Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том третий - Нелли Шульман - Страница 12

– Ученые Советского Союза, – сообщал плакат, – крепите своим трудом мощь и славу нашей социалистической родины, – хорошенькая брюнетка в белом халате за микроскопом напоминала доктора Маргариту Кардозо:

– Ты и есть, – смешливо сказал ей отец, – я отослал твое фото в Москву, а об остальном позаботился художник, – он ласково погладил Маргариту по щеке, – теперь ты будешь украшать собой все научные учреждения нашей родины.

Портрет отца, тоже по фотографии, написал модный московский мастер Глазунов. Холст привезли на остров Возрождения весной:

– Он хотя бы не повесил полотно в вестибюле института, – с отвращением подумала Маргарита, – но все равно он развел культ личности похуже сталинского.

Молодые врачи и медсестры восхищенно смотрели на профессора Кардозо. Отцу шел седьмой десяток, однако он выглядел сорокалетним. На холсте Глазунова профессор, в белом халате, рассматривал рентгеновские снимки:

– У нас есть лайтбокс, – холодно подумала доктор Кардозо, – с лупой никто не консультирует, но так картина выглядит лучше, – она знала секрет молодости отца. Профессор громогласно заявлял, что всем обязан продуманной диете и физическим упражениям:

– Он накатал брошюрку о йоге и сыроедении, – к горлу Маргариты подобралась тошнота, – деньги ему не нужны, но он тщеславен и хочет не только академических публикаций, – последние профессор Кардозо печатал только в строго засекреченных внутренних сборниках:

– Но свою рубрику он ведет под псевдонимом, – Маргарита избегала брать в руки «Науку и жизнь», где каждый месяц выходила колонка отца, – профессор Лебедев.

Лебедев, как следовало из его биографии, объездил весь мир, находясь в авангарде борьбы со смертельными болезнями:

– Это правда, – заметил профессор Кардозо, – я работал в Китае и Африке. Читателям, – он помахал журналом, – наплевать, как зовут врача. Главное, чтобы он давал верные советы.

Конверты для Лебедева привозили на остров мешками. Профессор Кардозо диктовал ответы секретарям, которых у него было трое, но подписывал письма сам:

– Кроме йоги он переливает себе кровь, – доктор Кардозо отложила очередную бюрократическую папку, – так делали нацисты на войне. Они брали кровь у заключенных концлагерей. Здесь тоже концлагерь, о котором не говорят открыто…

Ей было брезгливо касаться папок, хотя Маргарита понимала, что Советский Союз делает благое дело. На время беременности отец нагрузил ее административной работой:

– Лучше перебдеть, чем недобдеть, – заявил профессор Кардозо, – я не рискну вашим, – он коснулся живота Маргариты, девушка дернулась, – здоровьем.

Она занималась привычной ей проверкой статей советских ученых и учетом произодства противооспенной вакцины, которой СССР снабжал развивающиеся страны Африки:

– ВОЗ обещал до конца семидесятых годов искоренить оспу, – горько вспомнила Маргарита, – я могла бы работать с Евой в Африке, – она была уверена, что кузина именно там, – а не сидеть в проклятом аду, – тарелка внутреннего институтского радио хрюкнула:

– В рабочий полдень, – сказал бодрый девичий голос, – пятиминутка производственной гимнастики.

Скинув надоевшие туфли, Маргарита нагибалась и делала дыхательные упражнения. Отец заявлял, что беременность вовсе не болезнь:

– Твоя мама жила со мной в палатке в лагере эпидемиологов, – сказал ей профессор Кардозо, – она каждый день проходила несколько миль пешком, чтобы оказаться в тамошнем городке и взять интервью у местных жителей, – Маргарита хмыкнула:

– Но у вас, наверняка, были машины, – отец наставительно покачал пальцем:

– Были, но для врачебных целей, а не для прихотей, – он поискал слово, – гражданских лиц, – Маргарита заметила:

– Прихоти мамы, как ты выражаешься, до сих пор переиздаются, – ей привезли из Москвы русский перевод «Охотников за вирусами»:

– Здесь выпустили и детскую книгу, – уловив ее движения, ребенок тоже заворочался, – СССР наплевать на мамины авторские права, – гимнастика закончилась, девушка еще более бодро продложила:

– Пятиминутка новостей. Сначала политическая информация, – приглушив звук, Маргарита вернулась к столу.

Картина Глазунова оказалась в кабинете отца на вилле, которую он делил с Маргаритой:

– Никто не удивляется, что мы живем вместе, – Маргарита со вздохом придвинула к себе очередную папку, – и никто не спрашивает об отце моего ребенка, – на острове не поощрялись пустые разговоры. Узнав о беременности, женщина сначала испугалась:

– Он не сделал бы реверсивную операцию, – уговаривала себя Маргарита, – он знает, что такой ребенок может родиться с генетическими отклонениями, – отец относился к их связи как к чему-то должному:

– Он не считает это инцестом, – к глазам подступили слезы, – он утверждает, что так поступали правители, например, в древнем Египте, – потребовав у отца рассказать ей правду, Маргарита услышала мягкий голос:

– Тебе тридцать три, милая, – профессор улыбнулся, – женский репродуктивный возраст, в отличие от мужского, недолог. До сорока тебе надо родить двоих детей. На острове тебе никто не приглянулся, – Маргарита велела себе молчать о Джо, – поэтому я позволил себе ускорить ход событий, – она презрительно сказала:

– Накачав меня снотворным и произведя процедуру искусственного оплодотворения, словно я племенная корова, – Маргарита не интересовалась происходждением, как говорил профессор, генетического материала:

– Он все проверил и перепроверил, – ей стало мерзко, – нацисты занимались евгеникой, а он ничем не лучше нациста, – Маргарита никогда бы не прервала беременность:

– Он это знает, – девушка раздула ноздри, – он пользуется тем, что я верю в Бога, – до родов оставался месяц. Отец был против частого использования ультразвука:

– У тебя все идет хорошо, – уверил он Маргариту, – а что касается пола ребенка, то я обрадуюсь и внуку и внучке, – Маргарита не собиралась всю жизнь провести на острове:

– Малыш окрепнет и я сбегу, – она прислушалась к радио, – вернее, сбежим мы с Мартой, – девушка прибавила звук. Восторженный голос сообщил:

– В полдень персонал института приглашается в вестибюль, на торжественное открытие бюста Героя Социалистического Труда, члена-корреспондента Академии Наук товарища Мендеса. Бронзовая скульптура работы товарища Церетели…

Маргарита яростно щелкнула рычажком тарелки.

За бортом загремела якорная цепь, Максим прислушался:

– Вроде причаливаем, – в тесной трюмовой клетушке стояла одуряющая жара, – я был прав и мы на Аральском море.

Он аккуратно отсчитывал часы, проведенные в кузове закрытого грузовика, покинувшего урановый рудник на зоне Целиноград-25:

– Мы ехали, вернее меня везли, на поезде, – укрепленный вагон напомнил Максиму тот, в котором он покидал Москву три года назад, – а потом посадили на паром, – он думал о Каспии, но время не сходилось. Максим хорошо помнил карту Казахстана. От Целинограда до Арала было полторы тысячи километров:

– До Каспия дольше, – для очистки совести он опять постучал в стену клетушки, – я здесь один и, кажется, я знаю, куда меня привезли.

Пять дней назад на очередной поверке Максима вызвали вперед. По утрам над бескрайней степью повисала легкая дымка. Зэка поднимали в шесть:

– Летом в это время рассветает, – больше всего Максим тосковал по небесной лазури, – солнце едва стоит над горизонтом.

Каждое утро он жадно вдыхал жаркий запах полыни, доносившийся из-за окутанной колючей проволокой ограды. Не обращая внимания на лай овчарок и перекличку охранников, Максим не отрывал глаз от червонной полоски восходящего солнца. Поверка длилась жалкие, как о них думал Максим, полчаса:

– И полчаса вечером, – корабль слегка качнуло, – но здесь темнеет быстрее, чем на севере, – вечерняя поверка проходила под блистающим яркими звездами небом. За три года Максим вспомнил выученную в школе и забытую потом астрономию:

– Я вспомнил математику и физику, а русский и английский я никогда не забывал, – подземный, как его назвали зэка, университет, работал в строгой тайне. Максим считал, что зона еще не оправдание лени:

– Папа на зоне начал изучать английский, – почти весело подумал он, – а я знаю пять языков. Но я тоже не бил баклуши, а занимался организацией побега, – кроме университета, открытого для всех зэка, на руднике существовала и группа Спартака, как себя называли ребята. Максиму было немного жаль покидать Целиноград:

– Ребята пойдут в прорыв и без меня, – он искренне желал, чтобы так и случилось, – а мне придется искать пути побега отсюда, – за три года группа Спартака пробила тайный тоннель, ведущий из ответвления главной шахты рудника к вентиляционным решеткам. Им приходилось работать лежа, по будущему пути побега можно было только проползти:

– Что нас нисколько не смущало, – в трюме загрохотали сапоги, – но теперь Спартаку придется все начинать заново, – начальник зоны сообщил Максиму, что его переводят на новое место отбытия наказания:

– Учитывая, что я не знаю, какой у меня срок, – парень поднялся с железной койки, – видимо, мне заменили смертную казнь пожизненным заключением.

