Читать книгу Сталин и я - Redshon - Страница 5

Как и тов. Шепилов зимой 1952—53 годов, так и тов. Новокшонов через сорок лет с тяжелым чувством принимался за новое дело – исполнение обязанностей природного русского Императора. Лишь инстинкт самосохранения мешал забыть о случившемся назначении.

В русском языке слово император = царь, а вот, например, в английском два разных существительных: emperor и imperator. Так же было и до изменений бомбардира П. А. Романова, заменившего своей властью русского языкового бога (Κυρἲνος) слово царь на слово император.

В республиканском Риме звание император (imperator) присваивалось победоносному командующему непосредственно на поле битвы солдатами в случае, если в данном сражении гибло более тысячи неприятелей.

Император располагал правом жизни и смерти (imperium) – мог карать и миловать солдат. У меня не было влечения ни к должности царя, ни к власти полководца, к ним я давно перегорел, сыграв сотни сражений в оловянных солдатиков и сочувственно перечитав множество жизнеописаний различных вождей. Мне очень повезло приобрести властный опыт через одухотворяемых мной солдатиков; смерть оловянной или бумажной фигурки переносится легче, чем в кино или, тем более, смерть домашнего питомца, или, Боже упаси, родственника, друга или товарища, сотен и тысяч сограждан. В действительной жизни роль императора дается с меньшими удовольствиями, если, конечно, ее исполнитель ответственен и не является узурпатором, как на латинском языке именуется никчемный потребитель – usurpator.

В 1990 году я только поступил на кафедру классической филологии Ленгосуниверситета и полностью отдался учебе и научным исследованиям. Вдобавок я только что пережил крушение своей партии и государства, отчего все эти реконструкторские игры мутных цековцев вызывали у меня брезгливость. Когда у ГКЧП в 1991 году не получилось спасти СССР, я очень расстроился. Вернее, я был в бешенстве. Более всего меня злило то, что люди, которым по долгу службы было положено делать одно, делали все с точностью до наоборот.

Я недоумевал. Ведь, наверняка, все они служили в Советской Армии. Каждый из них принимал военную присягу. И каждый произносил такие слова: «Я клянусь… до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству… Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

А эти взяли и предали. И я состою с ними в одной партии, в КПСС. Сознание отказывалось такое принимать. Совесть раскалывалась. Я не мог найти ничего подобного в человеческой истории.

Трещина между совестью и сознанием не была пустой. Она быстро стала наполняться тем самым презрением, о котором говорилось в тексте присяги. И когда стало совсем невыносимо, я принял решение, вспоминая о котором и сейчас улыбаюсь.

В общем, пришел я в консульство Китайской Народной Республики, что на Васильевском острове, вызвал клерка, и говорю: «Я хочу вступить в Коммунистическую партию Китая».

У клерка восточный разрез глаз превратился в базедову выпуклость.

«Чифо?» – переспросил он. Я повторил. Минут 20 он пытался взять в толк, что за сумасшедший с ним говорит, а когда пришел в себя, сунул мне лист бумаги и предложил написать.

Ну, я и написал. Написал, что тошно мне от предательства, что невмоготу от творящейся гадости. Что партию мою запретили ее же руководители, а я не понимаю мотивов их шевелений. Что страну разваливают те, кто должен беречь ее как собственное дитя… Короче, излил душу. А выводом написал прошение принять меня в компартию Китая, потому как в ней за такие вещи прилюдно расстреливают, а за попытку устроить в стране кавардак давят танками на площади Таньанмынь.

Клерк попросил меня зайти через неделю.

Я зашел. Принимал меня уже другой клерк. Поважнее прошлого. Он произнес речь о том, что разделяет мои чувства. А потом сказал, что принять меня в китайскую партию нельзя. Потому что нет у этой партии института иностранного членства.

На том и расстались.

Я рассказал эту историю своему учителю древнегреческого языка, ныне покойному Никите Виссарионовичу Шебалину. Он рассмеялся и ответил: «И правильно сделали, что не приняли. У них своих миллионы, зачем им наши то еще?»

Тут-то я и прозрел.32

Сын профессора Московской консерватории и Народного артиста РСФСР, лауреата двух Сталинских премий первой степени (1943, 1947) Виссариона и внук преподавателя математики Омской гимназии Якова Васильевича Шебалина Никита был хорошим учителем.

Как сейчас помню сентябрь 1990 года. Первое занятие у группы студентов, зачисленных на I курс филологического факультета ЛГУ по кафедре Классической филологии. Предмет – древнегреческий язык. Занятие ведет Никита Виссарионович Шебалин.

