Читать книгу Сталин и я - Redshon - Страница 3

В 1947 году гражданин СССР Лев Клейн бежал из Гродно в Ленинград: «и поступил в Университет, сначала (еще в 1946 г.) заочником, годом позже (с огромными трудностями) я перевелся в дневные студенты». Сочинением Льва Самойловича Клейна «Путешествие в перевернутый мир» я зачитывался на службе в армии в 1989 году. И вот живая легенда советской археологии и этнографии рассказывает мне, как волей тов. Сталина академик Марр сослужил посмертную службу науке и советскому народу:

«Его концепция разрушила праязыки всех индоевропейских языковых семей и рисовала развитие речи в противоположном направлении – от великого множества языков к нескольким языкам всё большего охвата (и в будущем к одному языку всей земли). Изобретенные им методы были чрезвычайно просты и расплывчаты. Этими методами можно было доказать всё, что угодно. В революцию он был сделан и главой советской археологии, и археологи должны были подтверждать сумасшедшие идеи Марра археологическими материалами.

Я был тогда некоторое время воодушевлен ею и на четвертом курсе Университета избрал это учение для своей курсовой работы. Я был допущен в марровский архив, работал там и пришел к заключению, что его учение не держится ни в лингвистике, ни в археологии, оно не соответствует ни марксизму, ни фактам, и что на деле он просто сошел с ума.

Начал я с убежденности, что Марр был гением, но (возможно, по своей натуре) я скептик, и должен добраться до самой глубины вещей. У Марра я не нашел обоснований и, в частности, никакой основы для методики. Я посещал лекции последователей Марра – академика Мещанинова и профессора С. Д. Кацнельсона на филфаке. Однажды я подошел к Мещанинову и сказал: «Иван Иванович, я прочел все четыре тома Марра и понял едва ли половину, всё остальное не понять». Он ответил: «Ох, юноша, Вы очень счастливый человек. Меня он учил лично, а я понимаю едва ли четверть!»

Тогда я заинтересовался тем, как у Марра формировались его идеи. Архив его хранился в Институте археологии. Он был президентом Академии истории материальной культуры и одновременно директором Института языка и мышления. В конце жизни он был очень крупной персоной, членом Центрального Исполнительного комитета, что впоследствии превратилось в Верховный Совет. Он был одним из немногих известных ученых, принявших революцию, и с помпой выступил в государственных мероприятиях. Было известно, что свои последние годы Марр провел в психическом расстройстве, но мне стало ясно, что он сошел с ума много раньше.

С детства он был очень нервным, а после революции его постигло три больших психологических удара. Первым ударом была утрата материалов и отчетов его археологических раскопок древней армянской столицы Ани – вагон с ними, [отправленный с Кавказа в Петербург,] погиб.

Позже, в 1993 году рассказ Клейна запишет и опубликует в чикагском журнале «Каррент Антрополоджи» журналист Т. Тэйлор.

Т. Тэйлор. В 1918?

Л. Клейн. Да, и вскоре умер его сын, которого он прочил себе в духовные наследники. Наконец, его покинули многие коллеги, когда он принял советский режим. Так что он оказался интеллектуально и эмоционально в изоляции, и в то же время он получил очень большую власть. Эти обстоятельства могут объяснить, почему работы его позднейших лет представляют собой сплошной бред – они были написаны уже сумасшедшим. Даже заглавия его статей безумны, например, «Бабушкины сказки о Свинье Красное Солнышко, или яфетические зори на украинском хуторе» – ну, бред!

Даже грамматика нарушена! Отец Марра был шотландцем, а мать – грузинкой, он так никогда и не овладел до совершенства русским языком, а каждую идею, приходившую ему в голову, он тотчас записывал, даже сидя на своей конной коляске. [Говорят, кучером была бывшая баронесса.] Прибыв на место, он просто бросал свои бумажки с нацарапанными каракулями, хорошо зная, что они тотчас будут заботливо и угодливо подхвачены и отправлены в печать как «труды гения». Так, в 1923 году он изобрел яфетическую теорию.

На четвертом курсе я написал критическую работу о Марре, обнаружив, что учение его противоречит не только марксизму, но и фактам. Я отдал эту работу на просмотр своему научному руководителю профессору М. И. Артамонову. Он был тогда проректором Университета, и Сталин назначил его директором Эрмитажа. Я пришел к нему домой, и его супруга [Ольга Антоновна] угощала меня блинами с икрой (была как раз Масленица). С утра до вечера он вникал в мою работу, пытаясь опровергнуть мои доводы. Он был очень смелым человеком и в конце сказал: «Ваша работа находится в полнейшем противоречии с основами советской науки, но она очень интересна. Мне думается, что-то в нашей науке перекосилось, что-то не так. Я бы предложил Вашу работу для обсуждения на специальной конференции в ИИМКе [в Академии наук]. Но должен предупредить Вас, что это будет для Вас очень опасно». [Я сказал: «Михаил Илларионович, ведь, выдвигая мою работу на публичное обсуждение, Вы тоже рискуете?» Он ответил: ] «Я рискую своим постом, а Вы рискуете головой». [Тем не менее я выразил свою готовность.] Он оговорил: надо, чтобы имя Марра нигде не появлялось в тексте доклада: марризм тогда считался частью марксизма.

