки «Ярославских ребят» Допевал свои последние куплеты под крошечную гармошку «концертино» дуэт Рудакова и Нечаева». Без внутренней критики, «на ура» воспринимали и шутки из кинокомедий: «Веселые ребята», «Пес Барбос», «Операция Ы», «Полосатый рейс», даже из «Питкина». На первых же переменах делились запомнившимся из радиопередач нашего детства – воскресного «Доброго утра» и «Опять двадцать пять».

Но время не остановишь и мы, школяры той далекой поры, ныне уже ветераны, а многие и совсем «далече». С грустью можно лишь сожалеть о том живом, чутком и отзывчивом нашем подростковом мировосприятии. Сегодня же, нацепив очки, вяло постим в Одноклассниках и Контакте чужие реплики и фотографии, кулинарные рецепты, а то и просто «казенные» открытки с банальными пожеланиями. Мы стали скупы и немногословны в комментариях, а часто обходимся и без них, будто исподлобья, обиженно и насторожено наблюдая за происходящим. А ведь:

Конечно, живые, «человечьи», теплые голоса. Неужели так быстро наступила «осень патриархов» – дорогих, так незаметно, уже состарившихся однокашников нашей незабвенной школы? С грустью вспомним неунывающего Ходжу Насреддина, любившего поддержать добрых людей, восклицавшего: «Да продлит Господь (Аллах) ваши дни!» Примем в дар это пожелание и будем здоровы.

Старые люди, как и дети, любят подарки. Вернусь к памятнику в нашем саду. Википедия сообщает, что сама скульптура – это подарок городу к его 300-летнему юбилею. Но установка то, именно в нашем сквере это, видимо, уже «переподарок» нам, жителям Петроградской (или кому-то еще?). В быту подобные неуместные (неудачные по месту расположения или не тому адресованные) подарки обычно хранят в неразвернутом виде для последующего передаривания при случае. А ведь он был бы на «своем» месте у заведения, обучающего фарси, допустим – восточного факультета университета. Здесь же, в нашем сквере, вместо медового аромата цветника, стало подозрительно попахивать чьими-то нефтяными деньгами. А к минувшему 300-летию Петербурга, прежде всего, хотелось бы восстановления изумительного памятника Михаила Шемякина «Первостроителям Петербурга» у Сампсониевского собора, позорно и ныне стоящего разгромленным, уже при трех губернаторах города.

На Большой Монетной у дворца Горчаковых, вместо случайно и неуместно оказавшегося бюста Петра, «перебравшегося» сюда после вандализма у одноименного стадиона, конечно, должен основаться Александр Михайлович Горчаков, выдающийся дипломат и настоящий «железный» канцлер России, однокашник Пушкина, из первого выпуска Царскосельского Лицея – предтечи нашего. Ну, а в любимый сквер на Каменноостровском, несомненно, уже как памятник, вернется по-свойски и по-праву (ведь – в «родные пенаты»), выдающийся выпускник «нашего» Лицея Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, наверняка гулявший по этим местам в свои ученические годы. Забыт он, кажется, основательно, а может его «Город Глупов» и сегодня кого-то настораживает, ассоциируясь с современными реалиями? Будем с надеждой ждать следующих подарков уже, наверное, к 350-летию города, в 2053 году. Как бы дотянуть? Вот погуляем.