Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том третий - Нелли Шульман - Страница 9

Жаркое лазоревое небо простиралось над шиферной крышей Русского Базара. У входа красовался щит с яркой надписью: «В следующем году начинается возведение нового здания рынка. ЦК ВЛКСМ объявил проект комсомольской стройкой! Да здравствует цветущая Советская Туркмения!».

Дети пошли в школу неделю назад, но у входа на рынок еще стояли жестяные бидоны с пышными букетами фиолетовой и розовой мальвы, с пиками белых гладиолусов, со сладко пахнущими розами и махровыми соцветиями гвоздик.

На улице Энгельса трещали троллейбусные провода. Репродуктор у входа на базар пел томным голосом: «Поле, русское поле…».

Внутри сытно пахло свежим хлебом. На прилавках громоздились стопки румяных, посыпанных кунжутом лепешек. Медовые дыни лежали ровными рядами, рядом возвышались пирамиды розовых персиков и рыжих абрикосов. Сахарные помидоры блестели алой плотью, нож продавца ловко отрезал куски:

– Лучшее бычье сердце, – парень причмокивал, – берем помидоры, берем лучок, – над его головой колыхались связки фиолетовых луковиц, – берем зелень на шашлык, – с заднего двора доносилось блеяние овец.

Парень в невиданных в Ашхабаде джинсах-клеш, в облегающей водолазке, с модными бачками, подтолкнул спутника: «Зелень берем?». Дочерна загорелый, неприметный мужичок усмехнулся: «Взяли и опять берем?». Юноша с бачками плюнул абрикосовой косточкой в урну:

– Я имел в виду кинзу с петрушкой, – Витя Лопатин широко улыбнулся, – хотя ты прав. Нам, как говорится, под каждым листом готов и стол и дом, здешние коллеги обо всем позаботятся, – они тащили фунтик с абрикосами, свернутый из местной газеты:

– Туркменистан комунистик информацион хабар, – прочел смуглый парень, – Капитан, что такое хабар? – Витя Лопатин пожал плечами:

– Явно не прибыль. Погоди, – он присвистнул, – в узбекском тоже есть такое слово. Это новости. В Коране так называются рассказы о пророке Мухаммеде, – среди местных цеховиков было много верующих мусульман. В командировках, как называл такие поездки Витя, он нахватался здешних слов:

– Но скоро нам пора домой. – Лопатин сверился с часами, – Питер скучает, пусть и вместе с Гудини, – почти лабрадор обжился в Аральске:

– Он решил, что попал в собачий рай, – весело сказал Маленький Джон, – в Москве дамы ходили на поводках, а здесь у него настало раздолье, – они шутили, что Гудини оставит в городке несколько потомков:

– У него еще есть время поухаживать за дамами, – напомнил себе Витя, – мы хотели двинуться к границе осенью, но мы еще не добрались до острова Возрождения.

Маленький Джон, устроившись в рыболовецкую артель при заводе, несколько раз оказывался рядом с островом. Они надеялись на недавно купленную подержанную моторку.

Мимо прошла процессия парней с боком барана и ящиками фруктов:

– У кого-то ожидается шашлык, – заметил Витя, – вперед, заглянем в обувную будку, – дыру в стене увенчивала вывеска «Ремонт обуви». По соседству, из дыры побольше, веяло ароматом специй. Маленький Джон облизнулся:

– Кафетерий, кажется, отличный. Разбирайся с дамскими туфлями, я возьму кофе…

Пожилой человек в засаленном халате двигал турки в ящике с раскаленным песком. Витя недовольно пробормотал:

– Говорили всем после ареста Петренко, что нельзя вызывать подозрений, – из дыры доносился стук сапожного молотка и хриплый голос Высоцкого:

Маленький Джон усмехнулся:

– Великий поэт всегда прав, я опилки имею…

Взглянув на соседний киоск «Союзпечати», он схватил приятеля за руку:

– Витька, погоди, – поседевший мужик в обтрепанном пиджаке и кепке рассчитывался с продавщицей. Очкастый инвалид при костыле рассматривал витрину с выцветшими журналами:

– Не может быть, – Витя шагнул вперед, – это мой папа.

– Поезд на Красноводск отправляется через пять минут с платформы номер один, – прохрипел динамик, – провожающие, просьба выйти из вагонов. Отъезжающие, проверьте, не остались ли ваши билеты у провожающих…

Над прилавком киоска «Народные промыслы» вилась назойливая оса. Продавщица в цветастом платье куснула персик:

– Мужчина, – девушка носила туркменский наряд, но была русской, – вы для жены ищете подарок, – она улыбнулась, – есть браслеты, есть бусы с кораллом, – Виллему хотелось купить Ане именно такие бусы:

– Ей пойдет, – он полюбовался тусклым блеском серебра, – и браслеты пойдут, – оказавшись в Тегеране, Виллем затосковал по жене. Он заставлял себя отгонять эти мысли:

– Правильно сказал Волк, – дядя провожал их в Париже, – надо думать только о деле, иначе есть опасность не сделать дело вообще…, – такое, по мнению Виллема, было невозможным:

– Взялся за гуж, не говори, что не дюж, – пришло ему в голову, – пока все идет хорошо, – барону захотелось сплюнуть через левое плечо, – пусть идет и дальше, – переход границы на хребте Копетдаг прошел, как выразился месье Механик, словно по маслу:

– Он подтянул русский язык, – уважительно подумал Виллем, – Тата от него не отставала. И дядя Эмиль неплохо говорит, только мычит и заикается, – Монах усмехнулся:

– Словно я вернулся в военные времена, но тогда я хромал и мычал по-настоящему, – Виллем поднял бровь:

– Вы не говорили, что мычали, – дядя хмыкнул:

– Пару месяцев в сорок третьем году, после контузии. Я отлежался по безопасному адресу на ферме, но долго разлеживаться не пришлось, – он повертел ободранный костыль с разлохмаченным дерматином:

– На совесть сделано, – заметил Монах, – на Набережной не зря едят свой хлеб, – костыль привез в Париж Волк. Он же доставил миссии безукоризненные советские документы. Виллем стал сыном инвалида первой группы, некоего товарища Волкова. Механик получил вторую группу инвалидности:

– Джо кореец, -Виллем оглянулся, – а Иосиф немец Поволжья, как мы и планировали, – немец Поволжья, в обтерханных летних брюках, сандалиях и расстегнутой на груди рубашке изучал щит со свежими газетами. У Виллема было хорошее зрение:

– Автоматическая станция Луна-16 успешно выполняет программу научной работы, – прочел он, – готовится к эксплуатации комплекс орошения Дальверзинской степи водам реки Сырдарьи…

От границы до Ашхабада они добрались на попутном грузовике. Парень-туркмен за рулем шел в столицу порожняком:

– Я фрукты привозил, – он белозубо улыбнулся, – здесь обкомовская дача, – долина тонула в зелени, с шоссе виднелись белокаменные особняки на холмах, – вы, наверное, туристы? – Виллем подтвердил:

– Туристы. Мы из Казахстана, из одного колхоза. У нас отпуск, мы ездили в Бухару и Самарканд, – они, впрочем, не собиралсь посещать достопримечательности:

– Нам надо добраться в Чарджоу, – Виллем вытащил ободранный кошелек, – оттуда мы спустимся по Амударье до моря. Паромы с южного побережья отправляются в Аральск. Мы потратим меньше времени, чем трясясь по железной дороге, – он в последний раз посмотрел на коралловые бусы:

– Куда я их потащу, – вздохнул Виллем, – я куплю для Аннет что-нибудь в Тегеране, – он помнил последний поцелуй жены:

– Ни о чем не волнуйся, – серьезно сказала она, – я присмотрю за Ладой и Мишель, а в остальном, – девушка повела рукой в сторону папок на рабочем столе, – мне есть, чем заняться, не принимая во внимание будущую монографию и уроки в школе, – Виллем понял:

– Она пошла преподавать, сегодня шестое сентября, – жара в Туркмении не спадала, – и она, наверное, все поняла насчет ребенка, – он почувствовал, что краснеет, – когда я уезжал, ничего не было ясно, – Джо, с плетеной корзинкой абрикосов, появился рядом с Иосифом:

– Надо забирать инвалидов с рынка, – им предстояло найти ночлег, – поезд в Чарджоу только завтра, – Виллем достал рублевку. В киоске продавали и журналы:

– «Здоровье», пожалуйста, – девушка на обложке напоминала Аннет, – и «Огонек», – парень на снимке смахивал на Маленького Джона, – спасибо, – Виллем сгреб сдачу с блюдца. Девушка проводила глазами вышитую тюбетейку на бритом затылке:

– Колхозник, – решила она, – или вообще бывший зэка, у него татуировка на руке. Видно, что он женат, повадка у него такая, – она томно потянулась, – повезло его жене, нечего сказать, – динамик опять ожил:

– Сегодня вечером состоится трансляция матча «Арарат —Пахтакор», – сообщил диктор, – игра чемпионата СССР проходит в Ереване, – сунув журналы под мышку, Виллем поинтересовался у Иосифа: «Что пишут?».

– Горячая пора для транспортников, – с легким акцентом сообщил кузен, – на линии выведено рекордное количество подвижного состава, – Виллем стащил из корзинки абрикос:

– Значит, и мы двинемся на север…

Выйдя на залитую солнцем привокзальную площадь, они направились к троллейбусной остановке.

