Читать книгу МАНДРАПАПУПА, или Тропами падших комет. Криптоапокриф северо-украинской традиции Непонятного - Олег Синельник - Страница 21

Детство своё я помню смутно – урывками, занозами, засевшими в памяти. И неизвестно на каких перекрёстках и какой маков цвет следовало бы рассыпать для сплава рассеянных по белу свету (и за его пределами) интеллектов в единый разум, могущий восстановить недостающие пазлы той волшебной поры.

Самое раннее воспоминание связано с видом, открывавшимся из окон домика №69, стоявшего в глубине сада на тихой улочке, носившей имя наиболее украинской из поэтесс. Домишко наш ютился на краю высокого холма, с которого открывался чудесный вид на лесистые дали и сверкавшую за ними Десну с железнодорожным мостом. А в туманной дымке за рекой расстилались изумрудные просторы – таинственные и манящие. Иногда, если повезёт, можно было увидать бегущий по мосту паровозик или рассекающий реку катерок. Самым отрадным и, как мне тогда казалось, вполне естественным было то, что утром в одном окне комнаты можно было наблюдать за восходом солнца, а вечером любоваться закатом в другом.

Второе воспоминание вонзилось и не даёт покоя, с тех пор как папа смастерил мне лук и стрелу. Радости не было предела – я ощущал себя практически настоящим индейцем, как в том кино про Гойко Митича, которое мы с папой ходили смотреть в располагавшийся на Валу кинотеатр повторного фильма «Десна».

Мы вышли на середину нашей улочки, дабы испытать оружие. Я без раздумий поднял свой лук к небу и выстрелил. По сию пору готов поклясться, что видел собственными глазами: стрела удаляется ввысь, как в замедленной съёмке, становится всё меньше, меньше, наконец превращается в точку и… исчезает!

Папа, заглядевшийся на соседку, развешивавшую бельё, конечно же, пропустил самое интересное и клятвам моим не поверил. Впрочем, возвращения и падения стрелы не было ни видно, ни слышно и от этого факта папе отмахнуться не удалось.

Несмотря на мои дальнейшие усилия, чудо больше не повторялось. После того случая я замучил папу требованиями новых стрел, но все они после выстрелов исправно уходили в цель или мимо, будучи вполне созерцаемы и осязаемы после применения. Это соответствовало представлениям моих сверстников об аутентике индейской стрельбы, но категорически не устраивало меня.

В тот же период мне впервые приснился странный сон. Его драматургия была весьма нетипична для того, что я обычно сновидел: посреди дремучего ночного леса, переливаясь сотнями разноцветных огоньков, медленно кружилась фантастически красивая карусель, езда на которой сопровождалась моим общением с какими-то сияющими людьми, чьи лица впоследствии никак не удавалось вспомнить. В память врезалась непривычная взрослость разговора, который я вёл с ними на равных. Как будто мой детский интеллект неожиданно сумел постичь абстрактные глубины экзистенциальных истин и в ходе дискуссии с лёгкостью оперировал открывшимся знанием. В какой-то момент я осознал, что владею ответами на все вопросы и… проснулся.

Пробуждение было тягостным. Категорически не хотелось возвращаться обратно в привычный мир. Я тщетно силился вспомнить лица моих собеседников и тему разговора, но увы – память сохранила только пьянящее ощущение прикосновения к тайне.

Спустя несколько лет я случайно порезал палец и от вида крови потерял сознание. Сон повторился в несколько иных декорациях, напоминавших то, что в святоотеческих гримуарах именовалось «райскими кущами». Возврат в явь проходил мучительнее, сопричастность таинственному переживалась ярче, а сияющие лица и предмет беседы ускользали, как прежде.

Третье воспоминание связано с тем, что в детский садик я ходил с удовольствием и на то была причина: меня там развлекал мальчик Вова по фамилии Бес. Складывалось впечатление, что этот подвижный, как ртуть, смуглый и черноволосый весельчак ходил в наш оазис уныния лишь затем, чтобы практиковать искусство буффонады.

Зритель я был капитальный – над каждой Вовиной шуткой, гримасой и ужимкой ржал до хрипоты, поскольку это было смешнее Хазанова с Петросяном, Маврикиевны с Никитичной и Тарапуньки со Штепселем вместе взятых. По крайней мере, так тогда казалось. Удивительно, что многим детям Вова Бес совсем не казался смешным. Некоторые почему-то боялись его до деуринации и норовили удрать перед началом представления, а если не удавалось, то сидели в свежевыжатых лужах и плакали. Не знаю, чем объяснить такой феномен. Вова был всегда весел, со всеми дружелюбен, но стоило ему включить режим клоуна, как обнаруживалось, что смешно далеко не всем.

Содержание Вовиных спектаклей память не сохранила и единственное, что я о них помню, так это непрерывно меняющиеся и перетекающие друг в друга образы-маски, из которых фонтанировали каскады импровизаций, вызывавших приступы безудержного смеха.

Со временем у нас в средней группе образовалось нечто вроде тайного круга, в который входили семеро девочек, Вова Бес и я. Мы демонстративно игнорировали других детей, называя их «дурными», и время от времени без спроса сепарировались в соседнее помещение, где, по уверениям воспитательниц, находилась старшая группа, а на деле было пусто. Там на полках стояло много ничейных игрушек, красотой превосходивших среднегруппские аналоги, а на полу лежал роскошный, мягкий и тёплый восточный ковёр, провоцировавший нас на секретные посиделки с какими-то недетскими разговорами.

Как-то раз сели мы кружком и Марта Магжарова, жившая в необычном доме, стоявшем между тюрьмой и монастырём, принялась рассказывать о том, что было и что будет.

– Раньше, – говорила Марта, – люди жили в мире чёрно-белого цвета. Потом из космоса появились волшебники, а с ними разные чудеса и волшебства. Планета стала разноцветной, потому что каждый волшебник делал себе свой мир и своими красками раскрашивал его, как хотел. И поэтому на планете всем было весело. А потом прилетели «дурные», сделали всё опять скучное и чёрно-белое. Волшебники от них прячутся, чтобы не стать такими же «дурными». Но скоро волшебники сделают волшебную кисточку, которая будет, как волшебная палочка-выручалочка. Они ею взмахнут и всё исправят. Наша планета снова станет разноцветная и весёлая. А для «дурных», которые не захотят исправляться, сделают планету Дураса, и все они там будут жить.

Однажды наша толковательница Лена Левандовская собрала участников тайного круга посреди ковра и объявила, что сейчас она будет толковать фамилии каждого из нас.

– Ты, – сказала она, ткнув пальцем в плечо Вику Величко, – великая!

– Ты, – указала она на меня, – Лев, царь зверей! Ты похож на шаха из «Волшебной лампы Аладдина». Где твоё заколдованное царство, шах?

– Нет никакого царства, – удивлённо ответил я.

– Значит найди его! Там тебя все будут слушаться, а джинны будут исполнять желания!

Ленкины утверждения казались чересчур категоричными и спорными, но льстили самолюбию, так что оспаривать сказанное я не решился.

Тут в нашу тихую обитель вбежал какой-то мальчик.

– Пошёл вон, дурной! – властно крикнула Лена. Испуганное дитя с криком «Наталья Ивановна, а они там сидят! «кинулось прочь, а наша толковательница продолжила свой сеанс.

– Ты, – сказала она Веронике Волковой, – дружишь с волками!

– А ты знаешь, что означает моё имя? – спросила, восхищённая Лениной прозорливостью, Вероника.

– Я знаю, что в космосе есть такое созвездие, называется Волосы Вероники, – отозвался я.

– Волосы из звёзд? – недоверчиво спросила Лена. – В космосе?

– Ну да. Мне папа книжку читал: сказки про созвездия.

– Волосы из звёзд, – мечтательно произнесла Вероника. – Это, наверное, так красиво. Вот бы посмотреть!

– Так, ладно! – прервала её Лена. – Слушайте дальше.

Мы покорно уставились на неё.

– Ты! – указующий перст толковательницы упёрся в лоб Марты Магжаровой и неуверенно заколебался. – Магов жаришь… Или они тебя… зажарят и сожрут за то, что ты всю их магию сожгла!

– Я только картошечку пожаренную люблю, а так да – помогаю маме, когда она что-нибудь жарит на плите, – откликнулась Марта.

– Ты! – палец Лены был направлен в грудь Вовы. – Вова Без… Ты всё время без чего-то! Тебе всегда чего-то не хватает!

– Мне всего хватает, – с улыбкой ответил Вова. – Я вам такое принесу, что вы все прозреете.

На следующий день наша эннеада собралась вокруг Вовы на ковре старшей группы и мальчик достал из-за пазухи вещь, тайком вынесенную из дома. Это была какая-то странная штука, похожая на окаменевшие щупальца осьминога. Восемь красноватых не то сталактитов, не то кристаллов, зловеще торчавших из мутно-белёсого стекловидного кокона.

– Что это? – шёпотом спросила Вероника, зачарованно глядя на артефакт.

– Папа говорит, рога осьминога, – ответил Вова.

– Я смотрел по телевизору передачу «В мире животных» про осьминогов. Там ни у кого не было таких рогов, – удивился я.

Появлению у Вовы дома этой штуковины предшествовало некое событие сюрреального толка, о котором Вовин папа в состоянии сильного подпития рассказывал маме на кухне при плотно закрытой двери. Вове тогда удалось кое-что подслушать, но за давностью лет детали этого рассказа стёрлись из моей памяти. Помню только его слова о том, что скоро он с родителями уедет куда-то далеко, где их никто не найдёт. И это тот единственный раз, когда Вова Бес был абсолютно серьёзен.

Вскоре Вова перестал появляться в садике. «Дурные» начали потихоньку оккупировать комнату старшей группы, их игрушки, ковёр. Нам стало негде собираться и тайный круг распался. Ходить в садик было уже неинтересно. Я заскучал.

Мои расспросы не увенчались успехом. Никто из детей не знал, куда подался Вова и вернётся ли он в обозримом будущем. Иногда мы сбивались в тесную стайку и начинали высказывать разнообразные, подчас весьма дикие и опасные, догадки о судьбах Вовы, его родителей и той роли, которую в этом тёмном деле сыграли загадочные красные щупальца. Бывало, в эти сборища вовлекалась почти вся группа. Даже наша прекрасная фея-воспитательница Наталья Ивановна присаживалась поблизости на детский стульчик, прислушивалась и что-то записывала огрызком карандаша в маленький красный блокнотик, который всегда носила в нагрудном кармашке форменного халата.

Лишь самые плаксивые не принимали участия в наших мозговых штурмах. Плаксы вообще вели себя странно – так, словно никакого Вовы Беса в их жизни никогда не было…