Член ЦК и директор Государственного Эрмитажа (1951—1964) М. И. Артамонов был награждён орденами Ленина, Трудового Красного Знамени и медалями. Он также был учителем Л. Н. Гумилева, оказавшим ученику огромную помощь в обнародовании его исследований и в научной карьере.

Обсуждение состоялось 3 марта 1950 г., и мне помнится, что, бреясь, я сильно порезался в то утро, и мои однокурсницы, девочки из нашей студенческой группы, покрыли моё лицо таким густым слоем пудры, что я выглядел как Пьеро. Моими оппонентами были Борис Борисович Пиотровский (профессор, тогда еще не академик, позже директор Эрмитажа), декан нашего факультета [Владимир Васильевич] Мавродин и [Алексей Павлович] Окладников [(тоже профессор, но еще тогда не академик)]. [Проф. А. Н. Бернштам тоже был и выступал. После выступления прислал мне записку (она сохранилась): «Тов. „скандалисту“ – мне можно уйти, или в качестве „пожарной команды“ я еще должен присутствовать? А. Н. Бернштам». ]

Тридцатилетный археолог А. Н. Бернштам разрыл памятники Семиречья, Тянь-Шаня, Памира и Ферганы, и выдумал периоды8 возникновения археологических [откопанных] памятников Средней Азии от 2-го тыс. до н. э. до XV века. В начале 1950-х гг. работы Бернштама по истории киргизов были подвергнуты критике государственных органов. В 1992 году его дочь Т. А. Бернштам стала завотдела этнографии восточных славян Ленинградского отделения Института этнографии РАН, на базе которого был организован Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого (Кунсткамера) РАН.

Профессор Соломон Давыдович Кацнельсон должен был тоже участвовать в заседании, но отказался. Он объяснил мне: «Единственное, что я могу для Вас сделать, это не придти. Если бы я пришел, я был бы обязан сокрушить Вас».

Уроженец Бобруйска С. Д. Кацнельсон лукавил. Он закончил школу в 1923 году, за четыре года до рождения Клейна. В 1928 году Кацнельсон поступил на педагогический факультет II-го МГУ, работал слесарем в Москве и Магнитогорске. По окончании университета (1932) стал сотрудником Научно-исследовательского института национальностей, в 1934 году поступил в аспирантуру Института языка и мышления (ИЯМ) АН СССР в Ленинграде под руководством академика Н. Я. Марра.

20 декабря 1934 г. Марр умер, и Кацнельсон делает стремительную карьеру. Кандидатская диссертация «К генезису номинативного предложения» (1935; годом позже вышла в виде монографии), докторская – «Номинативный строй речи. I. Атрибутивные и предикативные отношения» (1939).9 В 1940 году утверждён в степени доктора филологических наук и степенизвании профессора, стал старшим научным сотрудником ИЯМ. В годы Великой Отечественной войны служил в политуправлении Ленинградского фронта.

В 1950 г. Кацнельсон был исключён из числа сотрудников АН и три года работал профессором Педагогического института в Иваново. С 1957 года и до конца жизни работал в Ленинградском отделении Института языкознания АН СССР, где с 1971 года заведовал сектором индоевропейских языков. В течение многих лет был заместителем председателя Научного совета по теории советского языкознания при ОЛЯ АН СССР.

Для студента было чрезвычайным успехом выступить против такого состава оппонентов. Когда я прочел свой доклад, каждый оппонент выступал двусмысленно, говоря, что всё это, пожалуй, необычно, но что-то, однако, в этом есть, и так далее. Со стороны Артамонова это было как выпустить пробный шар – студентам же естественно делать ошибки, а отношение к моей работе могло бы показать, можно ли уже избавиться от марризма.

В конце заседания ко мне подошел согбенный ученый, [это был Александр Николаевич Карасев, античник], пожал мне руку и произнес: «Поздравляю вас, молодой человек, блестящий доклад. Этим докладом вы себе отрезали путь в аспирантуру. Еще раз поздравляю».

