Читать книгу Воля к радости - Ольга Рёснес - Страница 7

Кавказский вождь по кличке Сталин злобно щурится на меня с комода: маленьким девочкам лазить в комод запрещено. И то, что я все-таки туда лезу, может означать лишь одно: куда-то запропастился старший брат-стукач. Я вываливаю на пол выглаженное белье, заштопанные носки, умеренных размеров кальсоны, рейтузы, бюстгалтеры и оставляю весь этот хлам в покое. Меня интересует только то, что лежит у задней стенки: старая кожаная сумка. Толстая, добротная, буржуазная, она наверняка набита ценными бумагами. Сейчас, сейчас, сейчас посмотрим!., пощупаем!., пересчитаем!., пока брат-стукач где- то шляется… Сломанные часы, ключи, золотая бабушкина коронка, кольцо, брошь… – на пол весь этот хлам. Вот!.. Перевязанный ниткой пакет: сколько тут всего!., ну просто стратегический запас…а может, запас неприкосновенный, кто знает… Сейчас пересчитаем: не меньше сотни! И маленькие девочки, конечно, в курсе, как эти штуки называются… сейчас вспомню, да: стратегический презерватив многоразового использования. Эти штуки можно мыть, сушить, пересыпать тальком и напяливать на себя снова и снова… И в один голос с железной скрипучей койкой эти штуки могли бы публично отдать честь коммунистическому сексу. Наиболее сообразительные маленькие девочки, конечно, знают, что это такое: это такой интеллигентный, удобный в обращении кадавр, которому что лежать, что разлагаться – один черт. При этом сам секс вовсе не умер – иначе откуда бы все эти маленькие девочки взялись – он просто стал коммунистическим: стал пороком. Или: стал производственной необходимостью.

В том же самом пакете – почетные грамоты, благодарности, а также – свидетельства; и из кучи этих ценных бумаг я выуживаю куцый, с измятыми краями листок, в нескольких местах заляпанный гербовыми печатями: вот! Как раз это мне и нужно, сейчас я узнаю, как меня зовут… Эго и в самом деле мое имя: Серафима. Ну, чем не имя? И то, что я еще к тому же Ивановна, наводит меня на мысль – прямо тут, возле этого комода – на мысль о моей к какому-то народу принадлежности… и это на виду у кавказского отца всех народов! Ему, вождю, ткнуть бы прямо сейчас своим толстым пальцем в мое свидетельство о рождении, где слово «еврей» употребляется без кавычек: еврей Иван Иванович Черноиванов. И прямо тут, возле этого комода, до меня наконец доходит: вовсе не обязательно заключать в кавычки то, что так и прет наружу. И никакие, даже самые изысканные и кокетливые, кавычки не могут затолкать обратно в историческую тьму первородное свойство еврейской души: рабски повелевать. Учителю истории это, может, совсем и не интересно, у него – забота о новом поколении: не дать этим выродкам окончательно выродиться. А если дать, что тогда? Тогда учитель биологии ткнет в него указкой, и всем сразу станет ясно, кто продает нашу Россию. И пусть учитель труда, этот пьяный дядя, кричит, швыряя в нас плоскогубцами и молотками, что этому товару цены нет, мы-то, бараны и овцы, знаем наверняка, что у всякого товара есть свой срок годности, своя, так сказать, история. И хотя я тут, в жизни, всего одиннадцатый год, я поделюсь с учителем истории выуженной из книг добычей, и мы честно, по-братски, позвав учителя труда, сообразим…

Редкая стадная сплоченность позволила однажды евреям пройтись пешком по всей Африке и потом еще сорок лет слоняться по пустыне, куда их завел старый баран-вожак. Грязные, оборванные, злые, отчаявшиеся, эти овцы послушно плелись за своим вожаком, который и сам толком не знал, куда вести стадо: он просто водил их кругами до тех пор, пока ему самому не начал мерещиться радужный пейзаж… что только не померещится с голодухи! Ковыляющие за вожаком овцы ничего радужного не заметили, но по привычке продолжали плестись за ним дальше: авось куда-нибудь приведет… И они могли бы слоняться так по пустыне еще лет сорок, если бы случайно не набрели на соленую лужу – и ломанулись туда всем стадом, так что вода выплеснулась на горячий песок, а когда снова слилась обратно, стадо было уже на другом берегу. Вожак-баран был крайне удивлен. «Неужто мы вот так и проскочили Египет?…» – только и успел подумать он, и его тут же поманил пальцем незримый за какой-то своей горой старикашка Яхве. Вожак- баран и раньше имел с Яхве приватные беседы и был о старикашке не очень высокого мнения: слишком уж тот мелочился. И старикашка, конечно, вожака давно раскусил и имел на него зуб, и этот зуб был у него последним. А кому охота на старости лет последний свой зуб терять? Сидя за своей горой в окружении приятных мелочей, старый Яхве решил поманить пальцем другого, более покладистого и обходительного, с кем можно было бы торговать. «Ты, Авраам, – снисходительно сказал старикашка, – типичный бараи и собственного мнения иметь никак не можешь, и твой удел – слепая и абсурдная вера в меня, потому что я – начальник. Но мы, так и быть, договоримся, мы же все тут свои! Так уж и быть, я уступлю тебе эту твою абсурдную веру в меня, а ты, давай, тащи на гору свои пожитки, да поживее!., тащи все, что у тебя есть!., тащи самое лучшее!..» И когда уже Авраам, чуть было не надорвавшись, свое самое лучшее старикашке припер, тот, подпалив ближайший куст, только из-за горы и хихикнул: «Не видать тебе меня, как своих лохматых ушей!» Так и остался Авраам со своей поклажей, и это было все же лучше, чем ни с чем. В конце концов, можно ведь быть в ладу с начальством, сроду его и не видя… Да может оно и само-то, начальство, не видит ни шиша из-за своей горы? Аврааму это любопытно и вроде даже что-то ему мерещится… но надо тащить поклажу обратно…

Кавказский вождь злобно щурится на меня с комода: шуток не любят в наших лагерях, наши лагеря – это надолго и всерьез. И если маленьким девочкам смешно, мы, посоветовавшись с другими товарищами, введем в лагере дополнительный мертвый час.

Однако пора бы уже и вернуться старшему брату-стукачу… Скорее, скорее запихнуть все обратно: золотую бабушкину коронку, кальсоны, ключи, бюстгалтеры, сломанные часы, презервативы… А вот, кстати, моя фотография: наполовину выросший передний зуб, челка на остриженной под машинку голове, крутой бараний лоб, платье в горошек, из-под которого видны зимние рейтузы… Запихнуть эту фотографию – вместе со свидетельством о рождении и проткнутым иголкой презервативом – в нижний ящик комода, куда вождь наверняка не просунет свой указательный палец.