За три года в Целинограде-25 он не только не услышал своего срока, но даже и своей фамилии:

– Железная маска, – вспомнил Максим шепоток умершего прошлой зимой от туберкулеза уголовника, – наверняка, Комитет мне присвоил номер, как дяде Джону, – ему на мгновение стало страшно. Герцог никогда не говорил о паре шрамов на голове, почти скрытых седым ежиком волос:

– Профессор Кардозо делал ему операцию на мозге, – Максим выпрямился, – но нечего паниковать, Спартак. Ребецин Бергер бежала отсюда с ребенком на руках. Ты, тем более, убежишь, – он ничего не знал о о судьбах младшего или старшего братьев:

– Где моя сестра, я тоже не знаю, – в двери каморки заскрипел ключ, – как не знаю, что случилось с Надей, – Максим очень редко позволял себе мысли о девушке:

– Пауль говорил, что я отслужу за нее семь лет, – он стиснул скованные наручниками руки, – а прошло всего три, – сидя в Целинограде, Максим разработал подробный, как он думал, план действий:

– Я останусь у мамы на Набережной, – пообещал себе юноша, – и я найду Надю, – он был уверен, что сестрам Левиным удалось покинуть СССР. Дверь распахнулась, яркий свет фонарика ударил ему в глаза:

– Найду и скажу, что я ее люблю. Она тоже меня любит и ждет… – офицер держал знакомую Максиму папку:

– 880, – он окинул юношу долгим взглядом, – назовите фамилию, имя, отчество, дату и место рождения, срок заключения, – Максим молчал, офицер сверился с папкой:

– А, – хмыкнул он, – все понятно. Следуйте за мной, шаг вправо или шаг влево считается побегом, охрана стреляет без предупреждения.

Он ловко набросил на бритую голову Максима грубый мешок. Вскинув упрямый подбородок, юноша вышел из камеры.

Грубо сколоченную скамеечку поставили среди пышных кустов томата. Стебли поднимались выше человеческого роста. Пахло жаркой землей, в просветах зелени мелькало лазоревое небо. Вокруг алых плодов вились пчелы, залетающие сюда из институтского парка.

В сумасшедшем огороде, как весело называла Марта грядки, росли и тыквы с горохом. Во влажной земле виднелись рыжие бока. Гороховые стебли карабкались по вкопанным рядом со скамейкой шестам. Наверху сколотили подобие рамы. Марта сидела словно под навесом, растения смыкались над ее головой.

В беседке, как о ней думала девушка, царила прохлада. Рядом стояла погнутая жестяная лейка. Воду сюда носили из флигеля, где размещалось психиатрическое отделение. Огород примыкал к беленой стене, отделяющей его от большого парка. Над колючей проволокой, обвивающей врезанные в камень осколки стекла, беззаботно щебетали воробьи.

Некоторые обитатели психиатрического отделения, попав на остров еще при расстрелянном Берия, застали первые годы существования института. Рассказы сумасшедших надо было делить на два, а то и на четыре, но Марта понимала, что стену возвели в те годы:

– Все построено на совесть, – девушка скривила тонкие губы, – кроме того, здесь работает сирена.

Флигель прятался в глубине парка, но из зарешеченных окон палат виднелась синяя полоска моря. За три года Марта с помощью доктора Кардозо несколько раз нарисовала план расположения институтских зданий и вилл:

– Хорошо, что Зоя показала мне дорогу в подвал, – на коленях Марты лежала потрепанная тетрадка с невинными на первый взгляд вычислениями, – где мы с Маргаритой и встретились, – Марта узнала, что ее соседку по палате зовут Зоей. Она, правда, понятия не имела, сколько лет девушке:

– Или женщине, – вздохнула Марта, – она человек без возраста, – Зоя знала наизусть Библию и писания, как она говорила, святых отцов. Марта решила, что ее соседка религиозница, как таких больных называли в отделении:

– Раньше я бродила в тьме, – задумчиво сказала соседка, – но мне все рассказали и показали, – блекло-голубые глаза наполнились слезами, – а теперь я обязана позаботиться о других, – Зоя все так же протягивала руки вперед. Не опуская их, соседка ловко управлялась с ложкой:

– Она ест, опустив голову к миске, – хмыкнула Марта, – ножей и вилок нам, разумеется, не дают, – Зоя утверждала, что она держит перед собой Бога:

– Чтобы люди Его видели, – соседка редко выбиралась из флигеля, предпочитая бродить по коридорам, – например ты, или Маргарита.

Зоя провела Марту в подвал психиатрического отделения, сообщающийся с хозяйственным блоком института. Не желая рисковать появлением доктора Кардозо в отделении, Марта виделась с кузиной именно там:

– Зоя говорит, что Маргарите надо избегать света, – девушка покусала кончик карандаша, – хотя Зоя чего только не говорит. Например, что черный лед – это смерть и на него нельзя ступать, – соседка однажды заметила:

– Твой брат ушел под него, – Марта старалась не обращать внимания на бред, как она про себя называла разговоры Зои, – но его спасет белая королева, – Марта научила соседку игре в шахматы, – здесь, – женщина повела рукой за окно, – лед не появится, но есть другие места, – Марта велела себе не думать о семи камнях, виденных ей на Луне:

– Мои разговоры о Луне считают признаком параноидальной шизофрении, – Марта развеселилась, – я правильно поступила, отказавшись от мутизма. Иначе заведующий не оставил бы меня в покое, пытаясь разговорить, – никаких таблеток ей не давали.

Марта подозревала, что отсутствие так называмого лечения связано с распоряжениями, поступающими из Москвы. Раз в неделю ей выдавали размноженные на ротапринте листы с очередными математическими задачами. По вычислениям Марта видела, что речь идет о космической и атомной программах. Вставлять просьбы о помощи в документы, связанные с космосом, было бесполезно, однако Марта шифровала сообщения о себе, выполняя задания для атомной индустрии. Она надеялась, что ее решения попадут в руки академику Сахарову:

– Но если такое и случится, – горько поняла Марта, – Андрей Дмитриевич не сможет передать весточку обо мне иностранцам, – она предполагала, что надзор Комитета за Сахаровым усилили:

– Я ничего не знаю, – девушка дернула шеей, – Питера могли арестовать и расстрелять, а я ничего не знаю, – Зоя, правда, обещала, что Марта скоро, как выражалась соседка, увидит свет:

– Маргарите надо опасаться света, – карандаш опять забегал по бумаге, – а со мной все в порядке, – доктор Кардозо считала разговоры о свете обыкновенным бредом, – Зоя говорит, что мы сюда больше не вернемся, – Марта поймала себя на улыбке, – очень хорошо, что так.

Соседка настаивала, что она должна остаться на острове:

– Скоро все покроется песком, – нараспев сказала Зоя, – засвистят ветра, но, как сказано, не в голосе вихря Господь, а в звуке тонкой тишины, – она замерла на койке, – пристанище нечестивых погибнет, потому что так велел Господь, но мне надо быть здесь до конца, – Марта вспомнила:

– О смерти Слепого она тоже говорила, что это Божья воля – приятель Зои, немой мужичок, тихо умер прошлой зимой, – она не грустила, но сказала, что он теперь увидел свет, – лицо Марты грело солнце, она разнежилась:

– Я словно в санатории, – поняла девушка, – я поправилась и хорошо выгляжу. Но нельзя здесь торчать, надо дождаться родов Маргариты и бежать отсюда, – за три года Гурвич не появлялся на острове, но Марта не хотела рисковать его приездом:

– Проклятая тварь поплатится за свои преступления, – она раздула ноздри, – пошел он к черту, не хочу о нем думать, – пчела умиротворяюще жужжала вокруг спелого помидора.

Тетрадка выпала из рук Марты. Широко зевнув, девушка задремала.

Растрепанная тетрадка, переплетенная в телячью кожу, валялась на вкопанной в землю скамье. Побеги гороха вились на раме, пчелы жужжали вокруг белых цветов. Огород разбили на заднем дворе домика грубого камня. Стертые ступени вели к лазурной глади моря:

– Это работа древних римлян, – со знанием дела сказала Констанца по пути наверх, – у нас в Англии сохранились их дороги, – Бруно кивнул:

– Получается, вы облазили, – дома он перешел на деревенский говор, – все римские развалины. Я тоже бывал в Риме, – юноша улыбнулся, – видел Колизей и Форум. Но в Салерно с римских времен ничего не осталось, норманны все перестроили, – домишки бедной рыбацкой деревеньки Минори прилепились к серым скалам.

– На побережье, наверняка, жили древние римляне, – заметила девушка, – вернее, приезжали отдыхать, – Бруно присвистнул:

– Моя семья в Амальфи обосновалась со времен незапамятных, – длинные ноги парня легко отмахивали ступеньку за ступенькой, – в нашем домике и я родился, и моя матушка, и мой дед покойный, – юноша подмигнул Констанце, – он учил меня выходить в море.

Лодку со свернутым парусом они оставили на галечном берегу. Борт украсили надписью охрой: «Лаура». Бруно немного смутился:

– Вы ничего не думайте, это в честь матушки моей, – смуглые щеки парня зарумянились, – она умерла, когда я был подростком. Я сам пошел в монастырь, – он подергал грубошерстную коричневую рясу, – иначе я бы никогда не стал врачом.

Садик Бруно почти не уступал знаменитому лечебному саду школы медицины в Салерно. Девушка восторженно бродила среди грядок:

– У вас те же растения, что и в городе, – Констанца полюбовалась пышными листьями мангольда, – только больше овощей, – Бруно засучил рукава рясы: «В Англии не растут овощи?».