– Исаков прорывается вперед и сравнивает счет, – закричал комментатор, – болельщики «Пахтакора» ликуют, – за окном панельной пятиэтажки послышались возбужденные голоса. Жильцы, рассевшиеся на скамейках у подъезда, слушали трансляцию матча по радио.

– Мы тоже ликуем, – Иосиф потянулся за бутылкой французского коньяка, – пусть мы и не поддерживаем «Пахтакор». Я лично, – майор Кардозо бросил в рот соленую фисташку, – болею за армян, потому что армяне – это почти евреи…

Даже доктор Гольдберг, пребывающий, как подумал Виллем, в кислом настроении, не мог не рассмеяться:

– Вам повезло, – Маленький Джон подставил кузену бокал, – вы не кормите клопов в Доме Колхозника, а оттягиваетесь на упакованной хате, – Виллем знал модные русские словечки от жены, но все равно восхитился:

– У тебя акцент пропал, – Маленький Джон завернул почти шашлык, как сказал Джо, в тонкую лепешку. Из рта кузена торчали перья зеленого лука, он энергично жевал:

– Я не разгуливаю по операм, – сочно сказал граф Хантингтон, – я член рыболовецкой артели нашего завода, – он подмигнул Виллему, – на такой работе у тебя тоже пропал бы акцент, хотя у тебя его никогда и не было.

Юноша бросил взгляд на закрытую дверь с фальшивой лепниной, ведущую в спальню:

– Они взяли почти шашлык, бутылку коньяка и второй час там сидят. Витьке надо поговорить с отцом…

Маленький Джон еще не верил, что миссия действительно оказалась в СССР:

– Мы наткнулись на них на Русском Базаре, а в первый раз Витька видел месье Марселя в ЦУМе, -он скрыл улыбку, – они встречаются на флагманах советской торговли, – ныне отсутствующий хозяин хаты тоже работал в торговле:

– Он директор городского универмага, – со значением сказал Маленький Джон, – хата не семейное, а любовное гнездышко, – директор пребывал на курорте:

– И не один, – граф Хантингон поднял палец, – а с продавщей из отдела женской одежды. Но им и здесь, как видите, было весело, – на полированной стенке, как назвал ее юноша, лежала стопка ярких журналов. Виллем отвел глаза:

– Я и раньше таким не пробавлялся, – он смутился, – и Джо тоже в ту сторону не смотрит, – на квартире граф Дате наконец-то смог раскрыть рот:

– Я словно Генрик, – угрюмо заметил Джо, – я наловчился читать по губам, – они передали Маленькому Джону семейные новости. Кузен смешливо сказал:

– Я в колонии заметил, что Аня на тебя смотрит. Молодец, – он потрепал барона по плечу, – ты не растерялся. Я рад, что у Софии все в порядке, – Джон велел своему голосу звучать спокойно, – а как дела в Банбери? – он услышал о поступлении Фриды в Оксфорд:

– Она встретит кого-нибудь в университете, – бессильно понял Маленький Джон, – и уйдет от меня, хотя мы и не были вместе…

Отказавшись от коньяка, Монах цедил минералку. Кухня жука, как называл его Маленький Джон, была экипирована не хуже дорогого магазина:

– У него цветной телевизор от «К и К», – добавил юноша, – их продают только в «Березке», – Эмиль решил пока умолчать о пропаже Полины:

– Пусть парень приедет домой, – вздохнул доктор Гольдберг, – и о случившемся с Ником детям, – он думал о племянниках именно так, – тоже ничего знать не стоит. Разобраться бы в том, что происходит здесь…

По словам Маленького Джона, добравшегося на юг после Пасхи, в Аральске не происходило ровным счетом ничего:

– Доцент и Капитан, – он кивнул на закрытую дверь спальни, – делают деньги, а я ловлю рыбу и пытаюсь подобраться к острову Возрождения, -Эмиль почесал в седеющей голове:

– Питер сможет приехать в этот, – он справился по карте, – Муйнак? – Джон отозвался:

– Завтра я отправлю телеграмму. Он возьмет катер, он ловко управляется с посудиной. Вы правы, дядя Эмиль, так лучше, хотя нет, – он нашел на мраморном столике сигареты, – завтра мы с Капитаном, то есть с Витькой, едем за город, – Гольдберг нахмурился: «Это еще зачем?». Маленький Джон пыхнул дымом:

– На даче в Копетдаге созывают совещание здешних цеховиков. Капитан представляет Картель, а я при нем вроде охранника, – майор Кардозо фыркнул:

– У нас здесь, – Иосиф обвел рукой застеленную коврами комнату, – полно охранников на любой вкус и цвет и с опытом побольше твоего, – Джон покачал головой:

– Такие люди везде одинаковы. Мне доверяют, потому что доверяют Капитану. Вас и на пушечный выстрел не подпустят к даче. Но не волнуйтесь, все безопасно, – Эмиль скрипуче сказал:

– Безопасно, как в Чердыни? Нет, милый, если мы сюда явились, мы не позволим вас арестовать, но вообще, не ездили бы вы туда, – Джон присвистнул:

– Если Капитан не покажется на совещании, его вывезут отсюда в гробу, – юноша постучал по лакированному журнальному столику, – с цеховиками не шутят, дядя Эмиль. В Средней Азии все решается даже не телефонным звонком, а семейным образом…

Комментатор заорал:

– Маркаров забивает второй гол матча и выводит «Арарат» вперед! – Иосиф поднял бокал:

– Армяне выиграли, – весело сказал майор Кардозо, – а мы тоже все решаем семейным образом, за что я и предлагаю выпить, – зазвенел торговый хрусталь. Маленький Джон уверенно сказал себе: «Теперь все будет хорошо».

Витя не отнимал рук от больших ладоней отца:

– Словно в детстве, – пришло ему в голову, – папа утешал меня, если я разбивал коленку или схватывал двойку в школе, – он только сейчас понял, как ему повезло:

– Папа, – он не мог назвать покойного Лопатина иначе, – не был мне отцом по крови, однако он меня вырастил, а сейчас я встретил настоящего отца…

Витя напомнил себе, что ему двадцать шесть лет, но все оказалось бесполезно. Слезы текли по щекам, он уткнулся лицом в твердое плечо. Запах табака и чего-то свежего был знакомым, успокаивающим:

– Кельнская вода, – понял Витя, – от интуристов в Москве так пахло. Надеюсь, папа не притащил сюда флакон, – вытерев нос вложенным ему в руку платком, он спросил именно об этом. Марсель улыбнулся:

– Притащил во флаконе от тройного одеколона, все в порядке. Платок у меня из московского универмага, – Витя пробормотал:

– Хорошо, что у нас плановая экономика. Платки клепают миллионами, в Алма-Ате или Караганде тоже такие продают, – по документам отец стал инвалидом второй группы. Колхозник трудился ночным сторожем именно в Карагандинской области:

– Где всякой твари по паре, – одобрительно сказал Витя, – в Казахстане хватает и немцев Повольжья, и корейцев, и чеченцев вроде тебя, – гортанный акцент отца в русском языке напоминал именно такую манеру речи:

– Даже имя тебе оставили, – Витя оценил тщательность работы лондонских мастеров поддельных документов, – Марсель Хасанович Муратов. Ты действительно похож на чеченца, – смуглое лицо отца расплылось в улыбке:

– Твоя мама тоже так сказала, – он подмигнул Вите, – внешность мне помогла, когда я работал в Алжире, – Витя услышал о самой младшей дочке отца и Таты:

– Старшую, Нину, назвали в честь моей мамы, – у него опять защипало в носу, – надо же, четыре сестры, – отец весело заметил:

– Мы с Татой договорились давать детям русские имена. Впрочем, они общие, разницы нет, – он опять обнял Витю, – а тебя мы хотели назвать в честь твоего дедушки, моего отца, и в честь победы, – Вите пришло в голову, что он сейчас старше отца в сорок пятом году. Механик подтвердил:

– Я познакомился с твоей мамой, когда мне было двадцать лет, а ей девятнадцать. Я долго надеялся ее найти, пытался получить визу в СССР, но мне отказывали, – Витя вздохнул:

– Я родился в Бутырской тюрьме, откуда маму этапировали в Мордовию. Ей дали пятерку в колонии строгого режима за измену родине, – отец выругался по-французски, – в три года меня должны были отправить в детский дом, но мама работала на личной кухне начальника колонии. Она упросила его на коленях оставить меня на зоне, – Витя помолчал, – меня все баловали, я был бойкий мальчишка, – Марсель усмехнулся:

– И таким остался. У тебя мамин характер, милый, – он разлил коньяк, – я вроде Монаха, или мимолетно знакомого тебе дяди Джона, его светлости. Я сыч и больше молчу, а твоя мама легко сходилась с людьми, – Витя щелкнул зажигалкой перед его сигаретой:

– Мама и папа, то есть Алексей Иванович, познакомились на вокзале в Потьме после ее освобождения. Мы оказались в столице, а через три года мама умерла после родов. И сестренка моя не выжила, – он выпил полстакана коньяка, – а потом папа погиб от руки псов, то есть КГБ, – Витя редко позволял себе опьянеть:

– Не с моими занятиями, – сказал он однажды Маленькому Джону, – Питеру хорошо. Товарищ Миронов никуда не ездит. Он грузит рыбу, ведет серую бухгалтерию и разрабатывает перспективные планы, а я волк, которого кормят ноги. И вообще, – он повел рукой, – серьезные люди не пьют, с похмелья денег не сделаешь…

Цеховики с презрением относились к толкущимся вокруг интуристов фарцовщикам:

