Читать книгу Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе - Михаил Семенов - Страница 7

Этот дом на углу Кировского проспекта и улицы Рентгена был одним из основных «поставщиков» школяров-Александровцев. Только в одном нашем классе их было семь. А еще кто-то постарше или младше на год, два. У многих старшие братья и сестры давно отучились в нашей школе, оставив о себе память в виде золотой строчки на мраморной доске выпускников-медалистов. Дом построен в 52-м, 80 квартир, но семей было больше, ведь часть квартир коммуналки. Дом преподавателей ВУЗов города, «профессорский». Вспоминаю литературный опыт описания истории городских домов и их обитателей: «Дом на набережной» Ю.Трифонова, «Дома, события, люди» архивиста Л.Секретарь, «Потерянный дом или разговоры с милордом» А.Житинского. Милорд это Лоуренс Стерн, английский писатель начала 18 века, основоположник европейского романа как жанра. А в этой книге он вымышленный собеседник автора, удивленно наблюдающий наш город 70-х и задающий каверзные вопросы. Мне же придется задавать такие вопросы и отвечать на них самому.

В каком-то смысле наш дом стоит тоже на набережной, на набережной реки времени нашего детства и молодости. По счастью, он из-за своего «юного» возраста не стал свидетелем «Петроградского погрома» 1917 года, из которого чудом вырвалась одна из моих бабушек со старшей сестрой – а «всего-то» дочери мастера с мебельной фабрики Мельцеров, не узнал ужаса репрессий 30-х, не впитал в свои стены муки умирающих Блокадников. Его не задело даже одно из последних злодеяний – кровавое «Ленинградское дело». Аура дома была девственно чиста, да и в обществе подул свежий ветер надежд. Мы, подростки, это ощущали по поведению взрослых, по их теплеющей открытости, доброжелательности, приветливости. Они, похоже, сами радовались как дети этой нежданной возможности наконец вздохнуть и полностью посвятить себя любимой работе, не опасаясь за себя и близких. Нам, детям и подросткам они великодушно прощали все шалости, заботливо присматривая и не только за своим чадом.

Наш дом был должен был обеспечить уважаемых специалистов того времени и их семьи максимальным комфортом для работы и отдыха. Имелись встроенные просторные гаражи для личного транспорта, тогда это немногочисленные Победы и затем Волги ГАЗ-21. На каждой кухне мусоропровод. Двор с двумя зонами озеленения, садовыми скамьями и детской песочницей. Эти зоны ограждались подстриженными кустам молодой акации, на газонах высажены липы, по периметру – цветники. Двор большой, светлый, замыкался крыльями дома, высокой трансформаторной будкой и стильным забором с калиткой в сквер. На ночь калитка и ворота запирались, их по звонку открывал дежурящий ночью дворник. Эксплуатацией дома руководил комендант, он же позднее – домоуправ, Александр Филиппович. Инвалид без руки, АФ с семьей жил в одной из квартир. О доме он знал все, проблемы решались на «дальних подступах». В его штате были три дворника, два кочегара, сантехник, два лифтера и уборщица. Остальные помощники приглашались при необходимости. Автономная кочегарка-котельная находилась в полуподвале дома со стороны сквера. Топили углем, его привозили мощные «Татры» на специально выгороженную часть двора. Годами лежал «стратегический» запас – штабель обычных дров, место мальчишеских баталий. Проживание в этом доме во многом было похоже на декларируемый тогда «коммунизм». Двор и лестницы к 8-ми утра всегда были убраны, летом асфальт полит из шланга, газон ухожен. Лифтеры круглосуточно посменно дежурили и оперативно вызволяли застрявших. Весной красилась крыша и ворота гаражей. Двери парадных, деревянные стенки лифтов и поручни перил покрывались свежим лаком. Зимой снег с крыши убирали умело – сразу после снегопада деревянными лопатами, не допуская его слеживания и превращения в лед, ломами поэтому не пользовались и кровлю не портили. Водопроводчик дома – старый эстонец с бритой головой тоже жил в нашем доме. Он приходил по первой просьбе, причем, хоть и в старом, но пиджаке и при галстуке. Всегда имел сменную обувь, инструменты в потертом кожаном портфеле. И работал он как настоящий профессор. После образования ЖЭКов дом сразу почувствовал непрофессионализм, заброшенность безразличие, впрочем, наверное, так стало повсюду. Из Эстонии тогда раз в месяц во двор заезжал крестьянский потрепанный грузовик. В нем бедно одетые женщины с натруженными руками привозили для продажи молочные продукты, овощи, мед, вязанные шерстяные вещи. Раз в пару дней во двор наведывалась и выездная торговля ближайших магазинов. Продавщица молочного Фаня на тележке с грохочущими колесиками-подшипниками привозила бутылки молока, сливок и кефира. Из соседней булочной подобным образом доставлялись соленые батоны, хала, хлеб и булочки под заказ. Все это было, естественно, с небольшой наценкой.

