Читать книгу Сталин и я - Redshon - Страница 8

Конечно, не просто ходить незаметно по широко раскинувшемуся микрорайону новостроек, но все-таки ночью это делать проще, чем днем, особенно если о чистоте одежды не думать. Так что добираюсь без приключений, вполне уверенный, что по следу меня не возьмут. Остались две ниточки: случайные свидетели и следы мои, но здесь я не мог сделать больше того, что уже сделал. «Молись, Митра», – говорил я сам себе и молился, каясь исступленно и искренне, ибо хоть и слаб я на гадости от глупости, но этот дебилизм все рекорды побил.

Молитва молитвой, а жить-то надо. Едва согревшись в квартире, рассмотрел взятое из машины. В бумажнике оказалось 300 долларов и немерянное количество денег в рублях. Столько я не держал в руках давно. Жить будем хорошо. Отложив документы и деньги, сжигаю все, что может гореть в пепельнице, а сам бумажник обжигаю до неузнаваемости и вместе с пулей и гильзой запихиваю в ведро, предварительно уложив в начавшую подванивать коробку из-под пельменей, которая там же и находилась.

Выхожу из квартиры к мусоропроводу и сбрасываю, чтобы дворник отправил все это на помойку после 6 утра. Произвожу неполную разборку пистолета. Номер на нем срезан – это хорошо. Чищу ствол и на всякий случай сразу пишу расписку о добровольной сдаче случайно найденного ствола и датирую завтрашним числом – 30 января. Глушитель оказался весьма интересным. Работа не фабричная, ручная, но такого качества, что можно от восхищения только головой покачать. На заказ что ли ваяли его?

Думать об этом я не стал. Устал. Прячу оружие в один из сапог, в котором я еще до армии ходил, отчего вида он крайне непотребного, и спать ложусь.55

Слово урок в древнерусском языке означало плату за украденную или испорченную вещь, или за убитого холопа. Урка – ученый, расплатившийся за проступок.

В те годы перед сном я часто перечитывал самиздатовскую лекцию еще одного своего учителя, урки Л. Н. Гумилева, освоившего терминологический аппарат и семантику жанрового дискурса русских узников в Норильлаге и написавшего на Таймыре в 1939 г. лекцию «История отпадения Нидерландов от Испании»:

«В 1565 году по всей Голландии пошла параша, что папа – антихрист. Голландцы начали шипеть на папу и раскурочивать монастыри, римская курия, обиженная за пахана, подначила испанское правительство. Испанцы стали качать права – нахально тащили голландцев на исповедь: (совали за святых чурки с глазами). Отказчиков сажали в кандей на трехсотку, отрицаловку пускали налево. По всей стране пошли шмоны и стук. Спешно стряпали липу. (Гадильники ломились от случайной хевры. В проповедях свистели об аде и рае, в домах стоял жуткий звон). Граф Эгмонд на пару с графом Горном попали в неприятное, их по запарке замели, пришили дело и дали вышку.

Тогда работяга Вильгельм Оранский поднял в стране шухер. Его поддержали гёзы (урки, одетые в третий срок). Мадридская малина послала своим наместником герцога Альбу. Альба был тот герцог! Когда он прихлял в Нидерланды, голландцам пришла хана. Альба распатронил Лейден, главный голландский шалман. Остатки гезов кантовались в море, а Вильгельм Оранский припух в своей зоне. Альба был правильный полководец. Солдаты его гужевались от пуза, в обозе шло тридцать тысяч шалашовок. (На этапах он тянул резину, наступал без показухи и туфты, а если приходилось канать, так всё от лордов до попок вкалывали до отупления. На Альбу пахали епископы и князья, в ставке шестерили графья и генералы, а кто махлевал, тот загинался. Он самых высоких в кодле брал на оттяжку, принцев имел за штопорил, графинь держал за простячек. В подвалах, где враги на пытках давали дуба, всю дорогу давил ливер и щерился во всё хавало. На лярв он не падал, с послами чернуху не раскидывал, пленных заваливал начистяк, чтоб полный порядок).