– Однако они все равно пользуются их услугами, – Витя оценил еще один цветной телевизор в спальне, – доллары в «Березке» не поменяешь, надо обращаться к валютным спекулянтам, – словно услышав его, отец поинтересовался:

– Значит, вы здесь продали рубли и получили доллары? – Витя кивнул:

– Десять тысяч. За такое расстрел не дают, – его язык заплетался, – это тянет на десять лет в колонии, не больше, – Марсель заметил:

– Ты говорил, что этого Петренко, – он махнул за окно, – расстреляли? – Витя прикончил коньяк:

– Потому что менты, – в голове приятно зашумело, – не прощают измены. Говорят, что Андропов хотел его помиловать, но Щелоков, – Витя икнул, – глава МВД, добился у Ленечки согласия на расстрел. Чтобы, как говорится, остальным было неповадно, – отец забрал у него стакан:

– Тебе хватит, – сварливо сказал Марсель, – слушай меня, тебе двадцать шесть, а мне скоро полвека. Ложись, – он устроил Витю на вышитом местном покрывале, – утро вечера мудренее, милый, – юноша зевнул:

– Завтра нас ждут на сходке цеховиков, вернее, меня ждут. Маленький Джон при мне вроде охранника, у него есть неучтенный ствол, – Марсель хмыкнул:

– У меня тоже неучтенный. Я вас подстрахую, меня никто не увидит. У меня опыта больше, чем у вас, вместе взятых, – он погладил сына по голове, – отдохни, Виктор…

Юноша сонно шепнул:

– Когда мы выберемся отсюда, Питер обещал мне должность в отделе сбыта «К и К». Но сначала мы прокатимся по Парижу в белом мерседесе-кабрио…, – длинные ресницы дрогнули, он засопел. Марсель прикоснулся губами к высокому лбу:

– Непременно прокатитесь, сыночек, – он сидел на кровати, слушая спокойное дыхание Вити, не выпуская его руки.

Полосатая оса вилась над расписным фаянсовым блюдом. Розовые персики отливали золотом, солнце играло в разломе оранжевого абрикоса, отражалось в медовой желтизне чарджоуской дыни. Лежащая на мраморном полу беседки овчарка лениво клацнула зубами:

– Спи, Мухтар, – рассмеялся Наум Исаакович Эйтингон, – ты сегодня с утра набегался, но настал мертвый час.

После обеда белокаменные особняки правительственных дач погружались в блаженную тишину. Теплый ветер развевал шелковые занавеси. Мотя разложил на столе подобранные на утренней прогулке листья и орехи:

– Это каштан, – мальчик вооружился альбомом, – смотрите, дедушка, – Наум Исаакович привык к такому обращению мальчика, – помните, мы и в Крыму видели каштан? – Саша привез семью в Туркмению в начале сентября:

– Побудешь с дедушкой и мамой, – ласково сказал он сыну, – у меня есть кое-какие дела. Я вернусь и мы отправимся через Каспийское море в Астрахань, – Мотю ждало большое путешествие:

– Только Мухтара нельзя взять на корабль, – грустно подумал мальчик, – но дедушка отвезет его в Москву, где мы и встретимся, – папа обещал Моте круиз по Волге:

– Ты увидишь город нашей воинской славы, Волгоград, – они с отцом сидели над картой, – Куйбышев, где родилась мама, и Казань, – Горьким Саша рисковать не собирался:

– Береженого Бог бережет, – недовольно подумал Скорпион, – не надо, чтобы Маша болталась поблизости от Журавлевых, – он был уверен, что рядом с генералом рано или поздно появятся гости с запада:

– Учитывая пропажу проклятых Куколок, вернее, не пропажу, а побег, – Саша сдержал ругательство, – понятно, что моя кузина захочет вывезти отсюда и внука.

За суматохой, царившей в колонии с арестом Петренко, никто не обратил внимания на исчезновение заключенных. Саша успел пролистать западные журналы. Надежда Наумовна, успешно водившая за нос органы социалистической законности, всплыла на страницах французского Vogue. Саша ничего другого и не ожидал:

– На ней пробы негде ставить, – хмыкнул Скорпион, – она нашла себе богатого покровителя. И Анна Наумовна нашла, вернее, окрутила проклятого антисоветчика и капиталиста де ла Марка, – Сашу раздражал новый титул старшей Куколки:

– Но это вода под мостом, – строго сказал он себе, – что было, то прошло. Теперь надо ждать визита к Журавлевым.

За генералом и его семьей пристально следили, но пока в Горьком ничего особенного не происходило. У Саши все равно было дурное предчувствие. Ему не нравилось, что Фирюза расположена близко к границе, однако он утешил себя тем, что Машу с территории никто не выпустит:

– В Крыму она вела себя спокойно, – вздохнул Саша, – никуда она не денется, – круиз был ведомственным, теплоход отлично охранялся:

– Если она прыгнет в Каспий или Волгу, мы ее оттуда выловим, – пообещал себе Саша, – как выловили из Балтики проклятого Лопатина.

Именно Лопатин и стал причиной его приезда в Ашхабад. Растрелянный Петренко на допросах, как выражались коллеги из МВД, полностью раскололся:

– И выдал Лопатина, – судя по всему, бывший матрос Балтфлота состоял на содержании цеховиков, – а по его нынешнему месту работы сообщили, что он уехал в Ашхабад, в командировку, – Лопатин трудился снабженцем в горпромкомбинате Караганды.

Саша не занимался экономическими преступлениями, однако товарищ Андропов настоял на включении его в совместную группу МВД и КГБ, приехавшую в Туркмению. По сведениям, полученным от местных агентов, в Ашхабаде собирался цвет преступного элемента, как Саша звал цеховиков:

– Лопатин может быть связан с агентами запада, – заметил Андропов, – он встречался с эмиссарами тамошних разведок в Москве, – в случае успеха операции, на что надеялся Саша, его мог ждать очередной орден:

– Из Туркмении поезжайте на Аральское море, – напутстовал его Андропов, – туда переводят известного вам номерного заключеннного, – Саша кивнул, – попробуйте все-таки завербовать его. Пригрозите, что иначе он сгниет в подопытных кроликах, – помня упрямое лицо брата Маши, Скорпион сомневался в успехе предприятия, но с начальством не спорили.

В командировке имелись и некоторые бонусы. Саша намеревался навестить Мышь и посоветоваться с Давидом Самойловичем насчет своей семейной жизни:

– Отсутствующей семейной жизни, – кисло поправил себя Саша, – но я добьюсь того, что у нас появится ребенок. Это простая процедура, профессор мне все расскажет, – он покинул Фирюзу после завтрака на вилле с товарищем Котовым и Мотей. Маша еще спала:

– Она ни в чем не знает нужды, – зло подумал Саша, – здесь есть бассейн, грязевые ванные, соляная пещера и массаж камнями, словно в западном спа, – страницы альбома зашелестели. Эйтингон улыбнулся:

– Правильно, милый. Это каштан, а это чинар, – Мотя раскрыл серые, ясные глаза:

– Чинар, дедушка Леня, – мальчик, разумеется, не знал его настоящего имени, – что такое чинар? – Наум Исаакович аккуратно вклеил лист в гербарий:

– Восточный платан. Лермонтов о нем писал, знаешь эти стихи? – с кованой скамьи раздался холодный голос:

– Дубовый листок оторвался от ветки родимой

И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;

Засох и увял он от холода, зноя и горя…

Голубой алмаз сверкнул на загорелой шее, открытой вырезом местного цветастого платья. Маша носила кольцо, как кулон:

– Собирай гербарий, милый, – велела она мальчику, – пойдем заниматься.

На палисандровом дереве старинного рояля горели свечи в серебряных шандалах. Маша заметила, что кое-какая обстановка нынешних правительственных дач сохранилась с царских времен:

– Здесь стояли особняки колониальной администрации, – она бездумно перелистывала ноты, – в долине работала узкоколейка, – дачные поезда приходили в Фирюзу из Ашхабада. После революции рельсы разобрали:

– Теперь сюда приезжают на машинах, – Маша прислушалась, – Мотя спит, мне показалось, – товарищ Котов, как называл себя Эйтингон, распрощался с ней после ужина:

– Меня ждет турецкая баня, – весело сказал он, – здесь оазис, но я пропылился после сегодняшних прогулок, – ветер приносил в Фирюзу рыжую пыль пустыни. На юге, за государственной границей, лежал Иран:

– До которого четверть часа ходьбы, – Машины пальцы подрагивали, – проклятый Гурвич водил Мотю на заставу, – ей дорога с дачи была закрыта. Мотя вернулся на виллу в восхищении. Мальчику подарили искусно выточенную деревянную игрушку:

– Он теперь играет в пограничников, – вздохнула Маша, – там не только здание, но и столбы, и солдатики и собаки. Не хватает только колючей проволоки, – Мотя заявил, что тоже хочет охранять государственную границу:

– Вырастешь и пойдешь в армию, – серьезно сказал сыну Саша, – я служил на дальнем участке, – Маша сомневалась, что Гурвич говорит правду:

– Он не служил, но не в армии, – женщина раздула ноздри, – он в Комитете с юных лет. Из-за него погибла наша группа на Северном Урале. Проклятая тварь, я не могу его больше терпеть, – она вспомнила новый шрам от ранения, увиденный ей у Гурвича в Крыму:

– Его опять не пристрелили, – Маша жалела, что ей не добраться до оружия, – я верующий человек, но я первой разрядила бы в него пистолет, – Гурвич не держал дома ничего опасного. В санатории он водил Мотю в тир:

– Но никогда не приносил пистолет в номер, – хмыкнула Маша, – нет, надо действовать по-другому, – она ненавидела себя за желание покинуть СССР:

– Мой сын здесь, – каждый день повторяла себе женщина, – я обязана его спасти. Но как, – Маша подавила желание опустить голову в руки, – я не знаю, где Феденька. Его могли отдать Журавлевым, но могли и отправить в детский дом, сменив ему имя и фамилию. Ему было всего два года, – слезы закапали на клавиши, Маша велела себе собраться:

– Нельзя раскисать, – она подошла к распахнутому в сад окну, – нельзя думать о Феденьке. То есть нужно думать, но не так…, – мягкие ручки обхватили ее шею:

– В ису вовк, – сонно сказал мальчик, – мама, пой песенку, – Маша улыбнулась:

– Я пела ему колыбельные про волчка и котика…

Колыбельные любил и Мотя. В почти пять лет мальчик еще просил, чтобы его укладывали спать. Мотя хорошо читал, но всегда требовал рассказать ему что-нибудь. Маша избегала упоминаний о Ленине или коммунистах:

– Их Моте хватит в детском саду и школе, – она повертела кольцо на шее, – Феденька должен пойти во второй класс, – горло перехватило рыданием, – увижу ли я моего мальчика, увижу ли Генриха и папу?