А вскоре пошли «сигналы» во все инстанции. Многие перестали со мной здороваться, при встрече переходили на другую сторону улицы. Потом ко мне подошел Коля Сергеев, наш комсомольский секретарь, и показал на потолок: «Оттуда велели созвать собрание, будем исключать тебя из комсомола. Ну, конечно, вылетишь и из Университета. По старой дружбе решил тебя предупредить. Может, заранее выступишь с признанием своих ошибок, покаешься? Правда, исключим все равно, но легче будет восстановиться…» Я примирительно заметил: «А я, тоже по старой дружбе, хочу предупредить тебя и тех, кто спустил тебе установку: отсылаю все материалы в ЦК. А уж как ЦК решит – кто знает…» Исключение отложили.

Т. Т. Что побудило Вас отсылать это в Центральный Комитет? Это предложил Артамонов?

Л. К. Нет, нет, нет. Просто у меня не было другого выхода. Если бы меня исключили из Университета, то была большая вероятность, что я вообще исчезну. В конце концов [7 июня] я послал текст прямиком в «Правду», газету Центрального Комитета, потому что к этому времени в ней началась знаменитая дискуссия по вопросам языкознания, и они запросили взгляды лингвистов по всему Союзу об учении Марра. Из Ленинграда они получили 70 статей. Все отклики были полностью в согласии с Марром, за исключением двух статей – моей и профессора А. И. Попова из Ленинградского университета. Летом, приехав в Москву, я пришел в редакцию «Правды», и редактор отдела сказал: «Все статьи были показаны товарищу Сталину, и он одобрил только две – Вашу и профессора Попова», Я был очень рад и спросил: «Что же, значит, Вы опубликуете мою статью?» – «Нет, – отвечал он, – товарищ Сталин решил сам выступить со статьей, и, естественно, тогда обсуждение примет совсем другой ход».

Выступление товарища Сталина по вопросам языкознания готовилось к передаче по радио. В университетах и других учебных заведениях люди собрались у радиоприемников слушать. Лекционные залы были оборудованы обычными портретами, цветами и громкоговорителями. Мощный бас (сталинского диктора) раздался, и наглядный шок поразил сообщество лингвистов истэблишмента [ – с первых же слов передние ряды повалились вперед, как трава под ветром], потому что Сталин полностью отверг учение Марра. Но я не был удивлен: марристское отрицание этничности было несогласуемо с новой политикой, которая теперь подчеркивала славянство, «корни русской национальности», и т. д.

Т. Т. Мне кажется, что наука в вашей стране представляет собой странную смесь здравой учености и жуликов типа Марра и Лысенко. Это что, типично русская конфигурация?

Л. К. Я думаю, что это возможно в любой стране, где есть тоталитарное государство.10 Как Лысенко, так и Марр были бы на обочинах науки, если бы не поддержка извне науки. Их мышление никогда не было принято настоящими учеными, и некоторые из ученых были готовы отвергнуть их открыто. [После дискуссии] меня окружили сочувствием и вниманием. Возобновляли со мною знакомство, справлялись, не теснил ли меня «аракчеевский режим» в науке (такая была у Сталина формулировка). Впрочем, симпатий в ученом мире это мне, начинающему, не прибавило.11

После смерти вождя (даже до XX съезда) ссылаться на работу Сталина перестали; лишь в 2000-е годы она была переиздана в России с комментариями в сборнике «Сумерки лингвистики» и в качестве приложения к трудам Марра. Свою статью классический филолог Сталин писал в соавторстве с филологом и выдвиженцем 1-го секретаря ЦК КП Грузии К. Чарквиани А. С. Чикобавой.

Знаменитый американский языковед и проповедник Ноам Хомский нашёл их работу «совершенно разумной, но без каких бы то ни было блестящих открытий» (англ. perfectly reasonable but quite inilluminating; в упомянутом в Википедии переводе сына члена ЦК З. В. Удальцовой и директора Института языкознания РАН В. М. Алпатова, – «полностью лишённым объяснительной силы»).

В Википедии оценку Удальцовой дал московский византинист С. А. Иванов: она «была глубоко партийным, коммунистическим, начальственным человеком. Удальцова была сначала заведующим сектором Византии, потом стала директором Института всеобщей истории. Она была, разумеется, цербером, идеологическим надсмотрщиком, разумеется, то, что она писала, не имеет никакой научной ценности».

Сравнение женщины, пусть и члена ЦК с собакой невежливо, а если душа бессмертна, небезопасно. Цербер – это кличка (лат. Cerberus, др.-греч. Κέρβερος) порождения Тифона и Ехидны (Тартара и Геи), трёхголового пса, у которого из пастей течёт ядовитая смесь. Цербер охраняет выход из царства мёртвых, не позволяя умершим возвращаться в мир живых. Борьба с речью (мышлением) и языком – это борьба по преимуществу с мертвыми. В природе живых – считать себя умнее мертвых, сожженных ли, превращенных в чучела или закопанных в землю.