В море Констанца сдвинула темный платок с рыжих волос. Ветер развевал пряди, мягкие завитки золотились на хрупкой шее:

– У нее веснушки, – бессильно подумал Бруно, – я бы хотел поцеловать каждую, – маленькие руки девушки покрывали пятна самодельных чернил. В лодке он с удивлением понял, что леди Констанца умеет грести. Похвалив ее способности, Бруно услышал веселый голос:

– Я росла с младшим братом, а Джон вечно торчал на воде. У нас в Банбери только ручей, но по нему можно добраться до Темзы, – Констанце хотелось узнать о землях к западу от Европы:

– Где никто еще не бывал, – подняв тетрадку, Констанца устроилась на скамейке, – хотя мама говорила, что ее тетя Сигне жила в Исландии, – она услышала мягкий голос матери. Мерно двигалась иголка, в тяжелом серебряном подсвечнике потрескивала свеча:

– Твоя бабушка Маргарет рассказывала мне о тете Сигне, – Марта подняла изящную голову в белом платке, – не ленись, – Констанца путалась в вышивании, – я с иголкой управляться научилась и ты научишься.

Девочка закатила глаза цвета жженого сахара:

– Можно придумать машину, которая…, – мать шутливо отозвалась:

– Вырастешь и придумаешь. Прорехами и пуговицами занимаются слуги, но благородная дама должна уметь вышивать, – Констанца фыркнула:

– Ладно. Но расскажи мне о тете Сигне, – мать вздохнула:

– Рассказывать-то нечего. Твой прадед, ярл Алф Эйриксен был могучим человеком, ровно дуб. Он твою бабушку Маргарет в жены взял, когда ему полвека исполнилось и у него трое сыновей было. Он вдовел, – в натопленной спальне приятно пахло пряностями, – и у него внуки имелись к той поре. Бабушка родила отца моего, Сигмундра и сестру его, Сигне. Как им пятнадцать исполнилось, ярл умер. Сводные братья их не захотели вдову отца содержать, – мать помолчала, – а Сигмундр еще подростком в бою на мечах любого одолевал. Они с бабушкой твоей сначала уехали в Новгород, где он в варяжской дружине служил. Потом они в Киев перебрались. Я в Новгороде родилась, но оттуда ничего не помню, – мать перекусила острыми зубами нитку, – отец меня на юг забрал, когда мать моя умерла от лихорадки. Мне тогда и года не исполнилось, – Констанца нетерпеливо сказала:

– Я помню, что на Руси у нас есть родня, но что случилось с тетей Сигне? – Марта внимательно взглянула на дочь:

– Нетерпеливая, как отец ее. Маленький Джон пошел в Холландов, он долго запрягает и собирается, – сын рос основательным, как говорил рыцарь Джон, парнишкой, – а Констанца вся в Филиппо, пусть девочка и никогда не узнает, кто ее отец, – мать заметила:

– Тише едешь, дальше будешь, то есть festina lente, – Марта отхлебнула теплой медовухи, – Сигне выскочила замуж за собутыльника ее сводных братьев. Тебе такое слушать можно, – добавила Марта, – ты доросла до брачного возраста, – Констанца надменно сказала:

– Я не собираюсь замуж, – Марта хмыкнула:

– Сваты нас не осаждают – дочь зарделась, – ты что, хочешь принять обеты? – Констанца подергала беленый лен будущей рубашки, закрепленный в пяльцах:

– Мне всего пятнадцать, – заметила девушка, – ты обвенчалась восемнадцати лет, мне некуда торопиться, – мать согласилась:

– В общем, да. Насчет обетов…, – Констанца потянулась за яблоками в чаше резного янтаря:

– Не обязательно принимать обеты, чтобы заниматься медициной, мама, – Марта покачала головой:

– Женщина либо жена, либо монахиня, другого не дано. Муж увез Сигне в Исландию, но жили они плохо. Человек он попался никудышный, пил, колотил ее пьяным, но вскоре умер, – Констанца поинтересовалась: «Как?». Марта пожала плечами:

– Понятия не имею. Сигне овдовела, когда ей и двадцати не исполнилось. Потом она обвенчалась с сыном тамошнего ярла, Лейфа Эйриксона, уехала в Гренландию и пропала, – Констанца уверенно сказала:

– За Гренландией на западе есть земля, мама…, – девушка очнулась:

– Овощи, – Бруно возился у вделанного в стену домика очага, – в Англии растут овощи. Репа, брюква, горох. Но я говорила, что не умею готовить, – Бруно смешливо сказал:

– Вы научились ходить под парусом, а сейчас научитесь печь лепешки. Я у вас в долгу, благородная дама, вы мне преподаете святой язык, – Констанца отозвалась:

– И у вас хорошо получается, – его большие руки ловко месили тесто в грубо сколоченном корыте, – а что, будут просто лепешки? – Бруно кивнул на россыпь зелени на ближней грядке:

– Не просто, а с оливковым маслом, яйцами и шпинатом, – Констанца недоверчиво сказала:

– Никогда о таком не слышала, – Бруно церемонно поклонился:

– Шпинат, позвольте представить вам благородную даму Констанцу Маргарет, дочь рыцаря Джона Холланда из Банбери, что в Англии, – девушка, хихикнув, сделала реверанс:

– Но мне придется убить нового знакомца, – она выдернула из грядки кустик, – каков он на вкус?

Бруно причмокнул:

– Вернетесь в Англию и расскажете, что ели в Италии настоящую амброзию, благородная дама.

Пробормотав себе под нос: «Может быть, еще и не вернусь», Констанца взялась за нож.

Гриль установили на белокаменной террасе, выходящей к лазоревой глади Аральского моря:

– День сегодня выходной, – добродушно сказал профессор Кардозо, – яхтенный спорт у нас популярен, – в бухте виднелись паруса, – порыбачили мы отменно, а завтра отправимся стрелять уток в камыши.

По распоряжению Давида, заросшие тростником берега не приводили, как выразились бы его комитетские кураторы, в порядок. Профессор Кардозо составил докладную записку, настаивая на присвоении этим местам статуса природного заказника. Давид не хотел лишаться охотничьих угодий. Сезон стрельбы уток официально пока не открыли, но такие мелочи профессора никогда не интересовали:

– На берегах удивительно тихо, товарищ Матвеев, – он перевернул истекающий янтарным жирок кусок рыбы, – мы окажемся в камышах до рассвета. Оставим машину неподалеку, чтобы не спугнуть птиц. Я оборудовал сторожку для удобства стрельбы, – Давид намеревался поохотиться и на сайгаков, бродящих по пустынной северной оконечности острова:

– Где во времена Берия располагался экспериментальный полигон, – все документы о давнем опыте сгорели в печах Комитета, – жаль, что Принцесса сгинула в тайге, было бы интересно взглянуть на нее сейчас, – помешав угли щипцами, он заметил:

– Утку мы приготовим в каспийской манере, с овощами и травами. Такая кухня до Москвы не добирается, попробовать ее можно только здесь, – шелковый полог, натянутый над столом, трепетал под легким ветром. Стол уставили хрусталем и фарфором:

– Икра и рыба у нас своя, – Давид повел рукой, – здесь лучшие овощи в Средней Азии, – алые мясистые помидоры возвышались на расписном блюде, – миндаль, грецкие орехи, фрукты, – он подбросил оранжевый абрикос, – проведите у нас несколько дней, товарищ Матвеев, отвлекитесь от вашей ответственной работы, – профессор извинился за отсутствие на террасе дочери:

– Маргарите надо больше отдыхать, – мягко сказал профессор, – она недавно получила звание доктора медицинских наук, по совокупности работ. Это большое достижение в ее годы. Беременность проходит хорошо, однако она нуждается в покое, – диплом о докторской степени дочери привезли фельдсвязью из Москвы. Давид получил такой документ, едва перевалив за двадцать лет:

– Я стал профессором, не достигнув тридцати, – напомнил он себе, – но нельзя сравнивать гения и обычных людей, – на острове его звали гением в глаза, что профессора Кардозо нисколько не смущало:

– Я такой и есть, – смешливо подумал он, – но мой внук, – он знал, что Маргарита ждет мальчика, – превзойдет меня, – получив диплом, Маргарита ядовито сказала:

– Сколько стоила бумажка, – она помахала корочками с гербом СССР, – пару новых препаратов для пыточных подвалов Лубянки? – Давид обиделся:

– Академия Медицинских Наук не имеет отношения к Лубянке, как ты ее называешь, – начал он, – и твои работы по эпидемиологии и тропическим болезням действительно…, – дочь отрезала:

– В этой стране все имеет отношение к Лубянке.

По мнению Давида, проклятое шахтерское упрямство Маргарита взяла от матери:

– Я понимаю, когда надо пойти на компромисс, – он снял рыбу с огня, – я упорен во всем, касающемся науки, но жизнь другое дело. Выживают не сильнейшие, а умеющие хорошо устроиться, – Давид не хотел рисковать шпильками Маргариты и недовольством товарища Матвеева:

– Может быть, именно он привез ее из Парижа, – офицер привольно раскинулся в плетеном кресле, дымя сигаретой, – но я был прав, выбрав его в доноры, гены у него отменные, – материала, полученного от Матвеева, хватило бы на сотню детей, но Давид решил подождать:

– У 880, – он изучил папку нового пациента, как деликатно называли их на острове, – тоже все в порядке со здоровьем. Он молодой парень, младше Матвеева, – открыв бутылку грузинского вина, Давид осторожно поинтересовался:

– У вас на острове есть и рабочие задачи? – Саша развел руками:

– Как не быть, Давид Самойлович. Моя служебная деятельность начнется после обеда.

