Читать книгу Хулистан - Мирза Таги - Страница 15

Чай мы пили из маленьких изящных стаканчиков с девичьими талиями, похожих немного по форме на песочные часы. Тут же, на столе, был водружен огромный, литра на два, чайник с уже заваренным чаем. Еще было несколько сортов варенья, нарезанный дольками лимон, орешки и колотый сахар, очень крепкий и слишком сладкий.

Я не большой любитель чая – предпочитаю кофе и соки. Но иногда не прочь выпить чашечку зеленого чая. У зеленого чая, заваренного по традиционному японскому или китайскому рецепту, особый, ни с чем несравнимый вкус. Его сразу ощущаешь, сделав крошечный глоток. Он чувствительно горьковат и сразу возбуждает во рту вкусовые рецепторы, словно обнажая их, очищая. Поначалу даже чувствуешь небольшой дискомфорт, – настолько резок вкус, – но постепенно эта горечь смягчается, во рту разливается необычайно свежий аромат, некий удивительно изысканный и непередаваемый привкус – и уже следующий глоток доставляет истинное наслаждение.

Но чай, который нам подали, был черный. Я не понимаю его вкуса и тем более не понимаю, как можно пить эту подкрашенную обжигающе горячую водицу в таких количествах. Разве что с черным чаем особенно приятно есть сладкое. А к сладкому я отнюдь не равнодушен.

Впрочем, сидеть в теплую погоду в тенечке и пить чай, ковыряясь маленькой ложечкой в блюдечках с вареньем, было, после сытного обеда, довольно приятно. Это неспешное чаепитие создавало расслабляющую атмосферу телесного уюта и душевного умиротворения. А вскоре я вдруг вспотел после выпитых двух стаканчиков – и мне стало еще приятнее: я ощутил в теле молодецкую легкость и свежесть.

Хариф тоже блаженствовал. Чай он пил, не стесняясь громко и с наслаждением прихлебывая, вприкуску с кусочком сахара, а на варенье совершенно не обращал внимания.

– Бобби, – неожиданно заговорил он, – что, по-вашему, есть демократия?

Я все еще никак не мог привыкнуть к неожиданным вопросам Харифа. Они казались или неуместными, или же просто нелепыми. Но я уже понимал: этот хитрец, прежде чем завести серьезный разговор, старался уточнить позицию собеседника, чтобы после легче было ее укрепить или пошатнуть – в зависимости от его собственных намерений.

– Ну, демократия… – замялся я, не готовый отвечать на столь вроде бы простой и даже примитивный вопрос.

– Если перевести дословно, демократия – это власть народа, народовластие, – уцепился я за куцую книжную цитату, всплывшую спасительно в памяти. – Это так очевидно, что об этом даже не думаешь.

– А если все же подумать? – хитро сощурился мой собеседник. – Вот вы, Роберт Ганн, гражданин Соединенных Штатов Америки, проживающий почти все время вне страны, считаете ли вы себя хозяином своей страны, можете ли вы сказать о себе, что именно вы и есть власть?

– Хариф, – сказал я уже увереннее, – я не политик. Меня вообще не интересует политика. Меня больше волнуют биржевые котировки. А в Штаты я приезжаю раз в год – заполнить налоговую декларацию и освежить впечатления памяти (здесь я на всякий случай соврал – про налоги).

– И даже в выборах не участвуете?

– Конечно, нет. Какой смысл? Все равно они выберут того, кто им нужен, – ответил я неосторожно.

– Кто это «они»? – наигранно удивился Хариф.

– А то вы не знаете? Корпорации! Это они выбирают президентов. Но не думайте, что вы поймали меня на слове! Я понимаю, куда вы клоните. Так вот, чтобы вы знали, это не имеет никакого значения – кого они там себе выберут в президенты! Президент – всего лишь лицо государства, его рупор. И только! Власть президента ограничена противовесами законодательной и судебной властей. И не на бумаге! А исполнительная власть в стране во многом принадлежит губернаторам штатов. Вот в выборах губернаторов народ как раз и принимает самое живое участие, поскольку от их работы жизнь простых людей в Штатах зависит в гораздо большей степени, чем от какого-то президента болтуна! – выпалил я, сам не ожидая от себя такой горячности и не понимая, откуда берутся слова. Я ведь и правда никогда особо не интересовался политикой.

– Бобби, но ведь не губернаторы решают самые важные вопросы государства, не они начинают войны, не они проводят экономические реформы и не они распоряжаются огромными государственными средствами? – возразил Хариф.