Археологию раньше верно называли наукой лопаты, а не просто гробокопательством. Археолог Клейн рассказал второкурснику Новокшонову только ту часть правды, которую увидел глазами советского студента из Гродно сам. Коммунист тов. Шепилов видел правду с высоты члена ЦК в Москве, но помещал ее в «Омут памяти» уже после смерти своего покойного благодетеля:

«В мае 1950 г. в «Правде» была опубликована статья профессора Тбилисского университета Чикобавы «О некоторых вопросах советского языкознания». Она положила начало широкой дискуссии в этой области науки, завершившейся публикацией знаменитой статьи Сталина «Относительно марксизма в языкознании».12

И здесь Сталин не мог обойтись без предельной политизации этой научной проблемы и без доведения своей критики до криминальных характеристик. Он обвинил всемирно известного лингвиста и археолога академика Н. Я. Марра в аракчеевщине. Конечно, всё сказанное Сталиным в его статье объявлено было сразу святая святых, классикой. «Новое учение» о языке, созданное академиком Марром, предано было анафеме, и возможность всякой дискуссии в вопросах языкознания была гильотинирована.

К сожалению, с тяжелой руки Сталина у нас часто в теоретических вопросах организационно-административный подход доминировал над идейным. Забывается та элементарная истина, что с идеями надо бороться идеями.13

Неуважение к сталинскому уму ныне встречается часто. Свергая истукан мертвого Марра с пьедестала языкового Бога СССР, покойный тов. Сталин ставил смелый научный опыт. Ему нужны были ясные ответы на простые вопросы, озвученные Мещаниновым. Само советское общество должно было дать ответы на вопросы о происхождении и развитии общественного явления – языка.

Русская речь и язык великороссов испытали на себе самые страшные последствия Великой Октябрьской Социалистической революции. Принимаемые для исправления положения меры не останавливали опасных перемен в мышлении и речи русских. Русский грузин генералиссимус Сталин поступил по-большевистски: погибнет русский язык или же выживет – но будет найден ответ на вопрос о том, как развивается язык: от множества к одному или наоборот?

Заодно с большевистской прямотой будет дан ответ на вопрос о создателе языка. Если язык создал Бог, – то он обязательно вступится за свое детище. А не вступится, – значит точно, – нет его и точка.

Условия поставленного тов. Сталиным опыта неукоснительно соблюдались сменившим его М. А. Сусловым. Со смертью тов. Суслова условия опыта начали меняться.

Сталинский эксперимент можно уподобить взрыву ядерного заряда, но не над японским городом, а в сознании человечества. В 1955 году 11 всемирно известных учёных, напуганных последствиями своей деятельности, в том числе А. Эйнштейн, Ф. Жолио-Кюри, Б. Рассел, М. Борн, П. У. Бриджмен, Л. Инфельд, Л. Полинг, Дж. Ротблат, призвали созвать конференцию против использования ядерной энергии в военных целях. В итоге появилось так называемое Пагуошское движение, все участники которого получают персональное приглашение на конференции и не представляют какую-либо страну или организацию, причем дискуссии проводятся при закрытых дверях, только по завершении встречи делается краткое заявление для прессы.

Это довольно высокий уровень секретности, примерно, как на Билдербергских конференциях (Bilderberg group), ежегодно собираемых с мая 1954 года для сотни барыг и глав ведущих западных СМИ.

Рассматриваются ли на буржуйских Пагуошских сходках вопросы языкознания мне неизвестно, однако то, что Сталин был начитан более многих из упомянутых ученых, – несомненно. Обычная норма чтения Сталиным литературы была около 300 страниц в день. Он постоянно занимался самообразованием. Например, лечась на Кавказе, в 1931 году, в письме к жене Надежде Алилуевой, забыв сообщить о своем здоровье, он просит ему прислать учебники по электротехнике и черной металлургии. «Специально для него переводили немецкие, французские, английские, испанские романы, повести: и классические, и те, которые рисовали картину современного положения в этих странах».14

Оценить уровень образованности Сталина можно по количеству прочитанных и изученных им книг. В его кремлевской квартире библиотека насчитывала, по оценкам свидетелей, несколько десятков тысяч томов, но в 1941 году эта библиотека была эвакуирована, и сколько книг из нее вернулось, неизвестно, поскольку библиотека в Кремле не восстанавливалась. В последующем его книги были на дачах, а на Ближней под библиотеку был построен флигель. В эту библиотеку Сталиным было собрано 20 тыс. томов. По существующим ныне критериям Сталин по достигнутым научным результатам был доктором философии еще в 1920 г. Еще более блестящи и до сих пор никем не превзойдены его достижения в экономике. Сталин всегда работал с опережением времени порою на несколько десятков лет вперед. Он ставил очень далекие цели.15