Сначала Саша хотел встретиться с 880:

– Если он не согласится на сотрудничество, пусть он закончит в подопытных кроликах профессора, – Саша потянулся, – но сначала мне надо связаться с Ашхабадом, – он собирался поговорить с сыном и узнать новости из Аральска:

– Если в домике, где прописан Лопатин, нашли хоть один грамм золота, – пообещал себе Саша, – ему закатят полный срок в колонии, никакого снисхождения к мерзавцу быть не может, – дальнейшая судьба 880 его не интересовала:

– Либо становится нашим агентом, – Саша принял от профессора бокал, – либо сдыхает здесь. Мышь я навещу позже, – он незаметно улыбнулся, – она теперь не работа, а развлечение, – Саша весело сказал:

– Читали вы книгу Стругацких, о двадцать втором веке, – он окинул взглядом спускающиеся к пляжу сосны, черепичные крыши Института, – мне кажется, что я здесь я попадаю в будущее нашей страны, – Давид кивнул:

– Читал. Замечательное произведение, а что касается нас, – он подмигнул Саше, – то мы приближаем это будущее, то есть победу коммунизма во всем мире, – профессор Кардозо поднял бокал:

– Давайте выпьем за нашу родину, за процветание и мощь Советского Союза!

Выкрашенную унылой эмалью камеру не снабдили окном. Максим ожидал окрика из зарешеченного окошечка в двери индустриальной стали. Он понятия не имел, где находится:

– Но удобства здесь лучше, чем в Суханово и тем более в Целинограде-25, – он мерил шагами тесное пространство, – я продвигаюсь по служебной лестнице зэка, – вместе дышащего сыростью подземного сортира с вонючими ведрами или сухановской дыры в полу, здесь имелся настоящий унитаз и туалетная бумага:

– Которой я не видел три года, – хмыкнул Максим, – и туалетного мыла не видел, – на эмалированном умывальнике лежал не жалкий обмылок чего-то хозяйственного, а полновесный кусок настоящего «Земляничного»:

– У Нади было это мыло, – затосковал юноша, – в коммуналке на Цветном, где она снимала комнату. Нам выпало всего три дня вместе, – Максим вдохнул парфюмерную сладость мыла, услышал шорох накрахмаленных простыней:

– Она приносила мне кофе в постель, – прислонившись к стене, он закрыл глаза, – я ее укладывал рядом, мы делили чашку на двоих, – думать о Наде сейчас не годилось:

– Нельзя расслабляться, – напомнил себе Максим, – я ее люблю и буду любить всегда. Именно о ней говорил Пауль, она выиграла корону на студенческом конкурсе. Она везде победит, она самая красивая девушка в мире, – Максим был уверен, что Надя его ждет:

– Я обещал ее найти, так и случится, – он внимательно осматривал камеру, – а сейчас мне надо думать о деле, – он не знал, куда его доставил закрытый фургон, ожидавший на пристани, но предполагал, что он на острове Возрождения:

– Откуда можно бежать, – спокойно подумал Максим, – можно и нужно. Я знаю, зачем меня сюда привезли, остается дождаться визитеров, – Максим понимал, что три года на подземном руднике стали, как выразился бы отец, разминкой:

– Мама предупреждала, что из меня захотят сделать двойного агента, – Максиму надо было все взвесить. У него забрали грязный целиноградский ватник, но оставили пайковые папиросы.

В камере, больше, по его мнению, напоминавшей больничную палату, стояла кровать и блистающая пустотой тумбочка:

– Полотенце махровое, – полотенце сложили в ногах застеленной казенным одеялом кровати, – но штампов МВД нигде нет, а у Комитета официально нет тюрем, – от постельного белья веяло свежестью. Максима, как выражались на зонах, пропустили через прожарку:

– Здесь все обустроено, – он размял беломорину, – душ как в дорогом отеле и одежда, – ему выдали полосатые штаны и куртку, – пусть и смахивает на больничную, но хорошего качества, – к удивлению Максима, отросшие за пять дней дороги волосы ему не постригли:

– Меня побрили, – судя по осанке, парикмахер происходил из местных охранников, – и выдали тапки, – обувь оказалась тоже госпитального вида. Неслышно ступая по бежевому линолеуму, Максим подобрался к двери:

– Правил внутреннего распорядка нет, – он вскинул голову, – но лампочка забрана проволокой, – камер слежения в палате он не заметил, но не сомневался, что Комитет всадил что-нибудь в отдушины. После санитарной обработки на голову ему накинули привычный Максиму мешок:

– Но сначала измерили рост и вес, – им занимался молчун в белом халате, – и поинтересовались жалобами на самочувствие, – услышав вопрос, Максим коротко качнул головой: «Жалоб нет».

– Жалоб нет, – его взгляд возвращался к унитазу, – если здесь стоят камеры, то я очень рискую, но другого выхода у меня тоже нет, – Максим не собирался отдавать себя в руки воши, как дядя Джон называл профессора Кардозо:

– Мы с покойным Меиром должны были убить его в Амстердаме, – признался герцог, – потом в него стреляла покойная тетя Эстер, но пулю получил пан Копыто. В общем, – подытожил дядя, – человечество от его смерти ничего не потеряет.

Окошечко стукнуло. Максим нарочито небрежно сказал:

– Огоньку бы, гражданин начальник. Только вот пепельниц здесь не заведено, а сорить не хочется, чистота вокруг, – чиркнула спичка, голос из-за двери наставительно заметил:

– Так и не сори, – перед носом Максима появился ободранный коробок, – пепел стряхивай сюда, – несмотря на либеральные порядки, спичек ему, видимо, не полагалось. Попыхивая папиросой, Максим вернулся на кровать:

– Днем лежать можно, – он уставился на личную ванную комнату, как смешливо думал Максим, – сейчас вохра пойдет точить лясы, а я проверну маленькую техническую операцию.

Докурив папиросу до картонного фильтра, легко поднявшись с койки, Максим нырнул за ширму.

Майор Гурвич, как почти никогда не думал о себе Саша, пребывал в исключительно хорошем настроении. Товарищ Котов тоже не называл его на официальный манер:

– Но Андропов называет, – Саша спускался по лестнице особого корпуса Института, – а именно с ним и разговаривал товарищ Котов, – начальство вынесло Саше благодарность за проявленное усердие в поимке особо опасных преступников:

– Тебе обещали грамоту к годовщине революции, – смешливо сказал Котов, – мне, старику, уже ничего не надо, – Наум Исаакович на мгновение запнулся:

– Нет, надо, – горько понял он, – надо, чтобы мои дети от меня не отворачивались, но этому, видимо, не бывать и Ладушку не воскресить, – он вернулся к деловому тону.

Под половицами скромного саманного домика на окраине Аральска нашли почти сто тысяч долларов, около двух миллионов рублей и увесистый пакет с ювелирными изделиями из драгоценных металлов, как языком протокола выразился товарищ Котов. Лопатину, по его словам, светил расстрел:

– Вслед за Петренко, – хохотнул наставник, – пусть на том свете проворачивают гешефты. Его не отмажет и самый лучший адвокат, – товарищ Котов замялся, – но есть одно обстоятельство…

Прописанный в домике уроженец Рязани, грузчик на аральском рыбозаводе, некий Петр Федорович Миронов бесследно пропал из городка. Судя по фотографии из личного дела в заводском отделе кадров, исчезнувший в Москве фальшивый матрос Гренель всплыл на Аральском море. Саша не сдержал ругательства:

– Я знал, что он попадет в наше поле зрения, товарищ Котов, – мрачно сказал он, – Лопатин давно с ним спелся, – наставник уверил его, что Лопатина допросят со всей тщательностью:

– Судить его будут здесь, – добавил товарищ Котов, – с арестованными на даче жуками. Казахи были недовольны, – местные министерства внутренних дел соревновались за крупные дела, – но у туркменов лучше ходатаи, – месье Ламбера, по словам товарища Котова, отправляли в Москву:

– Где отличная фармакология, – Саша сунул в прорезь двери временный пропуск, – и работают настоящие мастера своего дела, а не доморощенные майоры Пронины, – Саша презрительно относился к популярным детективам или начавшемуся недавно, как стали теперь говорить, сериалу о знатоках:

– Но фильм о Штирлице обещает быть замечательным, – дверь с лязгом открылась, – надо посмотреть его с Мотей, – сын сначала бойко болтал о своих делах, но потом погрустнел:

– Папа, я выздоровел, – вздохнул мальчик, – я хочу в Москву, в детский сад. Когда ты нас с мамой заберешь?. Саша уверил его:

– Очень скоро. Грейся на солнышке, ходи с мамой в бассейн, – на дачах выстроили комплекс с полезными водами, – и не забывай о фруктах, – он рассчитывал вернуться в Копетдаг через несколько дней:

– Гренель, Гренель, Гренель, – Саша остановился перед еще одной дверью, – ясно, что это за Гренель и кто организовал аферы с шубами и зажигалками…

Он невольно восхитился деловыми качествами еще одного двоюродного племянника. Мистер Питер Кроу, судя по всему, сделал бы деньги даже на Северном полюсе:

– Однако туда он не поедет, – Саша, по привычке, потянулся за кобурой, – и не пойдет дальше расстрельного коридора, – так называемый Миронов пропал вместе с подержанной моторкой. Саше не нравилось сложившееся положение дел:

– Ламбер появился для поддержки операции, – сказал он Котову, – он человек с большим опытом, – Саша поискал слово, – серых махинаций. Надо на всякий случай запечатать дачу в Фирюзе, – наставник отозвался:

– Все сделано. Андропов велел перевести остров Возрождения на усиленный режим охраны. Хотя доктор Кардозо обжилась под крылом отца, а что касается остального, – остальным была Марта, – то она не могла послать весточку хоть кому-нибудь…

Теперь, как недовольно подумал Саша, его встреча с Мышью из развлечения превращалась в допрос. Он не сомневался в технических способностях девушки:

– Мышь может построить космическую ракету из дерьма и палок, – Саша вспомнил, что он безоружен, – первые аппараты строили именно так, да и нынешние тоже, – в июне космонавты Добровольский, Волков и Пацаев задохнулись при разгерметизации возвращающегося на землю полетного модуля.