Вокруг ламп на каменной террасе вились мотыльки. Солнце зашло, на черном пологе неба горели яркие звезды. Маша уловила звук радио:

– Охранники слушают футбольную трансляцию, – поняла она, – Эйтингон говорил, что сегодня играет «Пахтакор», а здесь все за него болеют.

Приставленная к вилле горничная, молчаливая пожилая женщина, накрыла в столовой холодный ужин. Рыбу с икрой сюда привозили с Каспийского моря:

– Завтра Эйтингон обещал шашлык и плов, – вспомнила Маша, – на дачи доставят чуть ли не лучшего в Средней Азии повара, – Эйтингон весело сказал:

– Он меня кормил тридцать лет назад, когда я навещал здешние места. Ему восемьдесят, но старик бодр и работает в кафетерии на Русском Базаре. Такого плова вы в Москве не попробуете, – от Генриха Маша знала о побеге генерала Кроу и его жены:

– Они добрались до местной авиабазы и перелетели границу, – женщина не выпускала цепочку кольца, – но я не умею водить самолет, – Маша понимала, что прыжок в Каспийское море будет безуспешен:

– На корабле есть шлюпки, – женщина задумалась, – можно попробовать украсть одну. Но я ходила под парусом только на Волге, а море совсем другое дело, – из Красноводска до Астрахани они добирались на пограничном катере:

– Где шлюпок не будет, – бессильно поняла Маша, – а на Волге они бесполезны. Нельзя тянуть время, Гурвич может захотеть ребенка, – Маша знала, что никогда не прервет беременность:

– Даже от Гурвича, – она покусала губы, – это смертный грех. Никакого ребенка не случится, – женщина разозлилась, – Господь такого не допустит, как Он не допустил моего поругания, – на дорожке заскрипел гравий, по деревьям метнулся свет фар:

– Он начал вывозить меня из Москвы, – поняла Маша, – он расслабился. Из СССР мне не исчезнуть, на запад он меня никогда не возьмет, но остается ГДР. Моте полезно навестить Дрезденскую галерею и Музейный остров, подтянуть немецкий язык, – она сжала руки, – в Берлине Стена, но я зубами прогрызу себе дорогу к свободе, – в передней раздался ласковый голос:

– Ты не ложишься, милая, ждешь меня…

Безмятежно улыбаясь, Маша пошла навстречу Гурвичу.

Гранатовый шербет поблескивал в хрустальном графине. Шелковые шторы в кабинете раздернули. Из окна туркменского МВД виднелись белые колонны театра драмы и унылое бетонное здание главной городской гостиницы:

– Разумеется, названной в честь столицы, – Саша затянулся Camel, – но объект нашего интереса в отеле не появится. Гражданин Лопатин лег на дно, – Саша подумал, что стоит сводить Машу в театр:

– Вчера она была ласкова, – Скорпион поймал себя на улыбке, – она начала приручаться. Волку тоже надоедает смотреть в лес, – он справился в валяющейся на столе газете. Давали «Человека с ружьем» и некоего «Посла эмира» авторства неизвестного Саше Кулиева:

– Скука, скука, скука, – Саша скрыл зевок, – но в воскресенье утренником ставят «Остров сокровищ». Моте нравится книга, – он все же решил не рисковать. Маша могла затеряться в театральной толпе:

– С нее станется бросить Мотю и прогуляться в туалет, куда охранники за ней не потащатся, – Саша отхлебнул сваренный на песке кофе, – в Москве я его повожу по театрам, но здесь пусть парень дышит горным воздухом.

В заметке сообщалось, что театр готовит премьеру литературно-музыкальной композиции «Воин революции». Сначала Саша решил, что его покойный воспитатель Королёв даже на том свете стрижет купоны со своих творений:

– Нет, написано, – рука с сигаретой затряслась, – что это постановка по рассказам Павла Левина, – Саша раздул ноздри, – он и в Китае ухитряется получать дивиденты от бездарных книжек, – зная, что Левин не потерял статуса любимчика, Саша не упоминал о нем при начальстве.

– Ходят слухи, что Брежневу нравятся его рассказы, – вспомнил Саша, – даже больше, чем романы Семенова, – не признаваясь в пристрастии к низкопробной, как ее называли критики, литературе, Саша с удовольствием читал повести о Штирлице:

– Они написаны коммунистом, а не антисоветчиком, вроде Левина, – Саша не хотел читать заметку дальше, – герой Левина двуличный подонок, как и сам Фокусник, – Скорпиону часто говорили, что он похож на доблестного чекиста дворянских кровей, описанного Левиным:

– Лучше я был бы похож на Тихонова, – Скорпион развалился в кресле, – кажется, именно он сыграет Штирлица, – телефильм по книге скоро запускали в производство:

– Говоря о кино, – Саша сверился с газетой, – здесь показывают то, что мы уже видели в Крыму, – на «Офицеров» он ходил с Мотей. Завороженно просидев весь фильм, мальчик только однажды шепнул:

– Папа, ты плачешь? – Саша вытер глаза:

– Да, милый. Помни, что есть такая профессия – защищать Родину, – он обнял сына, – твой прадед, твой дед и я, как настоящие советские офицеры, всегда стояли на страже коммунизма, – Мотя прижался головой к его плечу:

– Я стану Героем Советского Союза, как ты и дедушка, – Саша ласково покачал мальчика:

– Награды не главное, мой милый. Самая почетная обязанность – защита нашей Родины, – по возвращении в Москву Саша хотел достать копию фильма. В квартире на Фрунзенской стоял домашний кинопроектор:

– Моте полезны патриотические ленты, – он свернул газету, – наверняка, Маша не рассказывает ему о героях нашей страны. Но о религии она не упомянет, она забыла монастырские привычки, – Саша коротко усмехнулся.

Он ждал звонка от службы наружного наблюдения. Вычислить логово Лопатина в Ашхабаде не представлялось возможным, однако ребята из местного МВД не зря ели свой хлеб. За дачами местных торговых работников установили пристальное наблюдение. Саша просмотрел фотографии в папке:

– Не дачи, а дворцы, – он скривился, – на здешних воротил работают подпольные смены на ковровых фабриках, – туркменские ковры лежали на даче Генсека ЦК и приносили СССР твердую валюту. Саша твердо обещал себе добиться расстрела Лопатина:

– Он притворится мелкой сошкой, – черный телефон прямой связи с машинами МВД молчал, – жаль, что приговор Петренко привели в исполнение. Я бы устроил очную ставку между ними, – Петренко утверждал, что Лопатин заправляет всем, как выразился разжалованный полковник, предприятием. Саша с удовольствием расстрелял бы и проклятого Фокусника:

– Но его трогать нельзя, – он велел себе не думать о Левине, – Андропов намекал, что Брежнев затеял писать книгу о своих военных подвигах, – Левина могли выдернуть из Китая и придать генсеку как литературного негра:

– Черт с ним, – разозлился Саша, – сейчас мне важнее Лопатин.

Из Караганды сообщили, что Виктор Алексеевич прописан в городе временно, в рабочем общежитии. Саша не сомневался, что пижон Лопатин не появлялся по адресу прописки:

– Он снимает квартиру левым образом, как и здесь, – Саша задумался, – штрафбат он отбывал в Аральске, – он успел связаться с пустынным захолустьем. Лопатин, действительно, обладал и тамошней временной пропиской:

– Он москвич, – понял Саша, – у него никто не отнимал комнаты на Арбате. Но скоро ему не понадобятся никакие прописки, вернее, понадобится только кладбищенская, – в Аральске Лопатин обретался в частном секторе, однако Саша махнул рукой:

– Тоже филькина грамота, как в Караганде, проверять там нечего, – он заказал справку о денежных переводах Лопатина. Бывший матрос отправлял деньги в Сыктывкар и Ленинград. Саше не требовалось узнавать имена адресатов. Переводы уходили Бродскому и сионисту Бергеру.

– Наверняка, он выполняет поручение Левина, – Саша дернул щекой. Бергеру недавно продлили срок на пять лет:

– Из СССР он не выедет, – с удовольствием подумал Саша, – пусть не надеется. Скоро его кормушку прикроют, Лопатин почти в наших руках, – он позвонил по особой линии на остров Возрождения. Номерного зэка этапировали к Аральскому морю, но Сашу больше интересовал разговор с профессором Мендесом.