Но Альба вскоре даже своим переел плешь. Все знали, что герцог в законе и лапу не берёт. Но кто-то стукнул в Мадрид, что он скурвился и закосил казённую монету. Альбу замели в кортесы на общие работы. А вместо него нарисовались Александр Фарнези и Маргарита Пармская – (два раззолоченных штымпа), рядовые придурки испанской короны.

В это время в Англии погорела Мария Стюард. Машке сунули липовый букет и пустили на луну. Доходяга Филипп II послал на Англию непобедимую Армаду (но здорово фраернулся. Гранды-нарядчики филонили, поздно вывели Армаду на развод, на Армаде не хватило пороху и баланды. Капитаны заначили пайку на берегу, спустили барыгам военное барахлишко, одели матросов в локш, а ксивы выправили на первый срок, чтобы не записали промота. Княжеские сынки заряжали туфту, срабатывали мастырку, чтоб не переть наружу). В Бискайском море Армаду драла пурга. Матросы по трое суток не кимарили, перед боем не покиряли. Английский адмирал из сук Стефенс и знаменитый порчак Френсис Дрей разложили армаду, как бог черепаху. Половина испанцев натянула на плечи деревянный бушлат, оставшиеся подорвали в ховиру.

Голланды (обратно зашуровались) и вусмерть покатились, когда дотыркали про Армаду, испанцы лепили от фонаря про победу, но им не посветило – ссученных становилось всё меньше, чесноки шерудили рогами. Голландцы восстали по новой, а Маргарита Пармская и Александр Фарназе смылись во фландрию, где народ клал на Лютера.

Так владычество испанцев в Голландии накрылось мокрой пиздой».56

Впервые я услышал фамилию Гумилёв в 1980 году. Я учился тогда в пятом классе обычной советской школы города Ленинграда. А все прогрессивное человечество праздновало 600-летие Куликовской битвы. Говорили, что вроде по указу председателя Президиума Верховного Совета СССР и генерального секретаря Политбюро ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева даже медаль выпустили «Участнику Куликовской битвы», которая давала право на покупку колбасы без очереди.

Но я отвлекся. Итак, у метро Удельная в ларьке «Академкниги» купил я две книги: Михаила Горелика и Юлия Худякова. Посвящены они были доспехам и вооружению кочевых народов. Прочел я их и загорелся.

До того-то я думал, что древнерусские витязи закованные в броню героически пали в драке с одетыми в шкуры кочевниками, которым числа не было. А тут, два уважаемых ученых человека объяснили мне, что у монголов была самая тяжеловооруженная конница на то время, так что раскатали они Киевские княжества вполне по объективным причинам. Впрочем, и Китай раскатали, и Хорезмшахов, ну а всяких западных варваров типа германцев и венгров им сам Бог велел отдубасить.

Увлекло это меня – весь энтузиазмом запылал. Наворовал в школе олова, мама принесла гипса, и сел я солдатиков делать очередную серию.

Как делаются оловянные солдатики по Нюрнбергскому стандарту – все знают. Из гипса изготавливаются две симметричные пластины. Потом на них гравируется фигурка, ну а затем в этой форме отливается игрушка. Форма выдерживает 10—20 отливок.

Наделал я тогда корпус Субудая – фигурок 300, и княжескую дружину – человечков 100, ну и мирных в лаптях, чтобы рвы заполнять при штурмах – тоже около сотни.

С этой бандой оловянных фигурок я все монгольское завоевание и разыгрывал у себя в комнате. Городищ естественно понастроил, даже Золотые ворота Владимира замастырил из кубиков, жести и папье-маше. Орудий стенобитных, камнеметов китайского образца само собой. Полное погружение в реалии. Куда там современным компьютерным играм.

Вот в таком энтузиастическом переживании событий XIII века и попалась мне книга Владимира Чивилихина «Память», вышедшая сразу в двух «Роман-газетах».

«Память» я проглотил за сутки. Из книги этой я и узнал, что есть такой фашиствующий ученый Лев Николаевич Гумилев, который извращает и искажает историю России.

Так в детскую память и вбился негатив на фамилию Гумилев, благо детскому уху вятского паренька фамилия «Гумилев» по восприятию мало отличалась от «Бронштейн» или «Троцкий».