– Но и не президенты! Важнейшие вопросы внешней и внутренней политики опять же решают корпорации. Над решением этих вопросов трудятся сотни профессионалов, чтобы президент – по факту – просто озвучил готовое решение и дал ему официальный ход. Но заметьте себе при этом, что корпорации – это не какой-то тайный элитный клуб, где все находятся в сговоре и в согласии. Каждая из влиятельных корпораций имеет свои интересы и старается их максимально лоббировать на государственно уровне. Так что политические устремления корпораций часто взаимно диаметральны. Вот в результате этой конкуренции мы и имеем сбалансированную политику, некую компромиссную стратегию управления государством, которая в каждый момент времени четко отражает не только расклад сил в обществе, но и – как результат влияния – приоритеты развития общества в целом. Корпорации – это не одни лишь миллиардеры и миллионеры, – президенты компаний и топ-менеджеры, – это еще и десятки тысяч простых акционеров, а также обычных служащих и рабочих компаний, чье благополучие напрямую связано с процветанием этих самых корпораций. Таким образом мы и получаем, что демократия в постиндустриальном обществе все же остается главным инструментом управления. Она всего лишь проявляется не на уровне воли отдельного гражданина, а опосредствованно – через финансовые структуры, которые подключают в борьбу за свои интересы также и общественные организации, СМИ, формируя и укрепляя в обществе заказ политикам на совершенно определенные решения. И поэтому совсем не важно – хожу ли я на выборы или нет. Каждый раз, покупая акции той или иной компании, делая даже обычный шопинг или направляясь в банк за кредитом, я совершаю свой выбор – и он автоматически учитывается. А если еще прибавить к этому работу других государственных институтов, – Конгресс, Сенат, Верховный Суд, – которые постоянно конкурируют меж собой за влияние на решение государственных задач, то становится совершенно очевидно, что власть в странах развитой демократии находится под неусыпным контролем граждан и служит, в конечно итоге, народу!

Я замолк, иссяк, выдохся, выплеснув на своего собеседника весь накопившийся за долгие годы невостребованный запас банальных истин, которые вдалбливал в меня мой мир.

Я всегда с некоторым презрением относился к политике вообще и политикам в частности. Как, впрочем, и ко всему, где властвовали расчет и ледяная воля. Моя гедонистическая натура бунтовала, когда меня пытались втянуть в чуждые мне игры честолюбий и тщеславий. Все эти партии, профсоюзы, общественные движения, эти продажные газеты и бесстыдная зазывальная шумиха были мне смешны, а иной раз и омерзительны. Я не столько знал, сколько угадывал, что за всем этим стоит чей-то определенный интерес, а меня хотят всего лишь прогнуть под ступеньку, по которой этот кто-то пройдется налегке к вершине. И я говорил им – хрен вам, засуньте свои прокламации и агитки себе в задницы! – и шел долбить подружек или курить травку с друзьями. Я знал, что мир благополучно разберется со своими проблемами и без моего жертвенного участия. И что даже лучшим моим участием будет неучастие. Я и не участвовал – к своему и всеобщему удовольствию.

Но сейчас, когда этот хитрый толстяк, пытаясь мне что-то свое впихнуть, покусился на мой гребаный мир, который и был мне мил тем, что позволял посылать себя на хер, я не мог не встать на защиту его потрепанных и латаных ценностей.

«Демократия – это когда каждый делает что хочет, а все вместе – что надо!» – подумал я про себя вдогонку. И я согласен был делать «что надо», при условии, что мне разрешают делать, что я хочу.

Судя по растерянному виду Харифа, мое красноречие подействовало на него если не сокрушающее, то отрезвляюще. Он наверняка надеялся, что легко со мной справится при помощи своих дурацких вопросиков и собственных на них неоспоримых ответов. Но я нашел, что ему ответить – и теперь он, очевидно, срочно проводил в уме инвентаризацию и модификацию возможных контрдоводов.

– Да, Бобби, – выдавил он после минутного таймаута, – вы, оказывается, неисправимый демократ.

– Вот только не надо вешать на меня идеологические ярлыки, дорогой Хариф! – сказал я со спокойствием победителя. – Я – обычный здравомыслящий эгоист. И будучи эгоистом, я вижу, что демократическое устройство общества дает мне максимум возможностей для удовлетворения моих самых эгоистичных желаний. И при этом требует от меня совсем мало. А мне только этого и надо. Или вы хотите сказать, что ваша цветная деспотия чем-то лучше?

– Конечно – лучше! – удивился Хариф моей бестолковости.

– Не смешите! Пойдите скажите это своим «фиолетовым» и «синим». Уж как им, наверное, здорово живется, прогибаясь под тяжестью этой ваши Пирамиды.

– Бобби, вы в корне неправы! – возразил самоуверенно Хариф. – Вы заблуждаетесь! И сейчас я вам это докажу!