Саша твердо намеревался добиться от Мыши правды:

– Она сварганила какой-нибудь приемник, – хмыкнул Скорпион, – сумасшествие не отменяет ее гениальности, – он остановился перед палатой, где держали 880:

– Наручники ему не надели, – вспомнил Саша, – а я оставил пистолет на вилле, – он не хотел настраивать родственника против себя, – но здесь все утыкано камерами, – он приказал охраннику:

– Ждите в коридоре, все безопасно, – в Москве двоюродный племянник не переходил на русский язык во время допросов:

– Он изображал Миллера, солдата удачи, – Саша переступил порог камеры, дверь захлопнулась, – но я с ним поговорю как положено, по-русски, – он недоуменно оглянулся:

– Что за черт, куда делся 880? – сильные руки сомкнулись на его шее. Саша закашлялся, вырываясь. Что-то острое, прорвав его рубашку, оцарапало кожу:

– Один удар и ты навсегда останешься калекой, – невозмутимо сказал 880, – но я могу вонзить проволоку глубже и тогда твой сын вырастет сиротой, Паук, – Саша сглотнул:

– Я закричу, – губы его не слушались, – тебя снимают на камеру, – парень холодно отозвался:

– Запись просмотрят завтра, а мертвые, – проволока неприятно колола спину, – не кричат, Паук, – изловчившись, Саша ударил его локтем в лицо. Парень зашипел, Саша рванулся вперед. Над дверью замигала красная лампочка, в коридоре завыла сирена. Линолеум заскользил под ногами, в голове у Саши пронеслось:

– Мерзавец разобрал бачок и разлил воду по полу, – горло пронзила невыносимая боль, Саша хотел закричать:

– Не могу, – по шее лилась кровь, – он ударил меня проволокой. Так делают зэка в лагерях, у него хорошая школа…

Перед глазами встала темнота, он потерял сознание.

В каптерке приятно пахло свежевыглаженным бельем. За стеной гудели мощные стиральные машины. Заведующий психиатрическим отделением Института считал трудотерапию, как он выражался, необходимой частью лечебного процесса:

– Утюги нам не выдают, – Марта, в синем халате, аккуратно пересчитывала сложенные простыни, – но в остальном он не возражает против сумасшедшего огорода, – девушка улыбнулась, – и против моих визитов сюда.

Мощная железная дверь надежно отделяла подвал психиатрического отделения от служебных помещений Института:

– Куда нам хода нет, – Марта прислушалась, – вернее, товарищ заведующий считает, что нет, – Маргарита обзавелась ключами, позволяющими ей пройти незамеченной в психиатрическое отделение. Марта не спрашивала кузину об отце ее ребенка:

– Она сама призналась, – невесело вздохнула девушка, – это насилие, как и то, что сделал со мной Гурвич три года назад, – ее затошнило. Марте казалось, что доктор Кардозо о чем-то недоговаривает. Кузина коротко заметила:

– Если, – она запнулась, – когда мы выберемся отсюда, меня ждет долгий разговор с Джо, – женщина покрутила воротник белого халата, – мне надо многое ему сказать…

Марта и сама не собиралась ничего скрывать от Питера. Хрупкая рука с пятнами от химического карандаша застыла над напечатанной на грубой бумаге описью белья:

– Хорошо, что Гурвич больше не приезжал, – Марта прикусила губу, – но отец Маргариты, профессор Кардозо, мог…, – девушка подышала, – какая мерзость, но такой подонок способен и на большее…

Марта надеялась, что пристанище нечестивых, как его называла Зоя, скоро исчезнет с лица земли. Она внимательно читала газеты, поступавшие, согласно разнарядке, в библиотеку психиатрического отделения. О достижениях великой стройки коммунизма, как называли Каракумский канал, всегда сообщали на первых страницах:

– Они забирают воды Амударьи и Сырдарьи на орошение пустынь, – объяснила Марта кузине, – долго так продолжаться не может, море уменьшается, а лет через двадцать оно вообще высохнет, – лазоревая гладь за перекрытым решеткой окном палаты пока не изменилась, но Марта была уверена в своей правоте:

– И Маргарита тоже уверена, – она услышала шаги в коридоре, – ее никак не переупрямить, – Марта предложила кузине позаимствовать, как она выразилась, пробирку из лаборатории эпидемиологов:

– Ради того, чтобы отвлечь от нас внимание, – попыталась сказать Марта, – все займутся вспышкой болезни и…, – обычно мягкое лицо кузины закаменело:

– Я давала клятву Гиппократа, – отчеканила Маргарита, – и не поставлю под угрозу жизнь и здоровье людей…, – Марта подняла узкие ладони:

– Я только предложила. Ладно, – она задумалась, – будем надеяться, что лодка твоего отца, – Маргарита дернула губами, – стоит на месте, – профессор Кардозо выстроил охотничью сторожку в зарослях камышей на северной оконечности острова:

– Оттуда он стреляет уток, – презрительно сказала Маргарита, – ему привезли антикварное тульское ружье ручной сборки, – профессор Кардозо похвастался дочери, что ружье принадлежало Льву Толстому:

– Однако это украшение виллы, – оружие висело над ненужным в здешнем климате мраморным камином, – для охоты у него есть современные модели, – кроме сторожки, в камышах пряталась и лодка:

– Он не хочет пугать птиц мотором, – угрюмо сказала кузина, – мы умеем грести, но остров патрулируется катерами, – черные силуэты кораблей почти всегда торчали на горизонте:

– Надо уходить ночью, – спокойно отозвалась Марта, – и постараться к рассвету оказаться как можно дальше от острова. Может быть, мы наткнемся на рыбаков, – она надеялась, что колхозные парни не сдадут их в милицию:

– Главное, добраться до Аральска, можно и по суше, – Марта отлично помнила карту, – в Аральске Питер, – ее сердце трепыхнулось, – мы встретимся и никогда не расстанемся. Мы выберемся из СССР, у Маргариты родится мальчик или девочка, – кузина не знала, кого она ждет, – и у нас с Питером появится дитя…

Марте было горько думать о выкидыше, случившемся три года назад:

– Но я больше не слышу того голоса, – поняла она, – и Зоя говорит, что вокруг меня нет черного льда. Хотя это галлюцинации, не имеющие ничего общего с…, – Марта вздрогнула.

Кузина неожиданно носила не привычный белый халат, а загранично выглядящий джинсовый комбинезон для беременных. Черные кудри выбивались из-под шелкового платка. Доктор Кардозо раскраснелась и запыхалась:

– Сейчас, – вместо приветствия сказала Маргарита, – бросай эту дрянь, – она забрала у Марты опись, – нельзя терять время. Он, – Маргарита никогда не называла профессора Кардозо отцом, – на срочной операции, весь Институт стоит на ушах, – доктор Кардозо неплохо выучила русский, но говорила с акцентом, – на нас никто не обратит внимания. Я слышала, – она понизила голос, – якобы случилось что-то чрезвычайное в секретном отделении. Охрану подняли по тревоге, другого шанса у нас не будет.

Марта зачем-то спросила: «Здесь есть секретное отделение?». Маргарита мрачно ответила:

– И не одно. Держи, – она сунула Марте мокасины, – до беременности у меня был тридцать пятый размер. Тебе обувь великовата, но ничего страшного, – Маргарита сняла с плеч кожаный рюкзак, – здесь мои джинсы, подвернешь штанины, – она взглянула на часы, – на ужине тебя не хватятся, ты почти не ходишь в столовую, – Марта предпочитала ужину яблоко или мандарин. Рука девушки невольно потянулась к шее:

– Мой крестик у Питера, – Марта скинула халат, – но Зоя меня перекрестила, когда я уходила. Она только сказала, что надо остерегаться света, но почему…, – джинсы болтались на талии, Марта перетянула их ремнем. Рыжие, коротко стриженые волосы скрылись под темным платком:

– Маргарита права, – кузина забрала похудевший рюкзак, – нельзя рисковать появлением здесь Гурвича или Эйтингона, – бросив синий халат в корзину для грязного белья, девушки выскользнули в коридор.