Второй раз фамилию Гумилев я услышал уже после школы. Я тогда слесарем механосборочных работ на заводе «Пирометр» НПО «Электроавтоматика» работал. Послали от 8-го цеха меня, новоиспеченного кандидата в члены КПСС, на курсы пропагандистов при Петроградском райкоме КПСС. Там-то на лекции офицера и коммуниста А. З. Романенко о классовой сущности сионизма я познакомился с офицером и членом ВЛКСМ Николаем Перумовым. Его послали эти лекции отсиживать от Ленинградского HИИ особо чистых биопрепаратов, из которого директор с фамилией Пасечник на запад сбежал и сдал супостату, Иуда, нашу программу создания эффективного биологического оружия.

От Коли я много интересного узнал про отечественную генетику и биологию. Про Толкиена, конечно, послушал. Помимо того, узнал я, что Коля любит поэзию, и что любимый поэт его – Гумилев.

– Это фашиствующий фальсификатор истории, что ли? – спросил я.

Коля посмотрел на меня как на чумного. Потом задумался и ответил:

– Нет. Это его папа. А мама его – Анна Ахматова.

Потом Коля прочел мне наизусть «Дракона», «Память», «Рабочего»… Много чего прочел, он Николая Степановича всего на память знает.

В общем, Колин авторитет, авторитет Ахматовой и обаяние стихов отца заставили меня задуматься: «А с чего это я о человеке сужу по Чивилихину только?» Одно мнение против трех, однако.

С тех пор я Львом Гумилевым заинтересовался и стал откладывать в голове все, что о нем читал или слышал. Помню вот такой пассаж из убитого не так давно русского писателя Балашова: «Изучали бы историю по Гумилеву, давно бы уже дурью перестали маяться».

С подачи Ника Перумова я прочел «Этногенез и биосфера Земли». Прочел и не понял: «И чего тут Чивилихина задело?» Вроде все складно.

Когда же мне удалось на семинар Льва Николаевича попасть, где он как про своих знакомых рассказывал про разных Жужей и Жужаней, мое недоверие сменилось на абсолютный восторг.

«Вот каким должен быть настоящий ученый!» – решил я и пошел служить в армию.

В армии я, конечно, выучил почти все стихи Николая Степановича наизусть, ну а все, что писал в журналах его сын, мне друзья присылали. Тексты эти я как откровение воспринимал.

И до такой степени я наинспирялся в своем почитании Льва Николаевича, что попросил девушку свою, Аню Суворову, выяснить домашний адрес Гумилева. Она выяснила и прислала.

И написал я Льву Николаевичу письмо примерно следующего содержания: «Дескать, пишет вам солдат Новокшонов, который вас начитался и истину просек. А раз так, решил он креститься, а вас просит быть его крестным папой».

Смех смехом, но через две недели, стоя в наряде дежурным по роте получаю ответ:

«Дело хорошее, Дмитрий Евгеньевич. Покрещу. Будете в отпуске или демобилизуетесь – звоните». И номер телефона квартиры на Большой Московской тут же.

Уже потом, учась на филфаке Ленгосуниверситета, обратил я внимание на странную вещь. Люди, общение с которыми мне было неприятно, Гумилева или ненавидели, или подсмеивались над ним. А так как таких людей было большинство, помалкивал я. И оттого тоже пользу приобрел – научился молчать, и осознал Псалом о том, что «блажен муж, иже не ходит»…

Однажды в 1992 году, придя на кафедру, я узнал от Александра Иосифовича Зайцева, что Лев Николаевич в больнице, и что очень плох. Тут мне что-то не по себе стало. Александр Иосифович тоже явно переживал и на лицо посерел. И сказал, как сейчас помню:

– Помоги ему Зевс.

Забухал я тогда. Впрочем, а что еще можно было сделать?

А потом Лев Николаевич умер.

Потом был скандал с похоронами. Александр Невзоров, помню, какие-то движухи по телеку делал, но я в апатии был.57 Просто пил, не забывая, что пьющее тело не только исполняет обязанности на должности студента кафедры классической филологии, переименованного из бывшего Императорского, Ленинградского госуниверситета, но и назначено ЦК на должность природного русского Императора.