– Приезжайте, товарищ Матвеев, – радушно сказал Давид Самойлович, – я ожидаю появления на свет внука или внучки и пока не беру отпуск – судя по всему, доктор Маргарита Кардозо окончательно обжилась в СССР, – но ради вас я выкрою несколько дней отдыха, – профессор обещал устроить рыбалку и охоту на джейранов:

– Все пройдет отлично, – Саша уверил себя в том, что работа с номерным заключенным окажется успешной, – ордена мне не миновать. Но полковником я пока не стану, мне еще нет тридцати лет, – черный телефон брякнул. Саша почти сорвал трубку:

– Что у вас? – выслушав коллег, он нажал на кнопку телефона красного:

– Внимание членам группы захвата, – спокойно сказал Саша, – начинаем через десять минут. Наденьте бронежилеты, ребята, – предупредив гараж о скором выезде, он поднялся:

– Вряд ли на даче, где появился Лопатин, начнется стрельба, но надо себя обезопасить, – рассовав по карманам сигареты с зажигалкой, немелодично насвистывая, он спустился вниз.

Нагревшийся дюшес в граненом стакане отдавал парикмахерской. Осы облепили куски истекающей соком чарджоуской дыни. Насекомые рассерженно загудели, Маленький Джон взялся за лимонад:

– Дыни я тоже поем, – он зевнул, – обязанности у меня, прямо скажем, не бей лежачего.

Благообразный пожилой человек в хорошем костюме и тюбетейке, встречавший их у массивных ворот дачи, не удостоил Маленького Джона и кивком:

– Витьке под ноги расстелили ковер, – юноша обмахнулся газетой, – а я для цеховиков шестерка, – Джон предполагал, что, услышав его арабский язык, местные воротилы стали бы вежливее.

– Но русскому парню неоткуда знать арабский, – хмыкнул он, – а садовник, или дворецкий, или кто он здесь, тоже смотрел на меня исподлобья, – старик в халате, проводивший его в резную беседку, носил зеленую чалму совершившего хадж:

– Судя по его возрасту, в двадцатые годы, – Джон отхлебнул ситро, – тогда отсюда выпускали паломников, – теперь советским мусульманам дорога в Мекку был надежно закрыта:

– Как закрыта евреям дорога в Израиль, а католикам в Рим, – вздохнул юноша, – в Аральске нет ни церкви, ни мечети, – он предполагал, что в городе живут верующие, но Питер настаивал на соблюдении осторожность:

– Он прав, учитывая наш маленький депозит под половицами, – развеселился Маленький Джон, – вернее, он маленький в масштабах оборотов «К и К».

К неудовольствию Питера, братья Снобковы, как выражался кузен, сорили деньгами:

– Черные «Волги», – он услышал брюзжание кузена, – товары из «Березки», поездки на юг с девицами, – Питер повертел рукой, – легкого поведения…

Ввладелец «К и К» аккуратно поливал грядки с овощами и работал на складе рыбозавода. Кузен продолжал носить оба старинных крестика:

– Он никогда не говорит о Марте, – понял Джон, – как я не упоминаю о Фриде. Но Фрида жива, – он услышал семейные новости от кузенов, – а Марту могли…, – Джон оборвал себя:

– Не могли, как не расстреляли Максима, – судьба младшего Волкова оставалась неизвестной, – они слишком ценны для СССР, – они предполагали, что Марту держат в закрытом учреждении:

– Например, на острове Возрождения, – вздохнул Джон, – хотя что ей там делать, она не биолог, – майор Кардозо считал, что на острове находится Маргарита:

– Джо ничего о ней не говорил, не только потому, что он вжился в роль немого, но и потому, что Джо больно о ней думать, – он видел тоску в темных глазах кузена:

– Я вернусь домой и сделаю Фриде предложение, – неожиданно решил Джон, – хватит тянуть. Она поступила в университет, теперь все будет хорошо. Фрида получит диплом и начнет писать докторат, а я, наконец, защищу свой, – он был рад, что у сестер Левиных и Софии все сложилось к лучшему:

– Виллем краснеет, – усмехнулся юноша, – он всегда был скромным, но видно, что он счастлив. У них, наверняка, появится много детей, – Джон скучал по сыну и дочке:

– Я болтаюсь на задворках советский империи, – нагретый солнцем милицейский Макаров лежал в заднем кармане его дешевых брюк, – охраняя сходку мафиози, как выразились бы в Америке, а Йони и Эмма растут без отца, – Питер, правда, утверждал, что цеховиков нельзя приравнивать к организованной преступности:

– Плановый уродец не поддерживает частное предпринимательство, – заметил кузен, – но нельзя обвинять людей в желании жить в комфорте. Легкая промышленность в СССР падчерица так называемой экономики, – Питер повертел дешевую электрическую бритву, – товары народного потребления клепают из отходов военных конвейеров.

Маленький Джон полюбовался расписным блюдом обливной керамики, где громоздились дынные корки:

– И шелка здесь отменные, – занавеси беседки раздувал теплый ветерок, – и ковры выше всяких похвал, – старик принес разожженый кальян на чеканном подносе:

– Месье Марселю было необязательно сюда тащиться, – Джон затянулся пахнущим розами табаком, – все пройдет без сучка без задоринки, а сегодня вечером мы двинемся в Чарджоу, – поднявшись на рассвете, Виллем вернулся с вокзала с плацкартными билетами:

– К тому времени мы только завтракали, – зевнул Маленький Джон, – надо было проспаться после вчерашних посиделок, – в Аральске кузен Питер установил строгий сухой закон:

– Мой отец считал, что есть время работы время и развлечений, – холодно заметил он, – но последнее пока не настало, – Джон мог навестить Витьку в Караганде:

– У него есть проверенные девчонки, – он помотал головой, – но мне никто не нужен, кроме Фриды, – занавеси заколыхались, он насторожился. Вдалеке заполошно залаял пес:

– Мусульмане не держат собак, – успел подумать Джон, – наверное, это уличная шавка…

Месье Механик отказался делить с ними такси:

– Дайте мне адрес дачи, – хмуро сказал Марсель за завтраком, – я сам доберусь до пригорода, – Джон хотел заметить, что месье Ламбер не пробыл в городе и пары дней, но вовремя прикусил язык:

– Он воевал в Индокитае, когда я сидел над прописями, – напомнил себе юноша, – он разберется, что к чему, – миссия, по его мнению, была вооружена отлично:

– Тоже Макаровыми, – Джон прислушался, – пистолеты продают в страны народной и околонародной демократии, вроде Сирии или Египта, а оттуда они поступают на черный рынок, – сначала он увидел именно ствол Макарова.

За месье Марселем стоял давешний старик в зеленой чалме. Джон заметил изуродованное раной ухо:

– Вряд ли это след несчастного случая, – юноша поднялся, – басмачей в Средней Азии разгромили только в тридцатых годах, – старик держал охотничью тулку:

– Марш отсюда, – с гортанным акцентом велел месье Марсель, – у ворот милиция. Салман-хаджи, – он поклонился старику, – проведет тебя к калитке. Иншалла, – он перешел на арабский, – мы справимся сами, – Салман-хаджи буркнул, тоже на арабском:

– И он справится, он взрослый мужчина, – Марсель добавил:

– Немедленно уезжайте из города на попутке, не торчите здесь, – Джон пробормотал:

– Шукран, Салман-хаджи – глаза старика потеплели, – но, месье Марсель, у вас дети, – Механик бесцеремонно развернул его к выходу:

– И у тебя двое. Я никогда не брошу сына, – собачий лай стал громче, они услышали милицейскую сирену, – беги, милый…, – Джон ринулся к прячущейся в кустах жасмина кованой ограде.

Рыжий песок скрипел на зубах, оседал на облупленной эмали чайника. Придорожное кафе в поселке Яшлык на чарджоуской трассе стояло перед бетонным мостом, пересекающим Каракумский канал. Низкие берега заросли камышами, бурая вода дышала жаром.

Стеклянные панели окон кафетерия тоже занесло пылью. Внутри лениво вращался вентилятор. Заветренные бутерброды с шпротами и колбасой громоздились на фигурно обрезанных салфетках. Мухи разгуливали по написанной от руки табличке: «Поступило жигулевское пиво».

Заведующий кафетерием, состоя в партии, оставался мусульманином. Коран запрещал продавать алкоголь даже не правоверным. Туркмен утешал себя тем, что кафе не принадлежит ему лично. Он разломал над чайником плитку зеленого чая:

– Продаю не я, а яшлыкский торг. Моего греха здесь нет, я человек подневольный.

Пиво в стекляшке брали строители Каракумского канала. Воду сейчас тянули дальше на запад, но и шоферы грузовиков тоже позволяли себе пару бутылок, останавливаясь на отдых в Яшлыке:

– Но компания заказала только чай, – уважительно подумал заведующий, – и села на дастархане, – он не видел, как русские оказались на обочине шоссе:

– Наверное, они с грузовика сошли, – решил туркмен, – лица у них усталые, – среди русских затесался смуглый кореец в обтрепанной майке и рабочих штанах:

– Наверное, приезжие из Казахстана, – заведующий отогнал мух от горки черствых коржиков в пластиковой вазочке, – там со сталинских времен живет много высланных, – за чай и коржики расплачивался угрюмый мощный парень с выцветшей татуировкой на руке:

– Мы скоро едем дальше, – сказал он на отличном русском языке, – если вас не затруднит, можно побыстрее? – заведующий развел руками:

– Какие трудности? Время тихое, обед пока не настал. Желаете в помещении сесть или на дастархане?