Студенты рассаживаются в аудитории. Никита Виссарионович стоит у окна задумчивый и, выдержав паузу, говорит:

– Осень. Все простужены на факультете. А вот в Древней Греции простуда была редкостью. Почему?

Первокурсники замерли…

– Черт знает, почему древние греки не простужались?

Шебалин выдержал паузу и громко ответил, резко повернувшись к студентам:

– Да потому что чеснок постоянно ели! Жрали чеснок регулярно – потому и не простужались! Вот и вы ешьте чеснок! И не будете болеть простудой! Как древние греки будете здоровы. Как Платон, Аристотель и Ксенофонт!

Напряжение, присутствовавшее в первокурсниках, мгновенно исчезло. Ведь между студентами и Аристотелем с Платоном моментально возникла связь: чеснок.33 Вряд ли его вкус изменился за 2000 с лишком лет.

Приемы, которые применял Никита Виссарионович, чтобы убрать из студентов излишний трепет перед древнегреческим текстом были разнообразны. Вот еще один:

– Чем древние греки отличались от вас? – Вопрошал он.

Не получив ответ, объяснял:

– Ничем!

Надо признать, что столь простые педагогические приемы оказываются весьма действенными при обучении студентов умению разбора текстов. Ведь часто даже хорошо подготовленный в языке студент видит в тексте не то, что в нем есть. Студенту просто не приходит в голову мысль, что в веках прославленный автор может столь просто выражать свои мысли. Никита Виссарионович отменно умел выгонять из голов студентов порожденные их трепетом перед авторитетами бессмысленные образы.

На свой лад, просто, предметно, Шебалин доносил до учащихся необходимость ясности в работе с текстом. И неоднократно посмеивался над случаями, когда этой ясности не было. Шебалин был носителем традиции, о которой за два века до него хорошо написал Михаил Михайлович Сперанский: «Первое свойство слога34, рассуждаемого вообще, есть ясность. Ничто не может извинить сочинителя, когда он пишет темно. Никто не может дать ему права мучить нас трудным сопряжением понятий. Каким бы слогом он не писал, бог доброго вкуса налагает на него непременяемый закон быть ясным… А посему хотеть писать собственно для того, чтобы нас не понимали, есть нелепость, превосходящая все меры нелепостей. Если вы сие делаете для того, чтоб вам удивлялись, сойдите с ума – вам еще больше будут удивляться».

Один случай, когда излишний трепет перед текстом, помноженный на недостаточное знание языка, может привести к «комическому эффекту»35 (смеху), врезался в память особенно.

По мнению Никиты Виссарионовича, бедой многих гробокопателей является недостаточное знание языков. Поэтому, кстати, Шебалин резко отрицательно относился к большевистской инновации, разделившей историко-филологический факультет Университета, на исторический и филологический. Шебалин на все лады вбивал в головы студентов любимую максиму своего учителя, Аристида Ивановича Доватура: «Историк без филологии витает в воздухе, филолог без истории прижат к земле».

Так вот, по рассказу Шебалина, гробокопатели откопали какие-то хоромы в Северном Причерноморье. Но им было непонятно, кому посвящен этот храм. Однако на одной из колонн, была найдена надпись: ΟΥΧΕΣΑ36.

Вот как излагает рассказ Никиты Виссарионовича в своем блоге «Живого Журнала» гражданин Израиля Семен Крол, однокурсник автора, присутствовавший при этом:

«Вроде, среди олимпийских богов никакой Ухэсы нет. Да и вообще, нигде она не встречается. Поэтому, археологи решили, что нашли храм какой-то местной богини Ухэсы. Таврской, не иначе. Но мы ведь ничего не знаем про таврических местных богинь. Знаем только про ту богиню-девственницу, которой служила Ифигения, дочь Агамемнона, которую он принес в жертву, как известно, но богиня в последний момент подменила ее овечкой, а ее унесла в Тавриду и сделала своей жрицей. Мама Ифигении, Клитемнестра, тогда так обиделась на мужа, что, в его отсутствие завела себе любовника – его брата, а когда Агамемнон вернулся с троянской войны, зарубила его топором.

Этой богине-деве посвящали человеческие жертвоприношения. Когда Орест, сын Агамемнона и Клитемнестры, брат Ифигеннии, бежал в Крым от гнева Эринний, после того, как, в месть за отца убил мать, его вместе с его другом Пиладом привели к алтарю этой богини, и Ифигения чуть было не принесла в жертву своего брата.

До сих пор в Крыму, на мысе Фиолент, показывают развалины, где, по преданию, это все произошло…

Надо сказать, что имени Ухэса там на развалинах тоже не нашли. Но в принципе, не исключено, что ту «крови жаждущую богиню» звали Ухэсой. Почему бы и нет?

