Читать книгу Чем дальше - Роман Лошманов - Страница 12

***

Мы приехали взять интервью у двух отцов. Один из них ждал нас на дальнем острове Мичинес, куда можно попасть либо на корабле, либо на вертолете, но только если позволяют погодные условия. Для подстраховки (вдруг не попадем) Катя запаслась третьим героем, и после завтрака мы отправились к нему. Герой сказал, что перепутал день и ждал нас завтра. Мы договорились списаться и увидеться потом, но так больше и не увиделись.

До следующей встречи оставалось несколько часов. Рядом был большой торговый центр, мы походили по нему – в нем были все те же игрушки, одежда, обувь, как и во всем остальном мире, и всего было много, но чувствовалось, что выбор ограничен и что все попадающие на острова вещи ценятся больше, чем на континенте.

По дороге домой зашли в супермаркет за продуктами на ужин. Я нашел на кухне пакеты для запекания и хотел купить рыбу. Но свежей или замороженной рыбы в этом магазине в столице островной страны не было: только консервированная или соленая. Вообще выбор продуктов, как и во вчерашнем месте, можно было назвать необходимым и достаточным, без излишеств, и по полкам можно было понять, что острова сильно зависимы от импорта продовольствия, а фарерцев в еде интересует прежде всего ее наличие и добротность, далеко не разнообразие. Но даже здесь нашлись свежие феттучине – датские; я купил их и пакетик сушеного орегано. Рыба нашлась в FK – там был выбор между дикой треской и фермерским лососем, и больше выбора не было; купил треску. В одной из морозилок нашлись исландские бараньи головы (с уточнением на этикетке: «очищенные»); я подержал одну голову в руке, подумал, что это будет слишком радикально для Кати, и положил обратно.

На карте, взятой в информационном центре, я нашел точку недалеко от Торсхавна, которая была обозначена как музей под открытым небом. Туда мы и отправились, занеся продукты домой.

В Торсхавне живет сорок процентов населения Фарер, двадцать тысяч человек. По местным меркам – мегаполис, шумный, пестрый, оживленный; но стоит подняться на один из невысоких холмов, на которых он стоит, и видно, как внезапно и быстро за последними домами начинается нечеловеческая природа. Можно даже не подниматься – часто даже улица в перспективе кончается тем же самым.

Торсхавнский порт полон лодок и яхт. В нем разгружались два больших сухогруза, наполненных контейнерами. У пассажирского причала стоял паром, один из тех, что соединяет между собой острова. В Торсхавн завозят топливо большие танкеры, заходят круизные лайнеры. То есть порт этот довольно большой – но из-за того, что город невысок, рельеф плавен и плоск, совсем рядом напротив находится почти безлюдный остров Нёльсой, который кажется с набережных не островом, а другим берегом залива, и главное, из-за того, что море тихое и спокойное, – гавань кажется заводью, а не частью океана.

В историческом центре сохранились старые дома, такие, какие здесь строили лет двести назад: приземистые, маленькие, но двухэтажные, с крышами, покрытыми зеленым-зеленым дерном – видно, как ценили и ценят здесь тепло и экономят ресурсы. На некоторых из этих зданий, на длинных круглых перекладинах висели связки сушеной трески; мне показалось, что именно здесь они предназначены для туристического глаза. Перед одним из таких домов стоит небольшой памятник двум братьям-поэтам Джюрхусам, которые в нем жили. Это две небольшие статуэтки, старший брат стоит за младшим, за ними – стеклянная стела, на которую они как будто отбрасывают большие прозрачные тени, а сквозь эти силуэты видны стена, окна, крыша их родного жилища. Метафора проста и понятна даже тому, кто не знает фарерского и не сможет прочесть стихи этих людей: их дело больше и важнее того, кем они были в своих конкретных физических телах, оно принадлежит их родине и совершено ради нее. На стеле надпись, дублированная на английском: «Старший был поэтом изгнания и спора, младший – поэтом света, для которого ребенок был королем бытия. Общим для обоих была вера в фарерский язык». Джюрхусы первыми стали писать стихи на фарерском, и для такого маленького народа это очень важные люди: поэзия развивает язык, бережет его и хранит, демонстрирует его скрытые возможности, открывает новые смыслы, вплетается в коллективную память – объединяет, наконец.

В Торсхавне вообще много городских скульптур. Они небольшие, соразмерные тихим улицам с цветными однотонными домами и крошечным площадям, на которых находятся; скрепляют место, объясняют его и наполняют значениями. Когда мы вышли на дорогу, которая ведет из Торсхавна вдоль моря, то встретили на берегу странную скульптуру. На гранитном кубе стоял наискосок другой гранитный куб, к которому сбоку, то есть перпендикулярно, была прикреплена статуя сидящей обнаженной девушки – она положила голову на колени, сжатые руками, и смотрела на пролив. Рядом стоял еще один куб, на котором та же девушка и в той же позе сидела как обычно, то есть сверху. Наверняка у этого произведения был заложенный художником и не разгаданный мною смысл – но возможно, смысл был в том, что он должен возникать в каждом новом зрителе, который видит эти кубы и бронзовых девушек, противопоставленных проливу и соседнему острову, зеленой траве и желтым калужницам, монотонному небу. Противопоставленных – но вписанных в пейзаж непротиворечиво.

Мы шли по дороге вдоль моря, и было непонятно, кончился город или еще нет. Слева оставались улицы, но потом вместо улиц по обеим сторонам дороги были отдельно стоящие посреди травы и камней дома, которые тоже были городскими, но без города. Как будто дом – современный, со всеми необходимыми удобствами – был здесь отдельной минимальной городской единицей, которую можно поставить где угодно, связать его с остальными домами дорогами и другими коммуникациями и так создать городскую среду в разделенном пустошами пространстве. По траве гуляли мохнатые овцы, возлежали ягнята, между ними переваливались гуси; в небольших загончиках стояли курицы и петухи. Один баран с завитыми рогами подошел к сетчатой изгороди, я познакомился с ним и потрогал его: он обнюхал мою протянутую руку.

Дорога свернула налево, а мы спустились в каменистую долину, где бежала к океану через голыши и маленькие водопады крошечная речка. Перешли через нее, поднялись на гряду – было видно, как кончается остров напротив, а внизу по зеленому тянулась к океанскому обрыву ломаная желтая линия калужниц, обозначая русло ручья. Музей оказался небольшой фермой: издалека она почти сливалась с пейзажем из-за того, что ее строения были обшиты коричневыми досками или сделаны из таких же, как повсюду, камней, а крыши покрыты таким же, как вокруг, дерном. Никого не было, и было непонятно, работает музей или нет; но нам и не хотелось никуда заходить. На этих ветреных и неприютных островах в таких приземистых домах – простых, лаконичных, без украшений – люди жили веками и строили их крепко, потому что знали, что они и их дети, и дети детей, внуков и правнуков останутся здесь навсегда.