К облегчению Питера, почти лабрадор вел себя в катере очень тихо:

– На птиц он не лаял, – юноша сидел на носу моторки, – хотя на закате мы встретили целую стаю, – кузен Виллем присвистнул:

– Ого, я никогда не видел столько чаек, даже над морем, – Маленький Джон возразил: «Здесь тоже море». Иосиф хмыкнул:

– Это озеро, как наш Кинерет. Но на Кинерете зелено, а здесь вокруг пустыня, словно на море Мертвом, – путь до острова Возрождения занял два дня:

– Но мы отдыхали, – Питер ласково погладил свернувшегося клубочком Гудини, – вернее, шли на веселах, – мотор они выключили, когда до острова, по их расчетам, оставалось километров двадцать:

– Здесь могут встретиться патрульные катера, – заметил Маленький Джон, – лучше до темноты поболтаться в нейтральных, если можно так выразиться, водах, – они подходили к острову с севера:

– Мы понятия не имеем, где что расположено, – сварливо сказал Гольдберг, – но лучше не рисковать и оставить катер в одной из бухт. Вы, – он упер палец в Питера, – подождете в лодке вместе с собакой. На берег сойду я, Иосиф и Маленький Джон, – смуглые щеки Джо заполыхали, Виллем возмутился: «Дядя Эмиль!». Гольдберг хмуро сказал:

– Я бы и тебя, – он подтолкнул Маленького Джона в плечо, – оставил в камышах, у тебя дети, но трое, как говорится, лучше чем двое, – барон буркнул: «Я вас провожу на берег и вернусь». Питер вздохнул:

– С дядей Эмилем не поспоришь. Хотя он прав, у меня и Джо нет должной подготовки, а Виллем только что женился…, – в лодке, тем не менее, оставалось кое-какое оружие:

– Ладно, – Гольдберг задумался, – если через три часа мы не появимся, то снимайтесь с места. Уходите в Муйнак или куда будет удобнее, – он взглянул на горизонт, – смотрите, тучи появились, – Маленький Джон отозвался:

– Если солнце село в тучу, жди с утра большую бучу, дядя Эмиль. Хотя на внутреннем водоеме морские приметы могут не действовать, – в беззведном небе слышалось громыхание:

– Словно гроза, – понял Питер – ночи становятся холодными, скоро зима, – идя на веслах, они позволили себе искупаться и устроить, как сказал Виллем, пикник на воде:

– Что касается нас, – Гольдберг сжевал последний купленный в Муйнаке коржик, – то беспокоиться не стоит, на острове найдутся лодки, вернее, мы их найдем. Встречаемся, – он задумался, – в Ашхабаде, на вокзале, – Монах пошевелил губами, – первая группа, добравшаяся туда, ждет остальных каждый день, начиная с десяти утра, под расписанием.

Фальшивые документы они надежно спрятали в непромокаемые мешки. Гольдберг аккуратно разделил полученные от Вити Лопатина доллары и советские рубли:

– Не поддельные, а настоящие, – Питер заставлял себя не думать о судьбе друга, – если милиция нашла под половицами тайник, то Витьку могут расстрелять. И его, и месье Марселя, – юноша помотал головой, – а у того четверо детей, – Питер ловил себя на мрачных, как он это называл, мыслях:

– Я не хочу о таком говорить вслух, – понял он, – но Максим и Маша тоже могут быть мертвы, а Феденьку мы никогда не отыщем, – Гольдберг заставил их заучить наизусть безопасные, как сказал Монах, адреса:

– Бергеры и Катерина Петровна живут в европейской части СССР, – угрюмо сказал Питер, – отсюда далеко до Сыктывкара или Ярославля, – он упомянул об Иосифе в Ленинграде, но Монах покачал головой:

– С одной стороны, хорошо, что Ленинград – это порт, но с другой – Бродский великий поэт. Не стоит рисковать его свободой, ища убежища, – Питер изумился: «Вы знаете о Бродском?». Монах фыркнул:

– Не могу назвать себя любителем поэзии, но кое-что я читал. Разумеется, великий, – темные глаза потеплели, – пусть он занимается поэзией, а не нашими, – Гольдберг покрутил рукой, – делами, – Питер часто искал у себя на шее крестик. Заметив движение его пальцев, Маленький Джон сказал:

– У меня тоже так случается. Улетая сюда зимой, я оставил клык дома. Йони любит с ним играть, – двойняшки не ссорились из-за клыка:

– Эмма покладистая девчонка, – Маленький Джон пригляделся к темной полоске берега, – не упрямица, словно ее тетя Полина, – Иосиф не скрыл от него, что сестра пропала в Южной Америке:

– Вернее, она не появилась в Буэнос-Айресе, – торопливо добавил майор Кардозо, – но тебе не стоит волноваться. Может быть, Ритберг решил изменить маршрут и они отправились прямо в Пунта-Аренас, в гости к Рауффу, – кузен добавил пару крепких русских слов:

– И я его поддержал, – на горизонте сверкнула белая молния, ветер усилился, – надеюсь, что он прав и с Полиной все в порядке. Вот и бухты, о которых говорили рыбаки…, – Маленький Джон повернулся к Гольдбергу:

– Смотрите, в камышах торчит что-то вроде вышки…, – Питер вскочил на ноги, Гудини что-то проворчал:

– Фонарик, – в темноте двигалась яркая точка, – на берегу включили фонарик, дядя Эмиль.

Давид держал в просторном кабинете шкатулку карельской березы с кубинскими сигарами ручной работы. Насколько он знал, именно такие курил и Генеральный Секретарь ЦК КПСС. Официальный портрет товарища Брежнева висел над дубовым рабочим столом профессора Кардозо, но сейчас он устроился напротив, у камина уральского белого мрамора:

– Я могу расслабиться, – Давид почти обессиленно закрыл глаза, – я шесть часов простоял у операционного стола.

Он настаивал на полной готовности хирургов Института к любым, даже самым сложным вмешательствам. На острове Возрождения, в экспериментальном отделении трансплантологии, пересаживали сердце, печень и почки. Операции с легкими пока были неудачными. Давид не мог признать успешным и давний опыт в пересадке долей мозга:

– Циону отсюда забрали, – он пыхнул сигарой, – и я не мог следить за пациенткой, а второй пациент, то есть кузен Джон, благополучно сбежал, – та операция не могла попасть в научные журналы, однако нынешнего шанса упускать было нельзя:

– Вообще это не из области трансплантологии, – обычно он обрезал сигары серебряной гильотинкой, но сейчас попросту откусил кончик, – это полевая хирургия, хотя в условиях войны мы имели бы дело с пулевым ранением, – пулевое ранение в горло, разумеется, убивало человека:

– Нам повезло, – сказал Давид бригаде, собранной на пятиминутное совещание, – пострадавший стабилизирован, сонная артерия не задета, иначе он истек бы кровью, однако ранение повредило голосовые связки, – пока Давид не знал, сможет ли теперь говорить находящийся в лечебной коме товарищ Матвеев:

– О чем я и доложил товарищу Котову по телефону, – он вытянул ноги, – но если все прошло удачно, то останется только легкая хрипотца, – на пятиминутке кто-то из подчиненных Давида робко кашлянул:

– Товарищ профессор, а что, если пересадить голосовые связки…, – Давид окинул кандидата наук долгим взглядом:

– Такого еще никто никогда не делал, – профессор Кардозо слукавил, – и вспомните институтский курс анатомии, – хирург покраснел, – невозможно пересадить только связки, речь идет о трансплантации трахеи вместе со щитовидной железой, что дело далекого будущего, – повреждения в голосовых связках Матвеева Давид восстанавливал с помощью мощного микроскопа:

– В Аушвице стоял такой, работы цейсовских мастеров, – он потянулся за бутылкой армянского коньяка, – в Аушвице я пересаживал трахею, но операции заканчивались экзитусом, – Давид не собирался распространяться о своем опыте таких вмешательств:

– Что было, то прошло, – он отсалютовал хрустальным бокалом собственному изображению на портрете Глазунова, – скоро у меня родится внук, и я займусь воспитанием мальчика.

Профессор составил в блокноте список имен. Он не хотел называть внука в еврейской манере:

– Пора оставить предрассудки, – Давид окутал себя сизым дымом сигары, – мальчик будет жить в Советском Союзе, ему нужно распространенное имя, – ему нравилость имя генсека:

– Профессор Леонид Мендес, – пробормотал Давид, – звучит хорошо, – он хотел еще и внучку:

– Можно попробовать провести зачатие в пробирке, – он покачал почти не поседевшей головой, – но Маргарита не согласится на забор яйцеклеток. Хотя кто ее будет спрашивать? Снотворное работает отлично, а вмешательство в данном случае не занимает и часа.

Подвинув к себе инкрустированный янтарем телефон Давид набрал внутренний номер реанимационного отделения. Дежурный врач отрапортовал, что жизненные показатели товарища Матвеева стабильны и продолжают улучшаться:

– Он сильный человек, – удовлетворенно подумал Давид, – я сделал правильный выбор, его сын унаследует отличные гены. Хотя у 880 они тоже отменные, парень, кажется, никогда не сдается, – товарищ Матвеев выжил только благодаря вовремя зазвучавшей сирене:

– 880 разорвал бы его на куски голыми руками, – усмехнулся Давид, – кстати, надо позвонить начальнику охраны, – он зевнул, – но зачем, теперь все в порядке, – за окном, выходящим на потемневшее море, виднелись дальние просверки молний:

– Осень начинается, – хмыкнул профессор Кардозо, – сейчас будет штормить. Но наш аэродром работает бесперебойно, мы никогда не отрезаны от большой земли, – в разговоре с товарищем Котовым он поинтересовался, собирается ли старый знакомец приехать на остров:

– Попозже, – услышал Давид, – когда товарища Матвеева можно будет транспортировать. У меня есть дела здесь, – Давид не стал спрашивать, где находится товарищ Котов, – а в ваших владениях все под контролем, – 880 перевели в строго охраняемый карцер в особом крыле Института. Давид ткнул окурком сигары в массивную, тоже мраморную пепельницу:

– Мне надо отдохнуть. Женщина, – он подумал, что Маргарита давно спит, – или переливание крови? – ему не хотелось будить дочь:

– Я разбужу ее завтра утром, – решил Давид, – обычным образом, – беременность, по его мнению, пошла Маргарите на пользу:

– Она расцвела, ее теперь не назовешь синим чулком, – Давид вспомнил, что у 880 такие же, как у него, группа и резус крови, – мужские гормоны полезны женщине в таком состоянии. Роды пройдут легко, ребенок лежит правильным образом, – он решил начать с малой дозы крови:

– Убивать его не след, – напомнил себе Давид, – он понадобится товарищу Котову, – позвонив в особое отделение, он велел дежурным отправить 880 в малую операционную.