По этому поводу археологи сделали доклад в Эрмитаже. На доклад пришел Никита Шебалин. Когда доклад начался, Никита Виссарионович схватился за живот, потом упал под стол, а когда его достали оттуда, он объяснил, что ΟΥ ΧΕΣΑ значит по-гречески – «не отливать». Т.е., «не мочиться»».37

Умение видеть текст и не вкладывать в него выдуманный наблюдателем, излишний экстралингвистический фактор, которым часто злоупотребляют отечественные стилисты, было характернейшей чертой стиля Шебалина. Поистине, удивительным для студентов стал разбор одной фразы из «Нового завета» («Евангелий»). Шебалин предложил порассуждать над сентенцией: Блаженны нищие духом (πτωχοὶ τῷ πνεύματι), ибо их есть Царство Небесное.

Сначала Никита Виссарионович жизнерадостно выслушал и прокомментировал все возможные толкования остроумно-глупого оксюморона «нищие духом», а затем предложил посмотреть на фразу без знаков препинания.

Не дождавшись от студентов толковых предложений, Никита Виссарионович сообщил:

– А ведь знаки препинания изобретение позднее. Кто поставил тут эту запятую? Почему бы не поставить ее после слова «нищие»? Почему бы не поменять интонацию при прочтении?

И показал студентам давно известную мутную фразу в совершенной ясности: Блаженны нищие, духом ибо их является Царство Небесное.

Излишне говорить о качестве, стиле, слоге, русского языка у Шебалина, если Никита Виссарионович так мог видеть интонацию в тексте мертвого языка. Возможно, что именно из-за своего прочтения христианских текстов, Шебалин довольно критично относился к христианству, религиям священных книг; иначе как долгогривыми он попов не называл.

Весьма критично относился Шебалин и к властям, выражая отношение свое иронично. Например, в таком рассказе:

– Пригласили меня как-то в КГБ. Предложили поехать шпионом в Латинскую Америку. Я удивился, говорю: языков не знаю, меня сразу разоблачат и схватят! Мне отвечают: как это не знаете? Вот же, написано в вашем личном деле: «знает латинский язык».

Трудно сказать, был ли подобный случай в действительности, но доподлинно известно, что Шебалин имел весьма неприятный опыт общения с органами госбезопасности. Но надо отметить в этом рассказе Шебалина его стилистический аспект и впечатляющую игру слов.

Еще Шебалин называл милиционеров «скифами», проводя аналогию с древними Афинами. И советовал некоторым студентам весьма полезное:

– Если увидите милиционера, обойдите его стороной.

Однажды в лихие 90-е Шебалин заметил, комментируя сообщения СМИ об убийствах, грабежах и насилиях:

– Знаете, кто лучший друг стекольщика? Хулиган. Вот если у стекольщика нет заказов, он дает хулигану пятак на водку, и заказы появляются. А в старые времена лучшими друзьями стоматологов были сахарозаводчики.

А вот как охарактеризовал в своей стилистической манере Никита Виссарионович члена КПСС А. А. Собчака, когда тот стал мэром:

– Теперь у города начнется новая жизнь. Бывал я с Анатолием Александровичем на картошке, знаю его. Образованнейший человек! Организатор! Стратег!

Стилистические простота и ясность во взглядах не только на текст, но и на саму жизнь людей сквозят и баснях Шебалина, получивших широкое хождение среди филологов-классиков. К примеру:

Аристократичная простота была и стилем жизни Шебалина. Вот как он раскрыл своим студентам секрет своей стрижки под горшок в 1991 году:

– Совсем в парикмахерских сдурели! Такие деньги драть за обычную стрижку! Но меня не проведешь. Я кастрюлю надел, и все лишнее перед зеркалом обкорнал ножницами!

Жил Шебалин один в коммуналке на Фонтанке, напротив БДТ. Мебели минимум и много книг. Черно-белый дурно показывающий телевизор.

Интересно говорил Никита Виссарионович и о стиле, которого следует придерживаться в быту:

– Филологи-классики должны пить лучшее, что есть на сегодня. Это пролетарии пусть сивуху или портвейн пьют. Каберне пил мой учитель, Аристид Иванович Доватур, я пью. Ведь classicus означает принадлежность к первосортному, к первому разряду в обществе.38

Вспомнилось, что Сталин предпочитал только вина «Цинандали» и «Телиани». Случалось, выпивал коньяк, а водкой просто не интересовался. С 1930 по 1953 год охрана видела его «в невесомости» всего дважды: на дне рождения С. М. Штеменко и на поминках А. А. Жданова.39