Дастархан устроили на деревянной платформе, устланной старыми коврами. Подхватив чайник и коржики, заведующий деликатно покашлял рядом с выцветшими ситцевыми занавесками. Давешний парень высунулся наружу:

– Спасибо, – он вложил в ладонь туркмена рублевку, – держите на чай, – туркмен со значением отозвался:

– Вас никто не побеспокоит, отдыхайте на здоровье, – сунув купюру в карман грязноватого белого халата, он заставил себя не оборачиваться на дастархан:

– Непростые они люди, даже инвалид, – очкастый пожилой человек опирался на костыль, – на чай дали, где такое видано? Но это не мое дело, я гостей напоил и накормил, а остальное пусть рассудит Аллах.

От крепкого чая поднимался ароматный дымок. Гольберг посасывал советский «Беломор»:

– Надо разделиться, – наконец, сказал Эмиль, – встречаемся в Муйнаке у памятника Ленину, – Монах задумался, – через три дня. Я возьму Маленького Джона, – парень опустил голову, – и Джо. Мне нужен человек, хорошо говорящий по-русски. Ты, Виллем, бери Иосифа и Витю, – на щеках младшего Лопатина играли красные пятна:

– Я не успел ничего сказать папе, – слезы обожгли глаза, – началась стрельба, цеховики кинулись к черному ходу, а я не успел ничего сказать, – с Маленьким Джоном он столкнулся на задворках дачного поселка, среди гаражей. Им быстро удалось поймать такси до города.

Услышав о месье Марселе, Гольдберг заковыристо выругался. Витя никогда не слышал такого языка:

– Валлонский, – хмуро сказал Монах, – Виллем тоже мастер шахтерского мата, если выражаться по-русски. Ноги в руки, – велел он, – через четверть часа мы должны быть на шоссе, – не могло быть и речи о том, чтобы остаться в Ашхабаде:

– Если папу арестуют, – Витя не хотел думать о другом исходе событий, – он ничего не скажет псам, но его могут и застрелить. Вооруженное сопротивление милиции тянет на высшую меру наказания, – он очнулся от сухого голоса Гольдберга:

– Допиваем чай, делим финансы и убираемся отсюда, – Эмиль взглянул на часы, – к вечеру обе группы должны оказаться в Чарджоу, – до Амударьи, на которой стоял город, оставалось пять часов дороги:

– Его называли партизанским генералом, – вздохнул Витя, – с ним не поспоришь, – именно это он и собирался сделать. Порывшись в холщовой сумке с портретом битлов, юноша вытащил на свет упакованный в газету сверток:

– Джон, – распорядился он, – напиши группе Виллема наш адрес в Аральске. Кто окажется в Чарджоу первым, отправит Питеру телеграмму. Держите, – Лопатин водрузил сверток на низкий стол, – здесь десять тысяч долларов, – Гольдберг открыл рот, – до Ашхабада час пути, я поймаю попутку в обратную сторону, – Эмиль угрожающе сказал:

– Это безрассудно. Я тебе запрещаю, ты мальчишка и ты…, – Витя взбросил сумку на плечо:

– Явка с повинной и чистосердечная дача показаний облегчит мою участь, – Лопатин улыбнулся, – я не выдам никого, кроме себя и, как я понимаю, давно расстрелянного Петренко. Все безопасно, месье Гольдберг. Делайте свое дело, а я сделаю свое. Будь, что будет, – юноша поднялся, – но я не оставлю отца в беде.

Пожав руки парням, Витя небрежной походкой пошел на шоссе.

Блестящие бараньим салом пальцы взялись за поджаристый кусочек мяса на кости. Окрашенный шафраном плов громоздился сытной горкой на казенной тарелке с потускневшей золотой каймой. Наум Исаакович причмокнул:

– Выше всяких похвал. Перед твоим отъездом старик запечет фазанов и сделает рыбу по каспийскому рецепту, – он налил себе шербета, – на острове Возрождения отлично готовят, но там кухня санаторная, здоровая, – плов посыпали ягодами барбариса. Кофе с дачи было никак не привезти, но Эйтингон велел дежурному сбегать в гостиницу «Ашхабад». В тамошнем баре варили кофе на песке:

– Армяне стараются, – он развалился в кресле, – вообще, милый мой, наши национальные меньшинства, как твоя Мария, – в кабинете они были одни, – истинно волки, смотрящие в лес. Взять хотя бы Салмана-хаджи, – он хлопнул ладонью по папке, – но я всегда догоняю своих врагов.

Труп старика, убитого, в, как выражались в документах, перестрелке с бандитами, лежал в милицейском морге. По бумагам Салман-хаджи работал ночным сторожем в дачном кооперативе «Копетдаг». Заметив разорванное пулей ухо старика, Наум Исаакович нахмурился:

– Я помню эту примету, – Саша велел составить справку. Убитый оказался всего на год младше товарища Котова:

– Ему не дашь и шестидесяти лет, – восхищенно подумал Саша, – хотел бы я в его годы так выглядеть. Энергии у него хватит на десяток молодых работников, – до революции Салман-хаджи учился в знаменитом медресе Мири Араб:

– Его отец был потомственным почетным гражданином, – хмыкнул Эйтингон, – чуть ли не самым богатым купцом в тогдашней Закаспийской области, – юноша Салман уезжал в хадж из России царской, а вернулся в страну, где победила революция:

– Здесь тогда еще не победила, – Наум Исаакович зачерпнул ложкой сладкого нишалло, тоже привезенного с дачи, – и парень сменил Коран на штык, – Салман-хаджи десять лет воевал в отрядах басмачей:

– Соратник Джунаид-хана, – Саша присвистнул, – я читал о нем, – Наум Исаакович кивнул:

– Ненавистник советской власти, самый жестокий из здешних басмачей, – после разгрома сил Джунаид-хана в начале тридцатых годов курбаши Салман, как его звали басмачи, получил десятку лагерей:

– Потом еще десятку, – Наум Исаакович вытер шелковым платком жирные губы, – однако, попав под амнистию в честь великой победы, он немедленно присоединился к силам Ослан-батыра, – Наум Исаакович выругался, – откуда я его и помню, – Салман-хаджи попал в плен после прорыва отряда Ослан-батыра в Китай, через государственную границу:

– Я допрашивал мерзавца, – Эйтингон привычным жестом закатал рукава белой рубашки, – тогда ему отвесили двадцать пять лет, однако он опять попал под амнистию при Хрущеве, – проведя на зоне половину жизни, Салман-хаджи тихо трудился в дачном кооперативе «Копетдаг»:

– Он женился и завел троих сыновей, – недовольно сказал Эйтингон, – младшему всего два года. Проклятая ядовитая кровь, таких стариков ничем не сломить, – арестованные цеховики настаивали, что Салман-хаджи был только сторожем при даче:

– Якобы, кроме зарегистрированной тулки, при нем ничего не имелось, – Саша повертел Макаров, лежащий в прозрачном пакете, – и Лопатина на даче тоже якобы не было. Воротилы о нем ничего не знают, – товарищ Котов откусил белоснежными зубами кончик сигары:

– Жуки боятся, – заявил он, – сболтнувшему лишнее не миновать мести и в камере. Что касается Макарова, – Эйтингон пыхнул дымом, – то номеров на стволе нет, оружие серое, однако я уверен, что пистолет, как и его хозяин, недавно пересек границу СССР, – Саша мрачно отозвался:

– Так называемый Мурадов, – арестованный якобы чеченец, получивший при штурме дачи легкое ранение, пребывал в охраняемой камере, – будет молчать, что бы мы с ним не делали, а делать ничего нельзя, – Саша узнал француза, за которым он следил в Москве:

– Он подвизался в охранниках у президента Мали, – Скорпион тоже закурил, – однако мы с тех времен знаем, что его на самом деле зовут месье Ламбер.

Еще в хрущевские времена француз неоднократно запрашивал советскую визу:

– В которой ему все время отказывали, – Саше отчаянно не нравилось сложившееся положение, – а еще он виделся в ЦУМе с Лопатиным, – товарищ Котов собрал папки:

– Ключ к делу лежит в Лопатине, а мерзавец опять ушел на дно. Поезжай куда собирался, милый, – темные глаза товарища Котова азартно блеснули, – я со всем управлюсь, у меня большой опыт допросов. Но без Лопатина, я боюсь, все застопорится, – затрещал красный телефон.

Саша поинтересовался у дежурного: «Что у вас?». Парень робко сказал:

– Товарищ Матвеев, на проходной некто Лопатин Виктор Алексеевич. Он утверждает, что пришел с повинной.

Марсель понял, что он еще ни разу не оказывался в тюрьме. Механик внимательно оглядывал выкрашенные казенной краской стены.

