Читать книгу Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе - Михаил Семенов - Страница 9

Важнейшей частью «саги» о школьных годах советских «Александровцев» являются воспоминания о нашей школе, Alma Mater – «благодетельной матери-кормилице» в переводе с латыни. Ей она и была для нас. Вспомним ее как комплекс зданий и как социальный организм, с регулярно, на 1/10 часть в год, обновляющимся коллективом учащихся и, ох, как неспешно, ревниво дрейфующим преподавательским корпусом.

Что касается замечательных архитектурных достоинств и дореволюционной истории Александровского Лицея – это все сегодня присутствует в интернете, написана монография, стали доступны фотографии лицеистов и преподавателей той поры, известны фамилии выпускников всех лет, описаны блестящие карьеры наиболее выдающихся. Особо драматичные страницы – это судьбы выпускников 1917 года, закрытие Лицея и «зачистка» всех и всего, что связанно с ним, вплоть до завершающего разгром в 1925 году – «Дела лицеистов».

Мы же, школяры, застали помещения бывшего лицея, как в Чеховском «Вишневом саду», уже «нарезанным» на три обычные советские школы. Кроме нас, двумя этажами выше – 68-я, а с торца и вечерняя. Флигель в парке – бывший дом директора Лицея, стал общежитием для некоторых учителей и сотрудников (ныне консульство). Второй флигель, со стороны тогда ул. Скороходова использовался под слесарные мастерские. Слева, в бывшем корпусе воспитателей Лицея, разместился Радиевый институт (РИАН), работавший тут в густонаселенном районе города с опасными радионуклидами и излучателями, со смертельным содержимым «мусорных» баков в своем дворе, легко доступным любознательным пронырам-школярам. Основатель института и гениальный пророк «ноосферы» – сферы космического разума Владимир Иванович Вернадский трижды бы перевернулся в могиле, узнав о причине гибели одного из наших пацанов. Сзади, со стороны пристроенного актового зала, поступательно отвоевывая часть бывшего лицейского парка, вплотную приближались корпуса завода «Пирометр». Как такое соседство могло сложиться и каковы действия руководства школы – это вопрос № 1.

Тем не менее, наш сад (остатки лицейского парка) со стороны Каменноостровского проспекта, благородство архитектуры и интерьеров (вернее их остатков) основного корпуса бывшего лицея, производили впечатление и настраивали школяров на серьезный и даже возвышенный лад. Узоры лепнины стен и фризов, кованная решетка лестницы, ее уже подстертые ступени из пудожского доломита, чудом сохранившиеся парадные зеркала с тусклой позолотой рам были отголосками родства этого лицея еще со своим предтечей – Царскосельским, Пушкинским. А «вишенкой на торте» для нас был, безусловно, объемный, двухметровый бронзовый бюст Поэта, стоящий в просторном вестибюле первого этажа. Поэтому, подписывая каждый раз свою новую тетрадку, строку «школа № 69 им. А. С. Пушкина» мы выводили особо старательно. А касаясь ладошкой его прохладного, с зеркальной патиной сюртука, мы уже могли не бояться очередного сочинения или контрольной. Этот бюст исчез в 90-е, как и каменные старинные плиты дорожки к крыльцу лицея. Где они и почему исчезли – вопрос № 2.

Наша школа долгие годы была живой и успешной. В старомодном, чопорном, как и сам директор, его кабинете, блистали в витринах спортивные кубки и медали, впечатлял веер победных грамот – свидетельств различных школьных побед и достижений. На одной из стен актового зала висели мраморные доски с выбитыми золотом фамилиями выпускников-медалистов. На высшем уровне были обустроены кабинеты физики, химии и биологии. Еще даже и с дореволюционными приборами, штативами и прочим почти музейным оборудованием. И сидя под портретом А. С. Попова, работая с подобным раритетным амперметром, казалось, что и ты на пороге открытия, допустим, неизвестных еще науке радиоволн. Конечно, что-то и пополнило приборное «богатство» кабинетов в послевоенное время, например, уже советские микроскопы для изучения растительных клеток (препаратов репчатого лука). Эти кабинеты были «серьезно» оборудованы и специальными боксами-вытяжками, имели лаборантские помещения.

В классе музыкальных занятий (пения) и на сцене актового зала стояли кабинетные рояли, может «Ратке», «Беккер» или «Мюльбах» – производства Петербургских дореволюционных фабрик. Правда, настройщиков мы не видели ни разу. Предмет «пение» не требовал особых усилий. Начинали с разучивания «У дороги чибис». И уже первоклассниками приблизились к печальной догадке, что естественное желание ребенка петь после таких уроков пропадет навсегда. Во многом так и случилось. А пик абсурда пришелся на 7-й класс с «изучением» педагогического «хита» Дм. Кабалевского «Петя и волк» на музыку С. Прокофьева. Либретто – надуманая «манная каша», а музыка, пусть и упрощенный парафраз своего же балета «Ромео и Джульетта», но все равно, не для уха подростка. Респект лишь, спасительно подоспевшим в те годы, Битлам. Сегодня почти в любой стране, наблюдая умение и желание танцевать уже с детских лет свои народные «хоро» и «зикр», знание и исполнение в любой компании «базовых» народных песен, с горечью осознаешь себя обделенным и даже будто за что-то наказанным. Может они для нас были кем-то запрещены? И как насмешка воспринимается традиционное исполнение музыкантами любого зарубежного ресторанчика «русской песни для русских друзей…» – чего-нибудь вроде «Миллион алых роз». Такими мы видимся со стороны, да и сами другого почти не знаем и не поем. «Спасибо» школьным урокам пения, да и «ритмики» – так стыдливо называли тогда факультативные платные занятия танцами (которым также толком не научили).

Коридоры школы идеологически выверено были украшены портретами «правильных» писателей и ученых. В директорском, на первом этаже – Пушкин работы Кипренского, Лермонтов в красном гусарском ментике, Горький, Лев Толстой…

Школьные полЫ из старого изношенного паркета были десятилетиями затерты грязными подошвами и «закрашивались» вишневой мастикой только перед новогодними праздниками. «Сменки» от нас не требовали, будто продолжая традицию «ритуального» попрания уличной обувью «трудящихся» полов пусть и бывшего, но когда-то «императорского» присутствия.

Широкие сквозные коридоры были местом прогулок на переменах. Девочки вышагивали, взявшись под руки, по двое, трое, вроде танца «конькобежцев». Парни чаще подпирали стены, краем глаза высматривая ту, к которой, по непонятной пока причине, влекло, ее хотелось все время видеть, вбирая образ, пока подростковой, но уже угадываемой грации. Нередко случались и потасовки прямо посреди гуляющих. А кто оказывался выставленным во время урока за дверь, в этом вынужденном одиночестве с удивлением обнаруживал незнакомую, незримо проступающую величественную «лицейскость» коридоров, казалось, вроде уже знакомых и обжитых учениками советской школы.

Туалеты были вполне приличными, строго по-«казенному» пахло хозяйственным мылом, мочалом стоящих в углу швабр и рогожей, просыхающих на краях ведер половых тряпок. В торцах коридоров у окон струились питьевые фонтанчики.

Столовая располагалась в цокольном этаже со сводчатыми потолками, пол из мелких кафельных плиток, местами утраченных, замененных типовыми бежевыми, другого размера. В воздухе всегда витал аромат ванили и корицы выпекаемых булочек.

Огромный актовый зал со сценой при необходимости вмещал всех пионеров школы. Там устраивались праздничные спектакли, представления и концерты, торжественные линейки и выпускные вечера. Приглашались профессиональные актеры и даже, однажды, гипнолог-гипнотизер, профессор Павел Буль с сеансом пусть и научной, но почти «магии». Желающих из зала он гипнотизировал на сцене, затем, к всеобщему восторгу, возвращал в сознание. В другой раз актер-чтец, декламируя со сцены стихи Андрея Вознесенского, старался при этом подражать авторскому исполнению – нараспев интонируя, выстреливал рубленными фразами, ритмически вскидывал руку с зажатой книжечкой стихов и даже слегка нарочито «по-авторски» заикался. Пригласила его Людмила Викторовна Старцева – наш педагог-словесник. И хотя в памяти от той учебы сохранился, пожалуй, только «четвертый сон Веры Павловны», суть оказалась в другом – в ее деликатных стараниях на уроках «литературными средствами» помочь нам стать приличными людьми и, о чудо – ей это, похоже, удалось!

Ученические раздевалки школы были простыми, с прибитыми к вешалкам в рядок силуминовыми крючками. Их мы иногда отдирали, стачивали напильником, такие опилки были нужны для изготовления самодельных «бенгальских огней». Из карманов пальто кто-то периодически потаскивал забытую мелочь. Часто путали зимние, почти у всех одинаковые шапки. Один раз такая подмена неожиданно закончилась давно забытым, неизвестным нам, педикулезом. С ним, к счастью, быстро справилась одна из бабушек, поработавшая в 20-е годы с беспризорниками в детском доме и с тех пор знакомая с этой напастью не понаслышке.

Каким было качество обучения в годы нашего школярства? Несмотря на усилия нескольких еще волевых, преданных делу и почему-то чаще одиноких педагогов (особенно, по математике – Клавдии Петровны Захаровой), вцелом, оно уже было не выше среднего. Многим школярам пришлось по одному и группами дополнительно заниматься с репетиторами по русскому языку, математике, химии, английскому. Причем, в школе никто проблем с отставанием не подмечал, беспокоились только неравнодушные близкие. Может поэтому после 8-го класса некоторые лучшие ученики уходили в специализированные школы: английские, математические. Этим нашей и другим средним школам города был нанесен серьезный урон, ведь в классах обычно на лидеров равнялись и тянулись за ними. Да и ничто не мешало способным «набираться» ума у нас в школе. Вспоминаю, например, Леона Тахтаджана, года на два нас постарше, одного из самых талантливых математиков из выпускников нашей школы. Он после 10-го класса поступил на мехмат ЛГУ, там его, еще студента, пригласил на свой семинар акад. Людвиг Фадеев. А через год однокурсники, тоже математики, уже не смогли понять суть их исследований, столь недостижимой уже была степень абстракции тех логических построений.

В наши школьные годы учительский коллектив школы вместе с директором и завучем в основном состоял из критично великовозрастных педагогов. Они неплохо слаженно проработали вместе много лет, теперь же ощущалась их усталость и нежелание что-либо менять, а лучшие достижения и креативность, памятные старшим братьям и сестрам, остались в прошлом. Шел процесс последней фазы «выгорания» светила, яркой когда-то звезды – нашей Альма Матер. Трудились сколько еще было можно, обретя наконец самую приличную в своей жизни зарплату и оттягивая момент расставания с уже непосильно отяжелевшей педагогической ношей. Руководителей не интересовала дальнейшая судьба школы, бороться за нее никто из них не видел смысла и не стал. Видимо, это одна из причин закрытия нашей незабвенной школы в 72 году, почти через 60 лет после символически похожей гибели «Титаника» (капитан которого на этом борту совершал тоже свое предпенсионное плавание), затем перепрофилирование в ПТУ (нынче престижно именуемое «колледжем»). Сначала – краснодеревцев, следом – экономико-юридическое (что, конечно, для пера Салтыкова-Щедрина). Флигели проданы, соответственно, под консульство и мини гостиницу, парк настежь распахнут для сквозного прохода. Все происшедшее сродни многоходовому рейдерскому захвату. И как это случилось – вопрос № 3.

Уверен, судьба школы могла не быть столь фатальной. ПомятУю блестящий опыт школьного директорства на нашей Петроградской Майи Борисовны Пильдес, Народного учителя РФ. Придя из Дома пионеров, и, возглавив рядовую районную восьмилетку № 56 на ул. Пудожской нашей Петроградской, через полгода она добилась ее статуса 10-летки, а через год вывела в победители конкурса «Школа России». Сегодня – это уникальный, лучший в городе, учебно-развивающий комплекс на нескольких площадках. «Школа Успеха» – их девиз и планка процесса воспитания и обучения. Как говориться: «снимаю шляпу…». С грустью лишь пытаюсь сослагательно представить нашу Альма Матер, попади она на излете в подобные умелые, неравнодушные и заботливые руки.

С времен сотворения Мира яблоки были символом запретных знаний. Ныне знаний стало столько, что порой хочется просто информационной тишины. Не по этой ли причине стремимся мы в лес или на рыбалку к тихой речке? Да и «запретное» от нужного, полезного порой не отличишь. Лучше, наверное, попробовать все, а там и определиться. Вот этому в идеале и должна учить школа – уметь «определяться», принимать решения и не прекращать развиваться, «научить» учится до конца дней. Поэтому школу можно сравнить с яблоней, с нее мы могли ежегодно срывать эти румяные, иногда и с кислинкой, яблочки. Но яблоня требует ухода заботливого умелого садовника, знающего, что только омолаживающая обрезка старых засохших ветвей позволяет сохранить сорт, не дать выродиться, превратиться в дичок – легкую добычу короедов и тли. А любой руководитель, не имеющий разрушающего корыстного умысла, обязан этому следовать.