Дом и его двор были местом наших игр и проказ, Особенно любили чердак. Там хозяйки обычно сушили выстиранное белье. Старшие брали гитару, покурить, вначале сушеные кленовые листья, а потом и сигареты. Вечерами в праздники с крыши наблюдали салют, город оттуда казался необычным и почти незнакомым. Двор и дом мы ощущали своими и потому без приглашений, радостно принимали участие в совместных уборках снега после снегопадов. Весной за выходной день очищали двор ото льда, сбрасывая его куски в люки ливневки, решетки которых специально для этого снимались дворниками. Они же обеспечивали нас лопатами и ломами для работы.

На чердаке трансформаторной будки возникла стихийная голубятня, этих птиц расплодилось в городе немерено после Московского Фестиваля молодежи и студентов 1957 года. Тогдашние политические дизайнеры голубями, как «птицей мира» решили недорого оформить этот международный праздник. Что-то надо было делать, ведь памятники и здания города приобретали неприглядный вид. Как-то увидев у нас пневматику, комендант попросил пострелять этих уже «отработавших» мероприятие птиц. Но после первого, упавшего к нашим ногам, окровавленного голубя, мы поняли свою ошибку и «отомстили» старшему «товарищу». Подкинули в его кабинет на первом этаже несколько живых птиц и плотно прикрыли дверь. За битвой с мечущимися по замкнутому объему испуганными голубями наблюдали через окна лестниц подъездов. Жаловаться на нас взрослым АФ тогда не стал, видимо, суть понял.

Теперь об именитых обитателях дома. Жили два ректора – Политехнического и Горного, три академика, два член-корра, профессоров и доцентов не счесть. Были и военные, весьма пожилые, уважаемые ветераны ВОВ: начальник артиллерийского училища; контр-адмирал и генерал-полковник М. П. Константинов – Герой Советского Союза, бывший Буденовец – каваллерист и даже участник Белорусского партизанского движения. Его привозил домой черный лакированный ЗИМ, также до зеркального блеска всегда были начищены и генеральские сапоги. Водитель-адьютант помогал «шефу» дойти до лифта и если мы оказывались рядом, генерал всегда радостно поднимался вместе с нами, успев расспросить об учебе, наших играх, потрепать по голове. Дома храню подаренную тогда Михаилом Петровичем с его надписью книгу о том драматичном начале войны, когда он, кавалерист, с прострелянными ногами оказался за линией фронта в Белорусских лесах и чудом добрался до местных партизан.

Рабочий день тогдашних профессоров, для справки, длился 10–12 часов, без выходных и праздников. В основном до ВУЗов они прошли стройки, геологические экспедиции, крупные производства, лаборатории, КБ. Их трудами обнаружены месторождения полезных ископаемых, разработаны теории машин и методы расчета конструкций, исследован, не известный ранее растительный и животный мир, построены электростанции, написаны фундаментальные учебники для подготовки инженеров и специалистов. Дома они воспитывали нас, в основном, видом своего зада на рабочем стуле за письменным столом, другого времени было немного. Многие из них побывали тогда в Китае, оказывая научную и методическую помощь. Почему-то все привозили оттуда одинаковый, вручную изготовленный сувенир – четверо покрытых лаком тараканов азартно играют в карты за столом. Конечно, и что-то другое. К сожалению, десятилетие хунвейбинов во многом обнулило тот труд наших специалистов, на годы сдержало развитие великого соседа. Поэтому, каждый раз, услышав о желающих и у нас «пошагать вместе», мысленно сплевываю через плечо, не дай Бог.

Мужчины нашего дома, зная друг друга, общались сдержанно, соблюдая дистанцию. Для решения личных вопросов «по соседски» не обращались. Конфликтов тоже не было, за редким исключением коммуналок, в которых иногда проживали по две профессорских семьи. Женщины же были более открыты и общительны, ходили друг к другу в гости, приглашали домой приятелей своих детей, часто занимали по очереди какие-то суммы денег: на отдых, покупаемое ребенку пианино, какую-то мебель. Они знали каждого из нас, бабушки еще сидели на дворовых скамьях, воспитывали советами и назиданиями, девушкам желали «женихов хороших и пятерок в сессию».

В доме до сих пор существует детский сад, в который некоторые из наших школяров ходили. На первом этаже дома со стороны проспекта был большой обувной магазин, нас же, мальчишек, больше интересовало его крыльцо во дворе, куда привозили ящики с обувью. После распаковки эти ящики какое-то время лежали рядом с крыльцом и мы могли для своих столярных поделок изъять из них несколько досочек, даже иногда из редкого бука.

С годами обитатели дома менялись, появлялись новые. В квартире, где когда-то в 60-х жила семья Индонезийского дипломата, а его дети учили нас тогда незнакомой игре в бадминтон с воланами из натуральных перьев, поселился солист оперы тогда Кировского театра – бас В. М. Морозов («Петр I», «Маяковский» и др.). На 5-м этаже после ремонта в квартиру въехал шахматист М. Е. Тайманов с очередной женой.

Ныне в доме живут новые люди, тоже по-своему «уважаемые». Надстроили мансарду, сквер во дворе, конечно, уничтожен, все заасфальтировано под парковочные места главных членов их семей – автомобилей.

Мы любили свой дом и его двор, радостно возвращались сюда из школы, потом из института, с работы, из командировок, из армии, с летнего отдыха. Мы выросли здесь, тут прошли юность и молодость, родились наши дети. Здесь мы простились с нашими дедами, кто-то потом с родителями. Мы и близкие обитали в этом доме долгие годы, а он все это время был, безусловно, нашей Обителью.

Завершая этот, в чем-то немного грустный очерк, не могу ни вспомнить самые пронзительные и памятные эпизоды той поры. На западной, притененной части дворового сквера, когда-то для симметрии «воткнули» два прутика черемухи. Росли они быстро, превратились в деревья, сильно вытянутые вверх к скупым лучам солнца. В течении года, в теплое время они по этой причине болели, на листьях появлялись красные бугристые пятна и тля. Но каждый раз в начале мая происходило чудо. Чудо «нежного содрогания», извержение белоснежного пенного восторга. Волшебный запах черемухового цветения заполнял двор, проникал в открытые форточки и окна. Дом на эти пару дней затихал в какой-то истоме. Это был аромат первого судьбоносного слияния, аромат короткой сладостной вспышки, что способна зажечь костер, согреющий тебя до конца жизни.

Запах черемухового цветения напитан юностью, пронизан первыми ростками взрослого счастья, теплом малой родины. Наверное, у кого-то эту роль играли другие ароматы. У Рахманинова это была сирень, ветви которой, скрывали его первые свидания с Верочкой Скалон. У кого-то «таяние» души наступает в пору цветения жасмина. Но, уверен, пронзительнее аромата черемухи нет ничего, он являет собой кратковременную вспышку таинства Весны Священной.