– Бошам сажать меня было не за что, – хмыкнул Механик, – я не опаздывал на работу и не гулял с немками, – несмотря на запреты нацистов, девчонки в Мюнхене откровенно подмигивали иностранным рабочим:

– Тамошние парни были на фронте, – Механик потер ноющую, перебинтованную руку, – но потом я увидел Нину и все встало на свои места, – булочная, где трудилась девушка, помещалась в центре. Иностранной рабочей силе разрешали заводить велосипеды:

– Я делал крюк по дороге на завод, стучал в окошко и получал свежие булочки, – несмотря ни на что, Марсель улыбнулся, – а вечером мы ходили на танцы или в кино, – рейх крутил для иностранцев патриотические фильмы, однако на их сеансах показывали и комедии с Марикой Рёкк:

– Нина ее напоминал, – Марсель мерил шагами камеру, – Виктор похож на Нину, но повадки у него мои, – он попытался отогнать мысли о сыне. Механик надеялся, что мальчик ушел от милиции:

– Мальчики, – поправил себя Марсель, – он и Маленький Джон. Эмиль, кстати, тоже никогда не сидел в тюрьме, – Монах однажды заметил:

– Попадись я на войне нацистам, мне не светило бы никакой тюрьмы или лагеря, – они сидели в ресторанчике на тегеранском базаре, – меня бы расстреляли на месте, – Механик добродушно отозвался:

– Среди нас только товарищ Вагнер, – по документам колхозного тракториста Иосиф стал тезкой великого композитора, – знает, что такое тюрьма, – майор Кардозо сгреб лепешкой остатки пилава:

– Надеюсь, что я больше туда никогда не вернусь, – мрачно заметил он, – но, как говорят русские, от сумы и тюрьмы зарекаться нельзя. И Виллем и Джо и я выросли в детских домах, а это все равно, что тюрьма, – Джо вздохнул:

– Наш приют было не сравнить с советским, о нас хорошо заботились. Но ты прав, сиротство есть сиротство, – Марсель не собирался оставлять своих детей сиротами:

– Ни мальчишку, ни девчонок, – он пытался не думать о Тате и дочерях, но все было бесполезно, – покойный Салман-хаджи сказал, что у него трое сыновей, – Марсель выпил со стариком зеленого чая. Они говорили на арабском языке:

– Первая семья у меня погибла, – сторож посмотрел вдаль, – мне надо было переправить жену с дочкой за границу, но я промедлил. Большевики подожгли кишлак, где я их поселил…, – Салман-хаджи помолчал:

– Я тогда был мальчишкой вроде него, – он махнул в сторону беседки, – а потом я только воевал с красными и сидел на зоне, – Механик заметил:

– Он не мальчишка, у него двое детей, мальчик и девочка.

Салман-хаджи потер обросший седой бородой упрямый подбородок:

– Выходит, что мужчина. Но все равно, лучше ему отсюда убраться. Не приведи Аллах, еще милиция появится. Теперь у меня трое сыновей, – он коротко усмехнулся, – нашлась хорошая женщина, вдова, что меня не испугалась, – Марсель подумал:

– И Тата меня не испугалась. Пусть она выйдет замуж, если что-то случится, пусть будет счастлива, – жена не любила такие разговоры:

– Ты обещаешь вернуться и ты возвращаешься, – заявила она в аэропорту Орли, – нечего больше огород городить, – Марсель знал русское выражение, – не забудь, девчонки ждут подарков, – Марсель остановился под забранной проволокой лампочкой:

– Придется им подождать. Я, кстати, не в тюрьме, это камеры предварительного заключения, – он не надеялся, что русские поверят паспорту и справке с рабочего места так называемого Мурадова. Колхоз в Карагандинской области действительно существовал:

– Но там не слышали ни о Мурадове, ни о Паке, ни о Вагнере, ни об отце и сыне Волковых, – Механик велел себе идти дальше, – если мальчики добрались до Монаха, то группа сейчас на пути к Аральскому морю, – Марсель не сомневался, что Гольдберг, с его партизанским опытом, поведет себя со всей возможной осторожностью:

– Он разделит парней, – Марсель похлопал себя по карманам измятого пиджака, – и хорошо, что так. Папиросы у меня не отобрали, но, наверное, здесь нельзя курить, – спичек у него, правда, не было:

– Охрана может дать огоньку, – решил Марсель, – попытка не пытка. Русский язык очень выразительный, другого такого нет, – по спине пробежал холодок. Механик уверил себя в том, что его не будут пытать:

– Мы не в дыре, где нет законов, – он пожевал «Беломор», – хотя насчет дыры я бы поспорил. Но, говоря об осторожности, хорошо, что ребята зарыли на огороде золото, – Витя весело сказал:

– Неприкосновенный депозит, как в банке, жаль, что на него не капают проценты. Полкило ювелирки, это немаленькая сумма.

Курить хотелось все сильнее. Марсель изучил правила внутреннего распорядка, вывешенные рядом с зарешеченным окошечком в двери. Русский канцелярит он понимал с пня на колоду:

– Хотя все бюрократы пишут одинаково, – Механик развеселился, – наш домоуправ в Париже мнит себя членом Французской Академии, – письма о починке труб или побелке стен блистали изысканными оборотами:

– Немцы все приказы по заводу печатали готическим шрифтом, – пункта о курении он не нашел, – что еще хуже, чем русские падежи, – он постучал окошечком.

За дверью раздались шаги, Марсель высунул руку с папиросой. Щелкнула зажигалка, он услышал уверенный голос. Французский язык незнакомца был отменным:

– Покурите, месье Ламбер, – сказал неизвестный, – нас ждет долгий разговор, – Марсель наклонился:

– Я видел его фотографии военных лет, – пронеслось в голове у Механика, – значит, его опала закончилась и он вернулся в чека, то есть в КГБ, – Кепка достал из кармана льняного пиджака серебряный портсигар:

– Кубинские сигары, – сообщил он, – не желаете одну, дорогой месье? – Марсель с треском захлопнул окошечко:

– Не желаете, – подытожил Эйтингон, – но ваш «Беломор» скоро закончится. Я подожду, месье Марсель, я никуда не тороплюсь, – Наум Исаакович полюбовался серебристым дымком сигары.

Холеная рука протянулась к казенной чашке с золотым обрезом:

– В милиции завели бар, – весело сказал Витя, – или нет, – он попробовал кофе, – я узнаю вкус, вы послали шестерку в гостиницу «Ашхабад», – покачав ногой, Лопатин нахмурился:

– Пыль, – парень достал шелковый платок с монограммой, – в азиатских городах сложно поддерживать обувь в хорошем состоянии. В Москве и на Кавказе отличные чистильщики, но сюда их будки пока не добрались, – Саша изо всех сил заставлял себя не сорваться:

– Значит, гражданин Лопатин, – скучным голосом сказал он, – вы единственный, кто поддерживал преступную связь с бывшим начальником колонии в Усть-Илыче? – Лопатин взял свои американские сигареты:

– В нашем регионе да, – он повел рукой в сторону карты Советской Средней Азии на стене, – что касается остальных его знакомых, то лучше спросить самого полковника, – Саша аккуратно перевернул страницу протокола:

– Спросим. Но вы, наверняка, не ездили в Усть-Илыч, – по лицу Лопатина было ясно, что он не собирался и ногой ступать в северную глушь, – где вы встречались с полковником?

Выложенная перламутром золотая зажигалка выбросила язычок огня. Лопатин покойно развалился в казенном, обитом красным плюшем, кресле:

– Мы виделись на курортах, – отозвался парень, – полковник подбирал себе домик у моря. Он хотел в отставке обосноваться в теплом климате, – Саша молча пролистал предыдущие страницы протокола:

– Петренко, Петренко, Петренко, – его что-то неуловимо беспокоило, – он все валит на покойника, а у него ничего не спросишь, – Лопатин настаивал, что он был только курьером:

– Якобы он возил полковнику деньги, – хмыкнул Саша, – обменивал по его просьбе рубли на доллары, – ему не нравилась легкая улыбка Лопатина. Скорпион разозлился:

– Он думает, что явка с повинной облегчит его участь. Он узнал об аресте местных воротил и решил упредить события, – парень явно рассчитывал только на пару лет колонии. Саша помнил, как снисходительно отнесся к Лопатину флотский трибунал:

– Он больше не в армии, – Скорпион тоже взялся за кофе, – его ждет гражданский суд, где есть не только адвокат, но и прокурор, – Саша поинтересовался:

– У вас две временные прописки и одна постоянная, почему? – Лопатин развел руками. Наручники на парня пока не надевали:

– Товарищ Матвеев, – улыбка стала заметной, – вы тоже москвич. Как говорится, лучше быть головой собаки, чем хвостом льва, – Саша помнил английскую пословицу, – в Москве в нашей сфере большая конкуренция, – Лопатин говорил о фарце, словно спекулянты были частью экономики СССР, – в провинции мне соревноваться не с кем, я монополист, – Саша кисло подумал, что экономическое образование Лопатина принесло плоды:

– Что касается временных прописок, – добавил парень, – то в Аральске я не появляюсь. Штамп остался со времен штрафбата. Я работал в Аральске после демобилизации, – Саша не стал поправлять Лопатина, – но быстро уехал оттуда, – Витя надеялся, что Питер вовремя уберется из городка:

– Надо отвлечь внимание твари, – он не удивился, увидев товарища Матвеева, – его временно перебросили в экономический отдел, потому что речь идет о крупных хищениях социалистической собственности, – речь об отце не заходила, но Витя надеялся на очную ставку:

– Пусть я его увижу хотя бы так, – сердце заныло, – может быть, в последний раз, – Витя твердо сказал себе:

– Никогда такого не случится. Комитет не лишит меня отца. Папа не лыком шит, он найдет способ вырваться из СССР, а я спокойно отсижу пару лет, – за свой комфорт на зоне Витя не беспокоился, – и тоже покину проклятую страну, – он вздрогнул от сухого голоса Матвеева:

– Вы переписываетесь со своим старым приятелем, Левиным? – Саша не мог назвать Фокусника товарищем:

– И никогда не смогу, – он незаметно достал из ящика стола сигарету, – не стоит Лопатину видеть, что я тоже курю импортный товар, – парень состроил гримасу:

– Товарищ Матвеев, – он опять покачал ногой, – вы, наверное, знаете, что Павел работает за границей. Он коммунист, – Витя поднял бровь, – наши дороги разошлись. Я не поддерживаю марксизм, – Витя полюбовался изумленным лицом комитетчика, – с научной точки зрения эта теория не выдерживает никакой критики. Это красивая сказка, – он с сожалением допил кофе, – но экономику и социальные отношения не строят на сказках, – Саша невольно поинтересовался:

– И что является верной основой для государства? – Лопатин ухмыльнулся:

– Исключительно товарно-денежные отношения, то есть капитализм. Но я живу там, где живу, – парень вздохнул, – приходится подлаживаться под ваши требования, – Саша помолчал:

– Ваши рассуждения отдают антисоветской пропагандой, гражданин Лопатин, но это дело суда. В каких отношениях вы находились с иностранным подданным, арестованным в дачном кооперативе «Копетдаг»? – Витя не сомневался, что Комитет не поверит советским документам отца:

– Меня могут обвинить в шпионаже, – понял Витя, – я продавал иностранному агенту секретные документы с карагандинского промкомбината, – он надеялся, что отец не стрелял в милиционеров:

– Иначе его подведут под высшую меру, – Вите стало страшно, – и французское посольство ему не поможет, это серая операция, – Марсель объяснил, что посольство предпочитает не вмешиваться в дела разведки:

– Официально я в отпуске, – добавил отец, – если агента арестовывают на территории суверенного государства, посольство умывает руки. Президент Помпиду не рискнет хорошими отношениями с СССР ради моего спасения. Месье Фельдшер, – он кивнул на майора Кардозо, – именно по этой причине год проторчал в африканской тюрьме, – Витя небрежно ответил:

– Я познакомился с месье Марселем, работая в ЦУМе. Он покупал у меня русские сувениры. Здесь мы столкнулись на улице и я пригласил его турменский обед. Мои друзья владеют дачей в кооперативе «Копетдаг», куда мы и поехали. Я понятия не имел, что месье Марсель находится в СССР нелегально, – история была шита белыми нитками, но Витя говорил очень уверенно:

– Питер утверждал, что я могу продать снег эскимосам, – вспомнил Лопатин, – главное, чтобы папа поддержал мою версию. Но его фальшивые документы и серый Макаров я никак не отмажу…, – Саша захлопнул папку:

– Сейчас мы пригласим арестованного и вы поговорите, гражданин Лопатин, – парень искренне отозвался:

– Я рад помочь следствию, товарищ Матвеев, – Саша набрал три цифры на внутреннем телефоне: «Подозреваемый готов к очной ставке».

Правая рука отца висела на перевязи. Из разлохмаченных бинтов торчали нитки. Поношенный пиджак помялся, на дешевой рубашке Витя заметил подсохшие пятна крови:

– Это у него не первое ранение, – вспомнил юноша, – он рассказывал, что воевал в Индокитае и Алжире, – смуглое лицо отца побледнело, но темные глаза смотрели весело. Витя запомнил имена своих сестер:

– Нина, – он почти не слышал голоса комитетчика, – Виктория, ее назвали в честь меня, Валентина и Вероника, – отец смущенно заметил:

– Тата, моя жена, тоже русская. Она из эмигрантской семьи, родилась в Аргентине, а познакомились мы…, – майор Кардозо усмехнулся:

– Она босиком прибежала в наш гараж. Мы с твоим отцом подвизались в Западной Африке, искали прячущихся от правосудия нацистов. Потом началась, – он поискал слово, – всякая катавасия, мне пришлось сесть в тюрьму, а твой отец и Тата спаслись, – жена отца оказалась только на три года старше Вити:

– Ерунда, – уверил он отца, – ты говоришь, что она скоро станет доктором наук, а я простой снабженец, – отец подмигнул ему:

– Которого ждет пост в совете директоров «К и К». Питер от своих слов не отказывается, у тебя впереди отличная карьера, – пока Вите вместо карьеры светила зона:

– Если в Аральске ничего не найдут, – он надеялся, что Питер снялся с места, – то мне не за что давать срок. У меня в кармане полтысячи рублей на мелкие расходы, что еще не преступление, – Витя, впрочем, не сомневался, что его ждет суд:

– Проклятый Матвеев, то есть Гурвич, на мне отыграется. Он всегда ненавидел Павла, но посадить его у твари руки коротки, – Витя беспокоился о Бергерах и Бродском:

– У Фаины Яковлевны восемь детей, – вздохнул юноша, – Исаак пока подросток, а Иосиф должен писать стихи, он великий поэт, – отец успел неловко поинтересоваться у Вити, не ждать ли ему внуков:

– Я ответил, что в этой стране не может быть любви, – вспомнил юноша, – но я еще встречу единственную девушку, как Питер встретил Марту, – Марсель не отводил взгляда от сына:

– Мальчик пришел сюда сам, – он незаметно сжал левую руку в кулак, – он не мог бросить меня в беде, но и я поступил бы так же, – Кепка, как Марсель продолжал звать Эйтингона, на очной ставке не появился:

– Он избегает чужих глаз, – понял Механик, – в сталинские времена он прятался в подвалах МГБ и продолжает карьеру под новой вывеской, – так назваемый Матвеев тоже хорошо говорил по-французски. Марсель услышал сухой голос:

– Месье Ламбер, – лицо Вити оставалось спокойным, – откуда вы знаете этого гражданина? – Механик отозвался:

– Мы познакомились в московском ЦУМе, когда я приезжал в СССР в составе делегации президента Мали. Я покупал у месье Лопатина русские сувениры, – Саша не стал спрашивать, почему Ламбер сбежал из универмага:

– Ясно, почему, – красный телефон на столе зазвонил, – у него рыльце в пушку, охранником президента он был только на бумаге. Он шпион и шпионом остался, – Саша поднял трубку. Товарищ Котов уютно рассмеялся:

– Я позволил себе позвонить в Аральск. По тамошнему адресу Лопатина прописан некто, – он зашелестел блокнотом, – Миронов, Петр Федорович, уроженец Рязани, грузчик на рыбозаводе. Милиция его поспрашивает насчет Лопатина, но главное, что они обыщут дом, – товариш Котов добавил:

– У Лопатина за душей пятьсот рублей, тянущих года на два колонии, но если в Аральске что-нибудь найдут, то прокурор потребует для него другого срока. Вообще очная ставка ни к чему, мерзавцы обо всем договорились, – Саша считал точно так же:

– Но надо провести все согласно правилам, – поблагодарив товарища Котова, он нашел в кармане пиджака сигареты, – Ламбер поедет в Москву на допросы, а Лопатина пусть судят на месте, в компании здешних воротил, – француз и Лопатин, по мнению Саши, стоили друг друга:

– Рука руку моет, – он вернулся к столу, – пора заканчивать, комедия бесполезна, – Саша заметил:

– Вы случайно столкнулись на улице с гражданином Лопатиным, приняли его приглашение поехать на обед, – Марсель кивнул, – вы знали, кто собрался на даче? – Механик пожал одним плечом:

– Понятия не имел. Я практиковал арабский язык, здесь много стариков им владеет, – Саша кисло сказал:

– Не сомневаюсь. Почему вы начали стрелять, услышав стук в ворота и откуда у вас советский пистолет? – Ламбер поднял бровь:

– Вы мне не представлялись, месье, но насчет стрельбы у меня развился рефлекс. Я стрелял в джунглях, когда вы ходили в школу, – Саша невольно покраснел:

– Я Герой Советского Союза, – разозлился он, – хватит смущаться перед шпионом, – на вопрос о пистолете Ламбер не ответил: – Ответит в Москве, – Саша собрал папки, – очная ставка бесмыссленна, нечего писать протокол. – Он неприязненно сказал: – Гражданин Лопатин, мы получили санкцию прокурора на ваше задержание в течение семидесяти двух часов. После этого вам либо будет предъявлено обвинение, либо…, – Саша не закончил:

– У мальчика нет шансов, – горько понял Марсель, – его не отпустят восвояси. Главное, чтобы Питеру хватило времени скрыться из Аральска. Виктор пришел с повинной, чтобы увидеть меня, может быть, в последний раз…, – он услышал шаги охранников:

– Никакого последнего раза, – Марсель поднялся, – я обещал Тате вернуться и я вернусь. Девчонки не вырастут без отца, как вырос Витя, – сын смотрел на него:

– Я люблю тебя, – одними губами сказал Марсель, – люблю и горжусь. Все будет хорошо, милый, мы еще увидимся…, – ресницы мальчика дрогнули, он кивнул:

– Я люблю тебя, папа, – Марсель обернулся на пороге:

– Нина похоже улыбалась. Она пошла в комиссию по репатриации, а я курил за воротами на скамеечке и ждал ее. Был жаркий июнь, все вокруг цвело. Я думал о нашем малыше, каким он будет…, – Витя все улыбался. Комок подступил к горлу, Лопатин велел себе не плакать:

– Мы встретимся, – дверь за отцом и охранниками захлопнулась, – я доберусь в Париж, чего бы это ни стоило, – Матвеев велел:

– Сдайте документы, гражданин Лопатин, мы оформим ваше задержание.