Читать книгу Четыре месяца темноты - Павел Волчик - Страница 14

Люба долго смотрела на геркулесовую кашу. Она взяла ложку и потыкала ею в кусочек сливочного масла. В горячей жиже жёлтый кубик растаял, и вокруг него появилось янтарное озеро. Края кубика стали округлыми, блестящими, и масло медленно погрузилось в густое варево.

Люба вспомнила, как две недели назад папа возил её в край голубых озёр. Там солнце, садившееся за лес, очень было похоже на это масло.

– Мам, а можно мне шоколадку?

– Съешь кашу. Шоколадка с собой в школу.

– Я не хочу в школу.

– Я тоже не хочу на работу, но ведь собираюсь.

Мама накрасила перед зеркалом нижнюю губу, и Люба удивилась, как она это делает: умело и быстро.

– Ты очень красивая, мамочка.

– Спасибо, радость моя. Кушай, времени нет. Ты тоже у меня красивая.

– Не! У меня скобки.

– Ну и что?

Люба взяла ложкой комочек каши и попробовала его языком на вкус. Потом пристально разглядела и вернула в тарелку.

– Мам, а давай, ты не пойдёшь на работу, а я в школу?

– Люба, ты же так спрашиваешь меня каждое утро и знаешь, что я отвечу.

Мама взяла позвякивающие висячие серёжки и, приоткрыв рот, продела их в уши.

Люба посмотрела на своё отражение в окне и увидела там то ли девочку, то ли мальчика двенадцати лет, с пушистыми волосами до плеч, на ощупь как солома. Она улыбнулась, закатив глаза, и подняла верхнюю губу, обнажив стальные скобки, – собственная гримаса очень рассмешила её.

– Если ты корчишь такие гримасы, неудивительно, что с тобой никто не хочет дружить.

– Это землеройка, мам, она всё вынюхивает.

Затем Люба смотрит туда, за стекло: там темно и давно уже идёт дождь – всю ночь – и будет идти ещё всю неделю. Люба вспоминает, как мама рассказывала про двух ангелов, играющих в кости над городом на погоду. Тёмный ангел всегда мухлюет и подбрасывает фальшивые кости, поэтому в Городе Дождей так редко бывает солнце. В лучшем случае шестьдесят солнечных дней из трёхсот шестидесяти пяти – разве это справедливо?

– Мама, почему в этом городе всегда так?

– Как?

– Нету солнца.

– Ещё даже ноябрь не наступил, а ты уже недовольна. Вот когда он наступит, тогда ты поймёшь, что значит холодно и темно.

– А что, если такая погода до весны?

– Что поделать, мы всё-таки живём на севере. Но до ноября солнце ещё появится. Обещаю тебе.

«Может быть. Пару раз», – подумала Люба.

– Это нечестно, мам.

– Помнишь легенду…

– Про ангелов? Я рассказала на уроке, и надо мной опять все смеялись.

– Любаша, ну давай переведёмся в другой класс…

– Папа говорит, что дождь идёт, потому что люди здесь угрюмые и злые. Дождь смывает с города всё зло. Он очищает дома, и дороги, и людей.

Мама поправила причёску в последний раз и серьёзно взглянула на Любу.

– А может быть, люди угрюмые, потому что всегда идёт дождь? И потому что из-за кого-то они опоздают сегодня на работу? Ешь, пожалуйста.

– Гы-гы, – Люба показала скобки и засунула ложку остывшей каши в рот, а потом её лицо вдруг стало взрослым и серьёзным. – Я не хочу идти, они не любят меня.

– Зато тебя любит Мария Львовна. С тобой играет вся начальная школа и те девочки из одиннадцатого. И мы с папой любим тебя.

– Это да. Но не мой шестой «А».

Люба отхлебнула чай из кружки специально громко и некрасиво, хитро посмотрела на маму и захохотала над её шутливым укоряющим взглядом.

– Зато я старше всех в классе.

Ну и что, что она старше? Всё это результат того, что однажды Люба поскользнулась на горке, повредила позвоночник, целый год восстанавливалась и отстала. Ей нельзя было подолгу сидеть на уроках, и она иногда ложилась на стулья и так слушала учителей. Мама тогда тоже ходила с ней в школу. Пока она была с ней, никто не осмеливался смеяться над Любой. Но потом…

Любу не дёргали за волосы, не зажимали в туалете, не били и не обзывали открыто, но если она спрашивала что-нибудь, ей нехотя отвечали или попросту молчали, как будто заговорить с ней считалось чем-то постыдным. Она понимала, что отличается от них: подбирает не те слова, когда говорит, не так быстро двигается, как остальные, не может вовремя ответить на вопрос на уроке. Но с чего началось это презрение? Что именно она сделала не так? Никто уже не помнил, и она тоже. Это случилось слишком давно или всегда так было.

Люди, которые только-только появились в школе, – вот её единственная надежда найти друзей. Потому что они ещё не знали, какая она. Не знали, что с ней нельзя дружить.

А для тех, кто знал Любу и не принимал, существовала Землеройка – зверёк, который больше времени предпочитает находиться в одиночестве, в своей норе.

Перед выходом из дома мама поцеловала девочку и поправила капюшон.

– Я забыла тебе сказать. Кажется, у вас теперь будет новый классный руководитель. Может, это порадует тебя? Говорят, он ещё молод, значит, должен лучше вас понимать.

Люба пожала плечами и закинула на спину громоздкий рюкзак. Теперь спина не болела, и врач разрешил носить его.

Её предыдущую учительницу тоже нельзя было назвать старой. Но она и слышать не хотела о том, что девочку все обижают. Она всегда изображала, будто слишком занята делами.

На улице фонари горели тускло. Но Землеройка видит в темноте. Сейчас она доберётся до подземки и спустится в тоннель метро. Землеройке там нравится – следить за людьми, рассматривать их одежду и лица, вдыхать запах духов и слушать, о чём они говорят. Землеройка должна жить под землёй. Она знает все тайные ходы. Она слышала, что в Городе Дождей самое глубокое метро в мире.

Землеройка пересекла небольшой сквер и нырнула под детскую горку на площадке; вжав голову в плечи, она миновала туннель из живого кустарника – с веток капала холодная вода.

Скоро она пересекла по «норам» половину города и появилась на поверхности в другой его части.

Чем ближе Землеройка подходила к школе, тем чаще встречала знакомые лица.

Сначала она узнала Илью Кротова, который, шагая по тротуару, неизменно рассматривал что-то на земле. Этот новенький пока ещё ни разу не говорил с ней. Но когда она попросила у него линейку, он протянул её. Никто другой в классе не дал бы ей ни линейку и никакую другую вещь, словно девочка была прокажённой и всё, до чего она касалась, тут же покрывалось микробами.

Илья Кротов шёл от дома пешком и смотрел на жёлтые окна. Его непромокаемая куртка с капюшоном светилась яркими полосами, когда на них попадал свет от фар. Это очень ему нравилось.

Девочка надеялась, что он дал ей линейку, потому что хорошо к ней отнёсся. Он был добрый, вежливый. Даже слишком. Это выделяло его из класса, делало смешным.

Наступит день – и он промолчит и не обернётся, когда она попросит линейку. Так думает Землеройка, а это очень осторожный зверёк.

Прямо перед ней в школьную калитку зашёл Емеля Колбасов. Он – это она, только в параллельном. Колбасов – тоже другой. Но он не умеет прятаться в нору. Он выставляет свои странности напоказ, чудит, рассказывает сказки и психует, когда его совсем достают, – и потому ему ещё хуже, чем ей. Она могла бы научить его прятаться в нору. Но он меньше всего напоминает землеройку. Емеля – тапир. То ли медведь, то ли поросёнок, с хоботом на морде. Неповоротливый и любопытный. Тапиры не живут в норах, они обитают на равнине. На равнине видны все странности. Иногда тапиры уходят в реку и садятся на дно. Но долго так не просидишь: вода мокрая.

Девочка поднялась на крыльцо и окинула взглядом школьный двор.

К школе оживлённо стекались люди, десятки муравьиных троп вели ко входу в муравейник. Малыши бежали с гигантскими рюкзаками, и непонятно было, как их не перевешивает назад. Некоторые родители приезжали в домашних штанах и даже в пижамных, – в темноте всё равно никто не разглядит. Другие были одеты в очень хорошие костюмы и платья, видневшиеся из-под дорогих плащей и пальто. Эти последние садились в блестящие автомобили, словно актёры голливудских фильмов шестидесятых годов, и уезжали прочь.

Взрослые держали тяжёлые рюкзаки за ручки и иногда, увлёкшись, поднимали их вместе с детьми.

Под козырёк заходили учительницы, поправляли причёски и встряхивали зонтиками.

По грязному асфальту беспощадно тащил мешок со сменной обувью Каштанов, носатый, нервный, вечно лыбящийся девятиклассник, в первую же неделю успевший утомить всех учителей и одноклассников.

Ергольцева бежала под дождём с подругами – она забыла зонт, но не забыла надеть короткую юбку.

Учитель физкультуры Роман Андреевич Штыгин поставил машину на сигнализацию и, ничем не прикрывая голову, размеренной походкой направился к пешеходному переходу. Струи дождя стекали по его суровому лицу.

Омытый дождём светофор горел ярче. Левая рука Романа Андреевича была словно окаменевшей – он совсем не двигал ею при ходьбе.

Ученики здоровались, и это могло показаться приятным, если бы учитель физкультуры не знал, что в течение всего остального дня его будут «приветствовать» на каждом шагу, при каждом удобном случае. В школе скучно, и обычный ритуал приветствия превратился для учеников в игру: каждый считает своим долгом поздороваться с учителем не менее двадцати раз на дню.

Люба вошла в вестибюль. Помещение, в котором было светло и тепло, сразу показалось ей уютным по сравнению с сырой улицей.

У вахты с ключами стоял Монгол, он что-то объяснял угрюмой гардеробщице, которая стояла в мокром плаще и держала за руку мальчишку-первоклассника.

Люба подошла ближе, повертелась на глазах, поздоровалась и помогла мальчику расстегнуть верхнюю одежду, – она часто играла с ним в рекреации начальной школы.

– Приходить под самый звонок опасно такой девушке! – говорил Монгол гардеробщице. – Нужно встречать детей, нужно смотреть за порядком, чтобы школьник с грецким орехом в черепе не начал скидывать чужую одежду и топтать! Нужно давать учителю ключи заранее! Много дел! Старик давно здесь ждёт. Старик ждёт девушку в который раз! Девушка долго едет. Старику всё равно, он здесь живёт. Он подстрахует. Но если придёт гневная женщина, что сделает старик? На гневную женщину не действует шутка. Рот у неё как ловушка на птичку. Глаза – как у голодного волка! А если старик однажды не сможет прийти, что сделает девушка?

– Я поняла-поняла… – вяло отвечала гардеробщица Наталья, – мы на электричку не успели из-за этого сони.

Она дёрнула за рукав парнишку.

– Беги на урок. Спасибо вам ещё раз!

Старик проводил взглядом малыша:

– Ребёнок не знает, чем начнётся день. Как взрослый устроит, так и начнётся. Снимай мокроту и приходи, садись за ключи, пока не пришла громкая женщина.

Монгол повернулся к Любе.

– Такая маленькая мышка! Хорошо подслушивать, когда ты маленький.

– Я землеройка, а не мышь, – осклабилась Люба.

– Землеройка должна питаться каждые десять минут, – услышала девочка позади себя высокий мужской голос, – иначе погибнет. У неё слишком быстрый обмен веществ.

Сначала она подумала, что это сказал старшеклассник. Но обернувшись, сразу поняла, что это новый учитель, о котором ей говорила мама. Конечно, это мог быть и чей-нибудь папа, но родителей не пускали в вестибюль, потому что они создают давку.

Он улыбнулся ей едва-едва, больше глазами, чем ртом, и почему-то девочке сразу показалось, что с ним ей легко будет подружиться. Девочке или зверьку? Кто на этот раз почувствовал?

Новый учитель поздоровался за руку с Монголом, взял ключ и пошёл в сторону учительской. Люба осторожно последовала за ним.

Старик легонько дёрнул её за рюкзак:

– Чтобы так часто кушать, нужно поменьше сидеть в норе и много искать добычи! Кушать, чтобы жить. Жить, чтобы кушать. Девочка Люба кушает то, что слышит. А старик ещё не завтракал. Во сколько откроют столовую?

– В девять! – Люба потянула рюкзак. – Ну-у-у!

Она рванула следом за новым учителем и, увидев его, сбавила темп.

Ему не очень далеко удалось уйти.

Он шёл словно через минное поле: после полупустой улицы нижний этаж школы напоминал стихийное бедствие. Землетрясения, сопровождаемые хохотом старшеклассников, сменялись цунами первоклашек, рядом с которыми были разбросаны рифы рюкзаков. Некоторые из малышей, не замечая сидений, могли сесть на пол и переобуваться прямо посреди прохода, не обращая внимания, что вокруг ходят люди.

Внезапно среди них, как ураган, появилась Маргарита Генриховна. Её стараниями ребятишек сдувало и уносило вверх по лестнице, словно маленький домик Элли. Но на кого сегодня должен был рухнуть домик, на какую Гингему – оставалось загадкой.

Люба затянула лямки на портфеле и ловко спрыгнула со ступеньки, прошла по узкому коридору прямо между галдящими старшеклассниками и юркнула под мышкой одного из них к дверям учительской. Она просунула сначала нос, а потом в проёме оказалась вся её голова с соломенной копной волос. Любопытные глаза девочки уставились на группу учителей, которые, столпившись у экранов, изучали информацию, записанную с камер наблюдения. Очевидно, они просматривали какую-то недавнюю запись.

– Ещё назад перемотай. Говорю тебе, это было раньше.

– Кирилл Петрович, какой это был урок?

– Кажется, четвёртый, – новый учитель внимательно вглядывался в доску с расписанием, – я ещё плохо ориентируюсь. Мне только сказали, что случилось это вчера.

Маргарита Генриховна раздосадованно хлопнула себя папкой по бедру.

– Это вам подарок к первому дню работы. Не успели ещё встретиться со своим шестым классом – и на тебе, сразу новое происшествие. Но не пугайтесь, их ещё будет много. Впереди зима. Зимой детям особенно скучно.

– Пока мне не совсем понятно, чего пугаться. Что они сделали с раковиной?

– Заткнули её тряпкой. И открыли воду.

– Зачем?

Люба на всякий случай убрала голову обратно в коридор и посмотрела по сторонам. «Значит, они уже знают, как девочки вчера устроили потоп».

Землеройка снова просунула в дверную щель любопытный нос.

– Да нет, ты смотришь другой день. Это было двадцать пятое! – Заведующая хозяйственной частью, перетаптываясь с ноги на ногу, нехорошо выругалась.

– Во-от, ставим время. Это около двенадцати сорока случилось.

Кто-то из учителей – девочка не видела, кто именно, – нажимал кнопки, меняя настройки камеры наблюдения.

– И что там? Вот идут барышни.

– Это не они. Да это ещё перемена, перемотай вперёд. Теперь назад. Что ж это такое!

– Ваш класс, Кирилл Петрович?

– Наверное, мой. Я же их в лицо ещё ни разу не видел.

«А вот и видел, – обиделась Люба. – Я тоже твой класс».

– Двенадцать сорок. Ага! Вот, глядите! Заходят в туалет. Вон и тряпка у них. Долго, перемотай! Стоп. Так. Выбежали. Всё точно так!

– Подождите, смотрим дальше.

Люба с интересом пыталась разглядеть, что там, на экране, но спины взрослых мешали ей. Вчера девочки на уроке ИЗО устроили потоп в туалете. Но для чего? Этого Люба не знала.

– Ты что здесь торчишь? Фью-ить! Знаешь, что сделали любопытной Варваре на базаре?..

Девочка обернулась и увидела над собой суровое лицо физкультурника: на висках уже проглядывают седые волосы, появившиеся раньше времени. Она нисколько не испугалась, она откуда-то знает, что он добрый, просто грустный. Его выдают глаза. Люба знает, что он должен так вести себя со всеми – иначе не будет порядка. Она слышала, что он был на войне, – а там без порядка никак. Она подыграла ему, хихикнула, обнажив зубы со скобками, и, подняв руки, сказала:

– Хорошо-хорошо! Сдаюсь! Но нос мне, пожалуй, ещё понадобится.

– Смотри. А то я сейчас схожу за отвёрткой, откручу его и положу в карман.

– Нет уж! – Люба взвизгнула и поспешно спряталась в толпе.

Роман Штыгин вошёл в учительскую. У него в руках даже не было портфеля. Он был здесь единственным, кто носил джинсы и свитер. Он лениво посмотрел на доску с расписанием и услышал позади себя голоса:

– Вот, бежит остальной класс. Бьют тревогу!

– Значит, раковина уже переполнилась и вода льётся на пол.

– Пишите! Всё это случилось во вторник… Кулакова и…

Прозвенел звонок, но по ступеням школы продолжали подниматься люди. Кто-то бежал, волнуясь, что опаздывает, другие даже не пытались ускорить шаг.

Люба смотрела в окно на детей и взрослых, взбирающихся на крыльцо.

«Интересно, есть ли хоть один человек, который входил бы сюда по собственному желанию?» – подумала вдруг она.

Нужно было идти в класс.

Лучше сейчас тихонько сесть, чем опоздать и зайти в кабинет под всеобщее улюлюканье.