Камыши шумели под неожиданно поднявшимся ветром. Осторожно ступая, Марта повела фонариком:

– Лодка здесь, – закрытую брезентом посудину привязали к лестнице, ведущей в сторожку, – Маргарита, – она обернулась, – что такое? – кузина приложила палец к губам:

– Тише, – доктор Кардозо застыла, – шум на берегу, – из тростника показалось что-то черное. Прянули уши, завилял хвост, Марта едва не выронила фонарик:

– Гудини, – ей захотелось протереть глаза, – не может быть, это похожая собака. Но на острове живут одни овчарки и свора отца Маргариты, – профессор Кардозо держал среднеазиатских борзых. Почти лабрадор кинулся к Марте, девушка присела. Теплый язык лизал влажные щеки, Гудини тыкался мордой ей в лицо. Шерсть собаки была мокрой:

– Он только что из воды, – поняла девушка, – дождь еще не такой сильный, только морось, – Маргарита растерянно сказала:

– Но как он здесь появился? – доктор Кардозо ахнула. Тростник раздвинулся, она услышала знакомую валлонскую ругань:

– Здесь сам черт ногу сломит, – в темноте блеснули серые глаза, Виллем перешел на французский язык, – Иосиф, поторапливайся, мы не на экскурсии. И где, – он опять ввернул крепкое словцо, – этот пес, не хватало, чтобы он зала…, – Маргарита бросилась вперед:

– Виллем, – она заставила себя не кричать, – Виллем, – язык едва ее слушался, – мы здесь…, – ноги поскользнулись в прибрежной грязи. Кузен и старший брат вовремя подхватили ее:

– Иосиф, – она плакала, – Иосиф, Виллем, как вы…, – брат деловито сказал:

– Нет времени объяснять, Виллем отведет тебя катер, – Маргарита всхлипнула:

– Я здесь не одна, я…, – Виллем неожиданно церемонно поклонился:

– Мадемуазель, – он широко улыбнулся, – простите, мадам Кроу. Позвольте представиться, барон Виллем де ла Марк. Я муж известной вам Аннет, то есть Ани Левиной, – Питер описывал им жену, но Виллем все равно удивился ее сходству с тетей Мартой:

– Тетя. Наверное, была именно такой во время войны, – он вспомнил, что кузине двадцать один год, – надо отправить девушек в катер…, – он заметил, что Маргарита ждет ребенка:

– Господи, – бессильно подумал Виллем, – Джо это может не понравиться, – барон разозлился:

– Он взрослый мужчина, пора оставить предрассудки. Неважно, чей это ребенок. Если Джо действительно любит Маргариту, ему должно быть все равно, а если не все равно, то пусть отправляется на все четыре стороны. Мы и без него вырастим малыша, – кузина Марта, как о ней думал Виллем, требовательно сказала:

– Это собака Павла Левина, – она держала Гудини за ошейник, – что с ним случилось? – Иосиф тоже поклонился:

– Странно, – понял майор Кардозо, – она девчонка, но при ней невольно подтягиваешься. Она очень похожа на тетю и глаза у нее тоже зеленые, – он отрапортовал:

– Павел сейчас работает в Китае. Перед отъездом он оставил собаку Питеру и Вите Лопатину, – Марте стало страшно:

– Если Гудини здесь, – почти лабрадор прижался к ее выпачканным глиной джинсам, – значит, Питера и Витьку могли арестовать, – Иосиф добавил:

– Питер привез его из Аральска в Муйнак, где мы и встретились. Он сейчас в катере, а нам надо…, – договорить ему не удалось. Марта исчезла в камышах, Гудини побежал за ней. Сзади раздался скрипучий голос Монаха:

– Вот вы где. Чей это был фонарик? – Маргарита сдавленно вскрикнула:

– Дядя Эмиль, – слезы покатились по лицу женщины, – дядя Эмиль, милый, – Маргарита, как в детстве, влетела к нему в объятья:

– Когда я спускался в подвалы замка, она от меня не отходила, – вспомнил Эмиль, – она держала меня за руку, засыпала у меня под боком. Я заплетал ей косички и пел колыбельные, рисовал с ней принцесс, рассказывал ей сказки. И после войны она всегда прибегала ко мне с девичьими горестями. Она моя дочь, а вовсе не дочь Кардозо, – девочка плакала у него на плече:

– Ну, ну, – ласково сказал Гольдберг, – все закончилось, милая. Джо в катере, Виллем проводит тебя на берег, а у нас есть еще дела, – он что-то шепнул Маргарите на ухо. Доктор Кардозо отозвалась:

– Недели через три. Все идет хорошо, дядя Эмиль, – ей всегда хотелось назвать Гольдберга отцом, – ребенок лежит правильно, я себя прекрасно чувствую, – Эмиль взглянул поверх ее головы на майора Кардозо. Лицо племянника было мрачным:

– Бесполезно его отговаривать, – понял Гольдберг, – на берегу он не останется. Он приехал сюда с одной целью и он ее добьется, – Иосиф тоже думал о Джо:

– Пошел он к черту, – сочно сказал себе майор, – невелика потеря. Малыша мы воспитаем сами, мы семья. У нас появится племянник или племянница, – он поймал себя на улыбке, – мы со Шмуэлем разбалуем малыша, – Эмиль достал из кармана промокшей рабочей спецовки не менее мокрый платок:

– Хорошо, что дождь усилился, – он вытер Маргарите слезы, – пусть не ждут нас, а снимаются с места, мы сами здесь разберемся.., – Гольдберг подтолкнул Маргариту вперед:

– Иди к Джо, милая, а мы двинемся дальше, – доктор Кардозо неожиданно деловито сказала:

– Он сейчас на вилле, – Маргарита не испытывала ничего, кроме облегчения, – слушайте, как туда пройти. В садовой стене есть калитка, – камыши расступились, она услышала веселый голос:

– Попробуй здесь не заплутай, – кузен Джон осекся, – Маргарита, милая, ты одна? – она помотала головой:

– Марта побежала к вашему катеру. Времени мало, вам надо добраться до большого парка, – Гольдберг кивнул:

– Я все запомнил. Уходите на веслах, встретимся в Ашхабаде на вокзале, – Виллем бережно подхватил ее под руку, Маргарита обернулась. Три тени неслышно исчезли в камышах:

– Он не переживет сегодняшей ночи, – женщина быстро перекрестилась, – Господи, спасибо тебе. Правильно сказано в Библии, Господь всегда наказывает нечестивцев, – кузен мягко сказал:

– Марта, наверное, уже в катере, – дождь шуршал в тростниках, ноги Маргариты чавкали в грязи:

– Джо сейчас все узнает, – поняла доктор Кардозо, – он может от меня отвернуться, – женщина вскинула подбородок:

– Что будет, то и будет, нечего загадывать, – ливень резал лицо, она упорно шла вперед.

Пальцы Питера скользили, путаясь в цепочке, однако он велел себе успокоиться:

– Все закончилось, – в темноте он слышал только взволнованное дыхание Марты и сопение Гудини, – мы теперь навсегда останемся вместе, – он шепнул в скрытое ее влажными волосами ухо:

– Я говорил после венчания, что крестики у нас вместо колец. Все утерянное к нам вернулось и мы больше никогда не разлучимся, – от Марты пахло солью. Море ревело за брезентом, лодку отчаянно качало:

– Ты мне надел свой крестик, – Питер услышал в ее голосе улыбку, – получается, что мы опять поменялись, – он тоже улыбнулся:

– Только до границы СССР. Я суеверный человек, – Гудини что-то сонно проворчал, – пусть остается так, как было вначале, – Марта совсем понизила голос:

– Джо с Маргаритой не поговорили, – озабоченно сказала девушка, – кузен Виллем посадил его на весла, – Маргарита дремала у другого бока почти лабрадора:

– И правильно сделал, – вздохнул Питер, – надо как можно быстрее убираться отсюда, – он рассказал Марте об аресте Вити Лопатина и месье Марселя:

– Думаю, что мы их больше не увидим, – хмуро добавил Питер, – не надо было отпускать Витьку в Ашхабад, – зеленые глаза Марты блеснули знакомым холодом. Он словно услышал мать:

– Никогда нельзя терять надежду, – отчеканила Марта, – а что касается Вити, то он поступил правильно. Я сделала бы так же, окажись ты в руках Комитета, – жена помолчала:

– И насчет Максима с Машей, – она погладила Питера по заросшей щетиной щеке, – я убеждена, что мы еще встретимся, – Питер кивнул:

– Встретимся в Париже. Когда мы с Витькой отправились на рандеву в Питере, на бензоколонку, я увидел машину покойного Артура. Я тогда пообещал себе, что непременно прокачусь на белом мерседесе-кабриолете по Парижу, с тобой, Витькой и ящиком шампанского. У Виллема теперь тоже кабриолет, – Питер хихикнул, – он перед свадьбой купил авто, ездить за дровами в лес, – брезент зашуршал, до них донесся недовольный голос барона:

– Я все слышу, – Виллем выругался себе под нос, – Питер, смени Джо, у него кровавые мозоли на ладонях. Еще и море разыгралось не на шутку…

Он прижался губами к сладким камушкам позвоночника под великоватой ей кофтой:

– На ней вещи Маргариты, – вспомнил Питер, – ее три года продержали в больничном халате. Проклятый Гурвич, – внутри поднялась тяжелая ярость, – он воспользовался беспомощным положением Марты, она едва оправилась после выкидыша, – слезы навернулись на глаза, – после всего случившегося…

Марта рассказала ему о едва не закончившемся катастрофой полете на Луну:

– Все данные о миссии уничтожили, – невесело добавила жена, – и я не думаю, что мне кто-то поверит, поэтому я…, – Питер согласился:

– Об этом будем знать только мы, – он привлек Марту к себе, – и у нас обязательно родятся дети, – услышав о маленьком Яакове Марголине, Марта обрадовалась:

– Хорошо, что у Софии все в порядке, и хорошо, что Аня с Виллемом поженились. Надя, наверное, тоже выйдет замуж, а мы с тобой…, – Питер потерся носом о ее шею:

– Мы уедем в одно местечко рядом с Ньюкаслом, я давно его присмотрел. Мне надо жить неподалеку от заводов, а тебя, наверное, засекретят, как засекретили твою маму, – Марта помотала головой:

– Я никогда не стану заниматься военными проектами. Ты говорил, что Ник тоже так решил, – она не могла поверить, что скоро увидит брата, – но и работа над мирным атомом или космическими проектами требует секретности, – Питер хмыкнул:

– Получается, что первый астронавт в семье есть, пусть это дело и тайное. Парни сказали, что Ворон подался в США. После окончания летной академии он, скорее всего, станет вторым, – Питер тоже хотел научиться водить легкий самолет:

– С островов иначе не выбраться, – он положил глаз, как выразился бы Волк, на острова Фарн в пятидесяти милях от Ньюкасла, – или можно купить мощную яхту. Для самолета требуется полоса, а на островах ее негде строить, – он очнулся от окатившей его холодной воды:

– Садись на весла, – заорал Виллем, – мы еле справляемся со штормом! Нас несет на север, а мы должны оказаться на юге, – сменив Джо на мокрой банке, Питер успел шепнуть:

– Иди к Маргарите, – лицо кузена словно окаменело, – она дремлет. Она тебя ждала, Джо, не будь дураком, – Питеру почудилось, что граф Дате хочет что-то сказать, но кузен только нырнул под брезент:

– Ему надо прийти в себя, – прокричал Виллем, – все произошло неожиданно, а Джо чувствительный человек и он молод, – Питер буркнул: «Он твой ровесник». Виллем пожал плечами:

– У меня за спиной всякие делишки. Джо ученый, а не солдат удачи. Они с Маргаритой объяснятся и все будет хорошо, – ветер стал почти ураганным:

– Надо включать мотор, – Питер пробрался на корму, – за таким воем нас никто не услышит, – Виллем сочно выматерился:

– Катера по курсу, если это можно назвать курсом, – впереди перемигивались яркие огоньки, – заводи тарахтелку, мы попробуем…, – пули захлестали по борту, в лодке завоняло соляркой:

– Теперь мы ничего не заведем – Питер отчаянно дернул за шнур, – нам пробили бензобак…

Моторка скрылась под захлестнувшей ее яростной волной.

Дождь поливал глянцевые листья подстриженных лавровых кустов. Темное небо громыхало, над морем били яркие молнии. Резкий ветер свистел в ушах, Гольдберг поглубже натянул потрепанную кепку:

– На войне мы выбирали такие ночи для атаки, – пришло ему в голову, – немцы в плохую погоду не высовывали носа наружу, – он был уверен, что мамзер, как думал Эмиль о профессоре Кардозо, тоже не выберется с виллы.

Объяснения Маргариты оказались очень толковыми. Они быстро нашли железную дверь в стене белого камня, поднимающейся на три человеческих роста. Гольдберг запретил парням стрелять:

– Даже за шумом от грозы, – наставительно сказал Монах, – охрана может что-то услышать.

Маленький Джон ухмыльнулся:

– Как говорят русские, против лома нет приема, – он пошарил по карманам спецовки, – Капитан, то есть Витя, – юноша помрачнел, – привез отмычки из Москвы, – вручая их Джону, приятель заметил:

– На всякий случай. Инструмент отличный, я его получил по дружбе, – Джон практиковался с отмычками в их скромном домике. Здешняя дверь поддалась довольно легко. Граф Хантингтон повел рукой:

– Я приноровился к потерянным пальцам. Папа шутит, что он теперь словно первый Ворон, а я словно первый мистер Питер Кроу. По легенде у него тоже не было пальцев на левой руке, – замок лязгнул, Иосиф вскинул голову.

По гребню стены вился невинный, уныло мокнущий под дождем плющ. В ярком свете молнии блеснули вделанные в камень острые осколки стекла:

– Комплекс строили во времена Берия, – скрипуче сказал Эмиль, – по дороге могут попасться любые, – Гольдберг поискал слово, – неожиданности, поэтому ведите себя очень внимательно, – парни, как он думал о племянниках, были хорошо подготовлены, но, по мнению Монаха, партизан не мог быть слишком осторожным:

– Я думаю о военных временах, – парк вокруг виллы, выстроенной в сталинском стиле, напомнил ему сады на озере Гарда, – например, о том, что я в последний раз видел Кардозо тридцать лет назад, – в подвале замка, заметив свет лампы, профессор Кардозо вежливо поздоровался с Эмилем:

– Он спросил, как у меня дела. Я ответил, что благодарен барону и баронессе за приют, – вспомнил Монах, – он забрал вино и пошел наверх. Пошел и побежал к немцам с доносом. Я младше его всего на пять лет, – Гольдберг пощелкал искривленными пальцами, парни послушно замерли, – но тогда я смотрел на него снизу вверх. Он был профессором, а я провинциальным врачом. Говорили, что он скоро получит Нобелевскую премию, а все обернулось по-другому…

На вилле светилось окно первого этажа. В раздернутых гардинах Гольдберг заметил тень:

– Он делил особняк с Маргаритой, – Эмиль передернулся, – бедная девочка, он держал ее здесь, словно в тюрьме, – Эмиль не хотел думать о самом плохом:

– Мамзер не рискнул бы рождением больного ребенка, – Гольдберг отогнал от себя такие мысли, – он пошел на вмешательство без согласия Маргариты. Это насилие и больше ничего. Он знал, что девочка верит в Бога и никогда не причинит вред нерожденному малышу…

Эмиль надеялся, что Джо все поймет:

– Если он любит Маргариту, то поймет, – тяжело вздохнул Монах, – а если нет, то мы поможем девочке. Она не одна, у нее есть кузен и братья, – ему не нравилось бледное лицо Иосифа. Майор Кардозо смотрел на освещенное окно виллы:

– Словно в детстве, – подумал Иосиф, – вечером мы гуляли в парке, но бежали домой со всех ног. Мы знали, что папа нас ждет, – час после ужина в кабинете отца был для них со Шмуэлем чем-то вроде волшебной сказки. Профессор Кардозо показывал сыновьям атлас мира:

– Мы путешествововали с ним в Азию и Африку, он рассказыывал об экспедициях. Днем он занимался с нами языками и математикой и был требовательным, а вечером он становился не профессором, а папой, – профессор Кардозо усаживал детей на колени. Иосиф вдохнул теплый запах сандала, услышал ласковый голос:

– Миновав экватор, мы отправились на юг, где зима и лето меняются местами…

Иосиф зачарованно спросил:

– Значит, сейчас, – в прихожей дома переливались огоньки рождественской елки, – в Африке лето? – отец кивнул:

– Именно так. В Южной Африке, – он погладил мальчиков по светлым макушкам, – но в тех краях нет большой разницы между временами года, – Шмуэль захрустел имбирным печеньем:

– Это второе, – заметил отец, – не стоит наедаться сахаром на ночь, милые, – в окно гостиной барабанил декабрьский дождь:

– Война началась первого сентября, – вспомнил Иосиф, – Маргарите было полтора года, мы жили с ней и Элизой в нашем особняке, – в доме теперь помещался музей общины, – но Голландию еще не оккупировали. Немцы вошли в страну следующим маем, когда мы поехали в Мон-Сен-Мартен. Тогда же они появились и в Бельгии, – Иосиф хорошо помнил, казалось, бесконечный май сорокового года:

– Мы рыбачили на Амеле, – он вытер мокрое от дождя лицо, – Маргарита плела венки из полевых цветов. Мы со Шмуэлем наелись какой-то дряни с поселковыми приятелями и нас пробил понос. Дядя Эмиль посадил нас на голодную диету. Через два дня все прошло, но бабушка неделю держала нас на бульоне, а потом Мон-Сен-Мартен заняли немцы, – знакомая рука коснулась его плеча, дядя Эмиль мягко сказал:

– Ты оставайся здесь, мы с Маленьким Джоном…, – Иосиф достал из кармана вымокшей насквозь спецовки пистолет:

– Нет, – коротко отозвался он, – своего отца я убью сам…

Борясь с подступившим к горлу мерзким привкусом мяты, он зашагал к пышной коллонаде виллы.

Аральское море

Соленая вода наполняла горло, Марта пошевелила губами:

– Я не хочу, – она молотила руками, – не хочу тонуть. Я только встретила Питера, я не увидела моего брата, мне только двадцать один год, – море вокруг было черным, неожиданно тихим. Буря осталась наверху: