Читать книгу Четыре месяца темноты - Павел Волчик - Страница 7

Праздничный семейный ужин проходил в суете.

Кирилл Озеров на какое-то время перестал следить за ходом разговора.

Он только рассеянно глядел перед собой, воспринимая голоса родных как нестройный хор.

Он видел, как мать всё время вскакивает, чтобы дать кому-нибудь салфетку или новый прибор. Как остальные просят её сесть и успокоиться, заверяя, что всё необходимое возьмут сами.

Старшая сестра Кирилла разрывалась между двумя детьми и остывающим ужином. Один, ещё грудной младенец, лежал поблизости в люльке. Другой, парнишка лет четырёх, беспокойно ёрзал на стуле, не желая участвовать в общей трапезе.

Малыши, каждый по-своему, отвоёвывали внимание, которого их лишали взрослые, общавшиеся друг с другом. Старший мальчик со скучающим видом стучал ложкой по столешнице, и когда его просили прекратить, он переставал, чтобы через минуту снова застучать. Младший время от времени недовольно кряхтел, и если его не брали на руки, оглашал округу громким криком. В такие моменты сестра и мать начинали спорить друг с другом, решая, по какой причине ребёнок надрывается: может, голоден, а может, нужно сменить подгузник.

Мужчины, сидящие за столом напротив Кирилла, обсуждали что-то своё. Говорил в основном Филипп, старший брат Кирилла, по поводу приезда которого и был устроен весь этот праздничный ужин.

Муж сестры Пётр был голоден, потому что недавно вернулся с работы. Он молча кивал и слушал Филиппа, гудевшего густым басом. Когда старший мальчик начинал шалить, Пётр, не отрываясь от рыбного салата, протягивал руку и клал ему на голову, чтобы успокоить.

Кирилл какое-то время наблюдал за родными и говорил себе, что домашняя суета – это в общем-то хорошо. В конце концов, мать по привычке заботится обо всех – что в этом плохого? И малышей ведь должен кто-то успокаивать… Но всё же его огорчало, что общая беседа не клеится и за весь вечер ему не удалось ни с кем завязать разговора.

«Мы просто слишком давно не собирались за одним столом, – думал Кирилл. – Впрочем, всё как обычно. И когда здесь сидел отец, было точно так же. Он редко успевал на общий ужин, а если и успевал, то слишком много молчал, как будто его здесь не было».

Теперь на месте отца сидел старший брат Филипп. Он недавно вернулся в родной город. Иностранная организация, в которой он работал, предложила ему возглавить дочернюю компанию в Городе Дождей. Филипп был воодушевлён и считал, что получил за границей уникальный в своей отрасли опыт. За годы работы в другой стране у него сложилось характерное для многих соотечественников мнение, что там знают и умеют больше, чем у нас, что он войдёт в среду работающих на родине людей как незаменимый профессионал.

Гордость по этому поводу постоянно читалась на его важном лице с высоким выпуклым лбом, скучающими глазами и выпяченной нижней губой. Дома брат ходил в тяжёлом махровом халате и попыхивал электронной сигаретой. В другое время он носил строгий костюм, даже если ехал за город. Голова его к тридцати годам почти полностью облысела. Выражение лица делало его несколько старше, чем он был.

При разнице в возрасте в пять лет Кирилл выглядел рядом с ним восемнадцатилетним, хотя так казалось, возможно, оттого, что брат руководствовался в жизни, как он говорил, дедовским методом: «обильно питайся и никого не бойся». Младший брат был полной противоположностью: тёмные волосы на его голове непослушно падали на лоб, и Кирилл по привычке зачёсывал их пригоршней назад, его лицо было живым и подвижным, он больше говорил и жестикулировал, чем Филипп в своей многозначительной монументальности. Но сейчас, в кругу семьи, братья будто поменялись ролями: Кирилл предпочитал слушать и внимательно изучал лица сидевших за столом, погружённый в свои мысли. А Филипп говорил много и долго, пользуясь вниманием, которым щедро одаривали его женщины, обрадованные его неожиданным приездом.

Сегодня утром Кирилл встретил брата на вокзале. Ему показалось, что после долгой разлуки они много будут говорить о жизни, об отце, о том, как всё случилось…

Возможно, общее горе сблизит их так, как в те времена, когда они подростками отдыхали каждое лето на юге и могли всю ночь проговорить о своих мечтах и планах, о девушках, в которых были влюблены, и о странах, которые обязательно увидят.

Ему казалось, что он сильно соскучился по Филиппу, пока брат не заговорил с ним:

«Снова на своих двоих? Я думал, ты встретишь меня, как взрослый мужчина».

Филипп прекрасно помнил случай, после которого Кирилл больше не желал садиться за руль. Но это не помешало ему ударить в самое больное место.

Младший Озеров, подавив в себе раздражение, размашисто поклонился:

«Приветствую тебя, пример для подражания! Надеюсь, ты сам управлял самолётом, когда летел сюда?»

Обмениваясь сомнительными любезностями, они вместе приехали на семейный ужин. Кирилл обнаружил, что за годы разлуки пропасть между ними стала ещё шире.

Новость о том, что Филипп остаётся в Городе Дождей, не могла не радовать мать, которая строила с отцом этот загородный дом только затем, чтобы собирать семью вместе.

И теперь помимо сестры с мужем и двоих детей, самого Озерова и матери в доме поселится старший брат, который имел обыкновение превращать свободные комнаты в свои рабочие кабинеты.

Мать Озерова, Мария Захаровна, всю жизнь проработала врачом-акушером.

Это была очень прибыльная профессия, в основном благодаря её многочисленным подругам, которые и сами рожали, и их родные и дочки, ну и знакомые тех и других, рекомендуя друг другу надёжного доктора. В новый дом и образование детей, таким образом, были вложены не только усилия отца. Это был результат совместного труда, которым гордились родители Кирилла.

Мария Захаровна любила повторять, что они достигли всего честным трудом. В последние годы она повторяла это даже слишком часто, как будто боялась, что у кого-то могут появиться сомнения.

Новая роль домохозяйки была ей непривычна. Около года назад мать ушла на покой, хотя периодически брала «подработку» и появлялась в роддоме, когда требовалась её консультация.

Потом не стало отца. Мать с головой ушла в заботу о внуках и в хозяйские дела. Многочисленные подруги почти не вспоминали о ней. Гости в доме Озеровых стали редкостью.

В большом родительском доме даже Кириллу было немного не по себе. Наверное, всё было бы логично, если бы для всех в жизни действовала схема: честный труд – достойный отдых. Но у него было слишком много знакомых, в том числе из поколения его родителей, которые, отдав работе всю свою жизнь, оказывались у разбитого корыта.

Мать и сестра были ласковы и много говорили со старшим братом – это потому что они давно его не видели.

Филипп восседал в центре стола в недавно придуманной им роли кормильца семьи. По нему было видно, что всё, о чём он думает, – это его новое назначение.

Озеров больше не вступал с ним в разговор. Меньше всего в этом шуме ему хотелось споров и конфликтов. Да и остальные в последнее время легко раздражались на Кирилла. Как будто догадывались, что он недавно ушёл с работы и теперь скрывает это от них. Пришло время обо всём рассказать, только не здесь, за столом. Лучше сначала поговорить наедине с сестрой, а уж потом с мамой…

Но его планы в мгновение рухнули.

Старший брат вытер толстые губы салфеткой, положил на пустую тарелку крест-накрест вилку и нож и произнёс, окинув окружающих сытым взглядом:

– Ну, о своём назначении я рассказал… Дарья сейчас занята детьми, ей есть кого тренировать. Пора нам подумать, как помочь нашему младшему брату.

– А что случилось? – сразу забеспокоилась мать.

Кирилл почувствовал, как мурашки побежали по его спине. Если существуют такие, то он назвал бы их «мурашками негодования». Он не заметил, как сжал вилку в кулаке.

«Спасибо тебе, большой босс. Видимо, просьба помолчать о моём увольнении для тебя означает обратное».

– Он уже взрослый, пусть расскажет сам, – ответил Филипп.

Брат откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки и смерил Кирилла долгим испытующим взглядом.

«И ещё раз спасибо! Предоставить мне слово в такую ответственную минуту…» Озеров младший возился с последним грибом, оставшимся на тарелке. Под всеобщее молчание он не торопясь поймал свою добычу на вилку, но есть не стал, просто развёл в стороны руки и сказал торжественно:

– Дамы и господа, я уволился из компании отца!

«Хочешь спектакля? Я тебе его устрою».

Аплодисментов не последовало.

– Я догадывалась, – тихо сказала мать, вздохнув так, словно у неё на груди лежал тяжёлый сундук. – Ты уходил из дома каждое утро в разное время.

– Я особенно и не скрывал этого. – Озеров побарабанил пальцами по столу и поглядел в потолок, как будто мог найти там что-нибудь интересное.

– Очень вовремя, – вмешалась сестра, укачивая на руках младенца. – Но в этой новости я не слышу ничего нового. Кирилл несколько раз чуть не вылетел из школы, в университете на каждом курсе ныл, что хочет сменить вуз, а работа… Ну сколько их у него было? И все на месяц, на два.

– Послушайте! Давайте закроем эту тему! – молодой человек заёрзал на стуле. – На последней работе я продержался почти год…

– О! Какой прогресс! Я тренирую спортсменов уже семь лет, хотя знаешь, это не назовёшь простым делом. А ты бежишь от любой трудности! То тебе не нравится директор, то тебе скучно сидеть у монитора, то из окошка дует!

– Дарья! – повысила голос мать, а потом, уже тише, обратилась к Кириллу, – ты знаешь, как работал отец. Он не жалел себя. Не было дня, когда он дал бы себе поблажку только потому, что ему так захотелось.

Каждый раз при упоминании об отце у неё дрожал голос.

«Я хотел сказать тебе при других обстоятельствах», – мысленно обратился к ней Кирилл.

Он вдруг вспомнил рубашки отца, с утра выглаженные и чистые, но мокрые к вечеру. Может быть, поэтому у него не выдержало сердце? Может быть, стоило взять на пару дней больничный и провериться у врача?

В его памяти всплыл тот день, когда он стал выпускником университета и гулял по набережной реки Бурной.

Отец тогда даже не сфотографировался с ним. Кирилл не знал, как вообще он появился на вручении дипломов. На отца это было не похоже. Видимо, он возвращался из какой-нибудь командировки и заехал по дороге.

Был тёплый весенний день. Отец стоял на набережной рядом и никак не мог начать разговор. Позади находился его блестящий автомобиль с личным шофёром. Дверь была открыта, и шофёр вытянул наружу ноги в начищенных ботинках. Отец долго молчал, а потом, глядя на серую речную воду, сказал:

– Тебе хватит двух месяцев, чтобы понять, что в науке делать нечего?

Такое начало ошеломило Кирилла, он попытался ответить спокойно, но всякий раз, когда он сдерживал себя подобным образом, голос его начинал дрожать, а внутри клокотал вулкан:

– Ты серьёзно?

– Походи по разваливающимся научным институтам, попробуй там и сям побить током мышей. Может, где-то понравится больше.

– Я уже был во многих. Некоторым не хватает даже на электричество, а вот мыши там встречаются, это правда, – лабораторные, с микроскопами.

– У тебя была возможность уехать за границу. Как у Филиппа…

Кирилл с шумом выдохнул.

– Знаю-знаю: младший брат должен поступать, как старший. Очень старая песня. Филипп у нас архитектор. Это совсем другое дело…

– Филя всего добился сам.

«Так же, как и ты. И очень любит повторять это, – подумал молодой человек. – Людей, достигших всего собственными силами, не существует. Кроме Робинзона Крузо, конечно, но даже у него был разбитый корабль с припасами и Пятница. Зато много на свете героев с лёгкой формой амнезии, которые забыли, на чьи плечи опирались…»

Отец монотонно продолжал:

– Сначала ты колебался, оканчивать ли тебе университет, затем бросал каждую подвернувшуюся работу. Музыку и спорт оставил. Зарабатывать себе на жизнь ты, похоже, тоже не собираешься?

Хотя он говорил словно полушутя, его тон выдавал недовольство. Оно в последние годы всё чаще слышалось в голосе отца.

– Собираюсь, – угрюмо пробормотал Озеров младший.

– Тогда хватит разговоров. Я предлагаю тебе только один реальный вариант. В техническом отделе ещё есть место. Поверь мне, производство автомобилей не такой уж сложный процесс. Тем более, тебя коснётся только отчётность.

Кирилл быстро повернулся:

– Я только что закончил биологический факультет. Четыре года я изучал психику и мозг. Как ты предлагаешь мне использовать это в автопромышленности?!

– Напрямую. Просто воспользуйся органом, хранящимся без дела в твоей черепной коробке. Остальному тебя научат.

– Терпеть не могу машины, – буркнул Кирилл.

Зачем он тогда сказал это? Руководителю крупной компании по производству автомобильных запчастей!

– Как можно не любить машины?! Вообще их не нужно любить – езди на них. Это удобно.

– Мне не нужны удобства.

Отец холодно посмотрел на него и ответил:

– Это потому, что ты ещё никогда по-настоящему не работал. Иначе в удобствах ты бы отдыхал.

Прошло совсем немного времени, и после крайне неудачных поисков работы Кирилл сдался и устроился на место, предложенное отцом.

Работа не просто была не интересна ему, – он оказался психически раздавлен схемами, чертежами, таблицами и цифрами. Он сидел по восемь часов у экрана, не отрывая от него глаз. Новая специальность включала основы тех школьных предметов, которые особенно не давались ему когда-то. Он задавал так много вопросов, что однажды ему стало стыдно подходить с ними к одним и тем же сотрудникам.

В душном узком помещении, наполненном жужжанием процессоров, его посадили у окна, которое нельзя было открывать из-за летевшей с проспекта чёрной пыли, производимой тысячами выхлопных труб и колёс.

В окне виднелась башенка на доме и заводская труба вдалеке: за год эту башню Кирилл видел и сверкающей на солнце, и покрытой снегом, и мокрой от дождя, и украшенной сосульками; дым из заводской трубы бывал серым и чёрным, белым, фиолетовым на закате и оранжевым на рассвете, золотым – днём и свинцово-серебряным – вечером. Но всегда этот вид был для него пейзажем в тюремном окошке. А сама тюрьма – добровольным выбором. Да, он оказался там по собственной воле. Никто не заставлял его.

Даже по выходным он думал об узком душном кабинете, о тоннах работающих компьютеров, о зажёванной принтером бумаге, о горьком остывшем чае, о слишком сладких конфетах, о необязательных разговорах и о радио с одинаковыми песнями.

Люди в офисах казались ему глубоко несчастными: это выдавало недовольство на лицах, холодность, раздражительность, резкость, грубый юмор, повальное курение. Мужчины целыми днями говорили про футбол и машины, про то, сколько раз они отжимают штангу в спортивном зале; женщины – про косметику, внуков и про то, какая подливка была сегодня в столовой.

После того как отца неожиданно не стало, молодой человек понял, что больше ничто его не держит на этом месте.

И он был счастлив, бесконечно счастлив, когда вышел на оживлённый проспект из здания автомобильной компании, зная, что больше никогда туда не вернётся. Пускай его поступок посчитают инфантильным и бессмысленным! Но в жизни людей, за которыми он наблюдал в течение минувшего года, смысла было не больше.

«Они не заставят меня испытывать чувство вины!»

Всё, о чём Кирилл недавно попросил брата, – это не говорить пока никому о том, что он ушёл со старой работы. Всё, что сделал брат, – тут же всем рассказал об этом.

Кирилл мрачно взглянул на Филиппа. Тот сидел не вмешиваясь, опустив глаза и собрав пальцы домиком.

«Заварил кашу и молчит. Ну и идиотский вид у тебя!»

– Я уважаю всё, что делал папа. Но делать то же, что и он, я не обязан.

– Зато я знаю, чего ты хочешь, – расходилась сестра, – ты хочешь теперь сидеть у мамы на шее, играть на гитарке и читать старые книги. Очень удобно и романтично!

Кирилл открыл было рот, чтобы ответить. Но от возмущения у него перехватило дыхание.

– Вы никогда не сидите у меня на шее… – начала мать, но Дарья прервала её.

– Не надо, мам! Не надо ему потворствовать. От такой работы и от таких денег не отказываются! Скажи ему, Петя. Что ты опять молчишь?!

«Это его нормальное состояние, – подумал Кирилл. – Зачем мешать?»

Муж сестры был худым долговязым молодым человеком с грустным взглядом и серыми кругами под глазами. Второй ребёнок был для него непосильной ношей, но жена настояла на своём. Пётр тоже работал в компании отца, и новость, кажется, обескуражила его больше остальных, так что он, и без того молчаливый, напрочь лишился дара речи.

– Петя! – голос сестры сотряс стены кухни.

– Такого ещё не было, – промямлил Пётр, – во всяком случае я не помню, чтобы кто-то от нас уходил. Да, у нас всегда такие высокие премии и социальный пакет…

– Это ещё у тебя своей семьи нет! – воскликнула сестра, испепеляя младшего брата взглядом. – А то бы ты иначе заговорил! Вот женишься…

– Пока не собираюсь, – вставил Кирилл.

– А кому нужен безработный мужик?

Старший брат раскрыл ладони и пробасил:

– Стойте-стойте! Мы обсуждаем, что предложить Кириллу. Сейчас нет смысла читать ему нотации.

«Где ты был раньше? Все нотации уже прочитаны». Озеров младший откинулся на стуле, скрестил руки и незаметно для себя принял такую же позу, какая была у брата в начале разговора.

– Итак, у кого какие идеи?

– Вообще-то я не нуждаюсь в предложениях. Я уже нашёл новое место.

«А теперь съешь вот это, брат… Думал, ты здесь всё решаешь?»

Снова воцарилось молчание, только старший мальчик в ногах у сестры жужжал и возил по полу игрушечную пожарную машину.

– И куда ты устроился? – спросил Филипп, изображая равнодушие, но на его лице младший брат с удовольствием прочитал растерянность.

«Если уж блефовать, то до конца!» Кирилл пробежался глазами по кухне в поисках ответа.

«Sun school» – прочитал он надпись на футболке у племянника.

– В школу. Я устроился в школу.

Кирилл услышал звук, похожий на скрежет консервного ножа по жестяной банке.

– Ты? К детишкам? Но у тебя нет педагогического образования.

Филипп смеялся над ним, как однажды, когда в детстве они делали из дерева и шпагата луки, и лук младшего брата сломался при первом выстреле.

– У меня была практика в университете. Я уже преподавал…

– Две недели… Или три? Будешь учить детей менять профессии? – Филипп увидел взгляд матери и перестал смеяться, его тон снова стал важным. – Туда нет смысла приходить меньше, чем на год. Но продержишься ли ты хотя бы четыре месяца с тем, чтобы тебе не пришло в голову стать космонавтом?

– Не волнуйся, – сказал Озеров ледяным тоном. – Это уже не твоя забота.

– Мальчики, перестаньте!

Кирилл насупился. «Я сделаю это. Я продержусь в школе четыре месяца и больше. Но я ничего не стану вам доказывать. Я и сам хочу где-нибудь остановиться».

– Первый месяц не в счёт, – ехидничал брат. – На любой работе это только испытательный срок!

Он поднялся из-за стола первым, показывая тем самым, что вопрос решён.

Младший мальчик зевнул и закрыл глазки. Пётр взял его на руки и понёс в кроватку. Сестра взяла старшего сына за руку и, к его великому удовольствию, пошла с ним играть в комнату. Кирилл остался с мамой один на один.

Она положила свою тёплую ладонь ему на руку.

– Пожалуйста, куда бы ты ни устроился, делай там всё как следует. Не позорь себя.

Кирилл кивнул. Он собрался с духом, чтобы произнести то, что ему давно уже не давало покоя:

– Мне нужно сказать тебе ещё кое-что важное, мам. Я переезжаю. Буду искать жильё поближе к школе. Не то чтобы мне было плохо с вами, но Даша теперь здесь с детьми, ещё и Филипп…

Мария Захаровна понимающе кивнула, а Кирилл сделал вид, что не заметил, как её глаза увлажнились.

На самом деле не было ещё никаких предложений о работе, не было никакого другого жилья. Но он понял вдруг, что его ничто не остановит и он сам сумеет найти подходящие варианты.

– Делай, как считаешь нужным. Я хотела всех вас собрать вместе. Но вы, как оказалось, стали гораздо прожорливее, чем раньше.

Кирилл пошёл к себе. Проходя мимо гостевой, он увидел, что сестра сидит со старшим сыном на ковре и играет. Со спины было видно, какие у неё широкие плечи – она была хорошим пловцом. Но, видимо, недостаточно хорошим, чтобы попасть восемь лет назад на олимпийские игры.

До рождения второго ребёнка она работала тренером по плаванию и готовила спортсменов в олимпийский резерв. Теперь она на время оставила это занятие, и Кирилл чувствовал, что, сидя подолгу дома с детьми, она становится всё более вспыльчивой.

В комнате больше никого не было. Она обернулась на его взгляд, как было у них с самого детства, когда один смотрел, а другой всегда мог почувствовать это затылком или когда один пел про себя песню, а другой через некоторое время тоже начинал её напевать. Как будто она не говорила сегодня никаких резких слов, сестра поманила его рукой.

Кирилл подошёл и сел на ковёр напротив. Племянник был настолько увлечён игрой, что пожарная машина проехала по дядиной ноге.

– Ты знаешь, как долго я работала с детьми?

Озеров младший кивнул.

– Не хочу тебя расстраивать, но с твоим характером ты там не выживешь.

В её голосе слышалась обида. Она хочет сказать: «Ты должен был посоветоваться со мной, с нами, прежде чем принять такое решение».

«Я не мог, я должен был решить сам», – мысленно отвечал Озеров.

Нельзя научиться забивать гвозди, не почувствовав, что молоток может ушибить палец.

– Дети могут подставить, обмануть, натравить на тебя родителей. Заразить тебя кучей болезней. А ещё ты несёшь за них уголовную ответственность. Это значит, что если с каким-нибудь недоумком хоть что-нибудь случится, – тебя посадят в тюрьму. Он может залезть на дерево и сорваться, вывалиться в окно или убить товарища. Обвинят тебя. В лучшем случае – ты никогда себе этого не простишь.

– Я знаю. – Кирилл старался сказать это как можно спокойнее.

Она говорит так, потому что обижена. Он понимал это, и всё же ему стало тревожно. Одно дело, когда ты сам по себе, и другое, когда отвечаешь за чужих детей.

В конце концов, его никто не тянул за язык. В школу – а почему бы и нет?

Продержаться больше четырёх месяцев – достаточно ли такой цели?

Можно бояться холодов, когда они ещё даже не наступили. Но какой в этом прок?

Приход зимы ещё не значит, что нужно спрятаться в тёплое помещение и полгода сидеть там. Он пойдёт и обо всём узнает сам. Учение свет, а неученье тьма. Так, что ли? Вперёд, к победе над темнотой!

– И сбрей свою дурацкую щетину! – услышал он голос сестры из комнаты. – Дети не любят бороды.