Читать книгу Напропалуйное гнутьё - Сергей Николаевич Огольцов, Сергей Огольцов - Страница 2

…клубы тумана начинают редеть, истоньшаться… нет, показалось… вновь наплывает вязкая непроглядность. Но в ней предощущается некая потаённая жизнь, невидимое шевеление в густой всепоглощающей пелене… Кто там укутан? Зачем тихарится?

И море, совсем неподалёку слышно море, буквально рядом, очень близко. Плоский плеск волны набежавшей на берег, и – опадает стихая… Словно мерное посапывание исполина, кому неведомы сомнения в своей мощи, даже когда спит. Вдох, и – отхлынул, а следом накатывает другая, такая же, следующая в череде волн… Несущая неизменный выдох…

Изредка, резкий вскрик чайки прорезает шум дышащей пучины…

Стоп! Не газуй! Что за Моби Дичь ты тут гонишь? Сковырнулся с высоких каблуков 19-го века, или как? Чайка не дура тебе, чтоб летать вслепую. Птицам не удалось развиться до радара летучей мыши, не могут пищать ультразвуком, нащупывая путь в темноте и тумане.

[–»

Неизвестный орнитолог Х. фон Хольцшнобель полагает, что ряд отрядов пернатых достиг грани оснащённости таким аппаратом, а некоторые (колибри, например) переступили её и пользуются втихаря, на бытовом уровне. Причину такой ситуации он видит в их птичьей заносчивости и претензиях на аристократизм. Они, видите ли, родственники самому Кондору, царю-батюшке, по линии голубой сойки…

(Заметка между строк в рукописи, найденной в Саратоге под Саратовым и снова утерянной на испытательных полигонах Томска-4)

«–]

Баста! Хватит умничать! Открой глаза навстречу шири бескрайнего моря. Сколько можно тянуть резину…

Туман схлынул с разлепленных ресниц.

Уюй! Вместо океанических беспределов, вынырнул вид на лопоухость и легковерие моих органов слуха. Никто же не требовал скорострельности, не вымогал немедленных выводов, однако уши мои лоханулись спросонку как на первый день замужем. Истолковали саундтрек совсем не в ту сторону.

Да и я хорош – доверился им без проверки, ослабил контроль и, едва проснувшись, – получи неприятность: хреновенький из тебя снайпер – попал пальцем в небо. С бескрайностью горизонтов у нас тут явный дефицит.

Куда ни глянь, взгляд упирается в пространство, замкнутое сопряжением разнонаправленных плоскостей. Отследить детали архитектурного решения заморится и сам пан Вий, если сможет глаза продрать с похмелья. А звук прибоя хоть и насухую, но в полном объёме воспроизводит толпа, заполнившая окрестную архитектуру.

Похоже, в моей повестке на сегодня стоит «перекантоваться на вокзале». Ничего себе, какой я, оказывается, романтик. А может, случайный бес попутал принять на грудь чего-то свыше расчётных параметров?

Не-а, отпадает за отсутствием симптомов. Похмелья ни в одном глазу, барханов из Сахары тоже во рту не наблюдаю. Отсюда вывод: я трезвенький как стёклышко, и не достопочтенный Вий.

Но в таком случае с какого передряга давлю комарика на этой полировке? Кстати, неплохой дизайн у мебели, продуманный. Сидельная приспособа ёмкостью на трёх. Рассажены по индивидуальным секциям, что не способствует соображению на троих. Но эти игры потеряли актуальность, стали обрывками старых кинолент. А мне-то что? У нас ИИ есть, кто всё за нас решит.

Площадь, отводимая под отдельно усаженную душу, вполне привольна, на вырост, из расчёта на неуклонный рост живого веса в глобальном пользователе.

Однако на здоровый сон в персональной загородке губу не раскатывай. Даже и калачиком не выйдет, не-а. Вот эти комфортабельные подлокотники серебристого отлива не допускают протянуть ноги в корраль к соседу.

По большому счёту правильный намёк – спатоньки дома надо, а на вокзале отдых порционный: в сидячем виде и только на ⅓ лавки…

А вон, кстати, и чаечка, что очнула меня звучным кряком над фейковым прибоем. До чего редкое оперение! Медно-золотистое облачко Афро на одуванчике головы. Полёты над волнами закончены, приводнилась на молочно-белой глади плиток. Спиной упёрлась в полированную ножку на том берегу русла в блеске облицовки. Ноль внимания на гущу ног, снующих мимо. Вся – в книжке с картинками, опёртой на коленки врастопырку. Пятки под ягодицы – заклинить скольжение по полу, коленкам варианта нет, кроме как торчать. Кузнечик в оранжевых колготках. Книжка-раскладушка распахнулась в обе стороны, колышется на стебельках-подставках, туда-сюда.

По твёрдой глади сразу в обе стороны спешат армады разношерстной обуви мимо картинок в книжке яркой букашки-Афро-одувашки напротив меня, по ту сторону потока ног, спешащих по молочному руслу в кисельно полированных берегах.

И вдруг поверх суматохи ног – водомерок булькнул мелодичный гонг, всем-всем-всем: заострить внимание на непререкаемостях стрекота стрекозы!

Но постой-стой-стой! Погоди! Что это за язык-то? А и где я тут вообще?

По публике вокруг даже и Шерлок вряд ли вычислит, куда их на пару с Холмсом занесло. Обычная смесь транзитных толп, пигментация кож с охватом всего спектра, от глянцево-угольного до слепяще-альбиносного, мульти-расовая массовка, где всяк номад шпарит на персональном муттер шпрахе.

В такой среде «где?» явно не у дел, не катит. Лёгким движением руки меняем вопросительное слово, второй подход с другого боку: «зачем» я, собственно, тут, сам не знаю где?

В ответ – затяжная пауза и неразборчивое хлопанье ресниц, беззвучно. Однако позыв почесать в затылке я успешно сдерживаю, пресёк его в зародыше, на всякий. Что если вдруг меня растил цивилизованный слой мирового сообщества? Навскидку, блин, всего не угадаешь.

И тут я просто-таки похолодел, вкогтился в подлокотник, словно беркут. Мою треть лавки взяла в кольцо окружения неизбежность постановки главного вопроса, напрямую. Как ни крути – придётся. Едва утихнет треск провальных попыток объехать его на кривой. С подобными вопросами дешёвые номера не проходят.

Озноб отчаяния пробежал по коже, она уже успела догадаться, что основной вопрос, даже поставленный ребром или на попа, упрётся в полупрезрительную тишь. Эх, будь что будет:

– Кто я?!

Bukov_01

Буков умирал, и знал об этом.

Он умирал как зомби, без эмоций. Его не слишком колыхал предстоящий факт. Такой скелет как у него подобной хернёй не проколышешь – клинит, падла, намертво в любом суставе.

Бытие приучает к сдержанности чувств. И у тебя на всё заводится одна и та же реакция: ну, и что? Отреагируешь и скажи спасибо, если ответно не резанёт боль. Особенно в крестце.

Не то чтобы равнодушно, однако безучастно относился Буков к своей кончине. Типа сходить к зубному врачу. Хочешь не хочешь – надо, раз уж болит. Просто день и час не назначены, но уже недолго. Он это знал.

Знанием Буков ни с кем не делился. Не имел манеры напрягать посторонних своими личными проблемами. Инфаркты Буков переносил на ногах. Даже обширные. Уже впоследствии, годы спустя, мог и проболтаться. От нечего делать, наверное, когда уже старость стала сказываться.

А во-вторых, некого ему утешать и подготавливать. Не пацанву же в супермаркете, куда он выходил раз в 3 дня за макаронами, хлебом и каким-нибудь кетчупом, упрятать в холодильник.

Госязыком державы-победительницы Буков не владел. Блондинчик при кассе устраивал цирк для корешков. Уставлял в Букова незримое ружьё, потом ребром второй ладони себе по бицепсу: «пиф-паф!». Клоун…

Чернявый пацан улучил момент меж дальних полок, где рядом никого, спросил у Букова, знает ли по-русски. Он не ответил, хотя услышал через привычную уже полуглухоту. Положил на стол возле компьютера деньги на непонятном языке, которые давала ему миссия Красного Креста. Забрал сдачу и ушёл.

Течение жизни человека предопределено на 100 %, благодаря биологическим наукам. Нам загодя известно, когда он созреет, заматереет, начнёт усыхать и бултыхнётся в Лету (тут правильней воткнуть на языке поэзии, чтоб лишний раз не жимануло от мысли, которую он, человек, запроторил на дно зиндана в тридевятом круге подсознания, чтоб не стопорила исполнение будничных задач).

Куда сложнее прозревать его биографический фарватер. Тут слишком много факторов: семейное положение, общественно-политическая жизнь, расклады гео-экономики и всякая другая кошка, готовая перебежать дорогу.

Ну, а данный персонаж был человек маленький, анализ политики с прочей хернёй ему и нах-нихт не ху-ху… и так далее. Иначе давно б уж знал закономерность такого конца своей биографии, обусловленного династически натасканными навыкам стратегического руководства противников политического образования в землях горного края, где ему пришлось доживать свой век. Плюс неисчислимое превосходство в денежных и демографических ресурсах. Плюс оснащённость армии оружием в разы мощнее допотопщины в помянутом политобразования. Плюс продажность независимого правительства и руководства… И много чем ещё делали бы ему мозги надроканные шарлатаны из телепрограмм, да только не включал он телевизор. И не то чтобы просто отнюдь, а от слова «вообще».

Буков умирал с размахом. Один на все хоромы для большой семьи. Семью разметало в капитуляциях и беженстве. Только он застрял как старый гвоздь, намертво въевшийся ржавчиной в древесный брус. Легче поломать, чем выдрать.

Теперь он умирал один, молча, зная, что умирает, и что данный факт ему тоже придётся переносить на ногах.

Изредка в дом являлись мирные граждане державы, одержавшей беспримерную победу, снять мерку под свои мирные семьи. Большой дом, место тихое, в тупике. Хороший сад, хоть и запущенный.

Осмотревшись внимательнее, уходили, разочарованно прицыкнув языком. Дом стоит на краю отвесного обрыва. Обречён рухнуть вниз не в том так в следующем из неизбежных тут землетрясений.

Здешние горы всегда были зоной сейсмической нестабильности. Когда строил, Буков об этом не подумал, не знал таких слов. Радовался, что повезло и горсовет, не маринуя, выделил участок. Однако строил-то уж, конечно, не на краю. За десятки лет овраг придвинулся, вместе с потоком открытой канализации – речка-вонючка, там, на далёком дне…

Так Буков выучил слова про сейсмичность региона. Но теперь обратно забыл. Когда-то трещины в кухонной стене под вытяжкой при газовой плите приводили его в унылую ярость. Потом он привык и перестал их видеть.

А сейчас просто сидит в тиши большого дома, слишком большого для него, смотрит на окно, чьи шторы никогда не закрывает. Сада за окном он не видит, как не видит, где кончается нос, и начинаются глаза в смазанных пятнах лиц тех пареньков при супермаркете.

Но он и так знает, что сад зарос травой по пояс. Сад, превративший его руки в придаток лопаты, косы, грабель, отдавший спину в кабалу болям.

В саду ему нет за чем и нечем присматривать… У него теперь всего делов-то – помереть.