Читать книгу Напропалуйное гнутьё - Сергей Николаевич Огольцов, Сергей Огольцов - Страница 7

По радужке в застывшем взгляде Букова скользнула тень из по ту сторону оконного стекла. Глаза его, по эту сторону, мигнули, теряя неподвижность. Он перестал быть частью старого стула.

Что именно прервало его мебельное состояние, Буков разобрать не успел. Мельк оказался слишком краток для края облака, случайно зацепившего диск солнца. Однако покрупней кого-то из удодов, самых крупных птиц, прижившихся в заброшенном саду.

Должно быть, снова граждане державы, взявшей верх в вооружённом противостоянии.

Подавшись вперёд, Буков упёрся в колени руками и помог телу встать. В коридоре свернул направо, к двери в сад, откуда зайдут экскурсанты – оценщики бродить по большому дому. Ему это всё равно, но всё равно неприятно. Лучше б дождались, пока он дождётся.

Уши распирал шум, слышный только Букову. Их закладывало с утра, и он становился полуглухим, нося шум в ушах. Об этом, как и остальном, Буков никому не говорил. А и было б кому, не сказал бы. Какой толк.

Что площадка за дверью вымощена плоскими обломками мраморных плиток, нужно ещё было догадаться, или знать заранее и вспомнить. Пучки высоких сорняков, пробившись в швы между кусками разного калибра, скрыли мостовую своей порослью. На вершке рослой лебеды направо от двери залип занесенный ветром клок бумаги.

Буков не знал зачем, он сделал те три шага к белому листку.

Конечно, шаги оказались необдуманными. Одна из тех ошибок, когда никто не виноват.

Шагнул-то ведь не Буков из прошедшей жизни, а Буков с головой в полуотключке ожидания. Однако тело, привыкшее служить Букову, Вечному Аккуратисту Букову, согнувшись, потянулось за бумажкой, чтоб отнести мусор перед дверью в мусорный пакет на кухне.

Боль полоснула острой косой поперёк хребта этой пары Буковых: аккуратиста и забывшейся развалины.

Отсутствие вины не снимает наказания. Тем более если прищучен в непосредственной близи от допущенной ошибки.

Буков и ожидание распались. Ему пришлось очнуться. А тело попросту рухнуло на колени. Рефлекс, запущенный падением, заставил его руку метнуться вперёд, к стояку из толстой арматуры, чтобы ухватить. Колени не успели приземлиться на мрамор под травой. Буков застыл в полуприседе, переждать волну хлестнувшей боли.

Боль не унималась, и Буков начал осторожно распрямлять спину. Рука помогала коленям поднять тело вверх…

Этот стояк Буков забил в землю много лет назад. По просьбе жены. Рядом с кустиком вьющихся роз. Да и какой там кустик – три былинки чуть вылезшие из земли. Поддержка смотрелась чересчур мощной. Буков сказал – на вырост, где я тебе возьму другую железяку.

Теперь её окутывала сеть жилистых стеблей до макушки. Оттуда, по закреплённому позднее бельевому тросу, гигантская труба с ажурным кружевом стенок из непролазных веточек и листьев провисла к следующему стояку. На сколько лет позднее вбивался тот, Букову уже не вспомнить.

А ещё позднее, по следующему тросу, труба переползла за угол большого дома, на его глухую стену.

Летом, недели на полторы, цветение мелкие роз нежнейшего оттенка заслоняло ажурную конструкцию из длинных переплетённых стеблей. Цветение создавало эффект облачка, подкинутого в сад на высоту 2 м от земли.

В те недели даже аккуратисту случалось застыть на мощёной (в тогдашней жизни чистой ещё от сорняков) площадке, и бормотнуть невесть в чей адрес и о чём: «ну, да»…

Остальные 350 дней, он просто терпел ажурный макет доисторической анаконды на заднем дворе, и ежегодно прореживал ей чешую секатором. Когда жена скажет.

Неблагодарное растение царапало ему руки, но тратиться на сварщицкие рукавицы он не хотел ради одного или пары дней в году. Да и работать в них секатором неловко…

Буков распрямился, наконец. Снял руку с арматурины.

– Что, старик, старость не радость?

Их было двое. В лёгких рубашках с коротким рукавом. Который с пузом, был в очках, да ещё и при галстуке.

Видать, спустились в сад по ступеням боковой лестнице от ворот, вдоль глухой стены.

Буков, не морщась, равнодушно выдрал из ладони плоский шип. Кривой, как зуб гюрзы, только зелёный. Один из матёрых стеблей подвернулся под руку, схватившуюся за арматуру.

Подарок от куста он уронил в траву. Стёр кровь с руки бумажкой, которую таки прихватил вставая. Когда уж сунул её в карман на джинсах, Буков отвечал очкастому противным скрипом своего, уже отвыкшего говорить голоса.

– Доживёшь – увидишь. Если с жиру не лопнешь.

– Ты, пень старый! Не знаешь, на кого тявкаешь! – Заорал который без живота, но руки брюхатились бицепсами, распирая рукава рубахи; бычья шея начиналась враз от бритого затылка.

Буков медленно вздохнул носом, но смотреть продолжал на толстого. Шутовство пацана в супермаркете он сносил молча – там уже территория победителей, но здесь, хоть и запущенный, был его сад. Гражданские оценщики вели тут себя сдержанно, видно ведь, что человек жизнь положил в эти шесть соток и грубо сложенный, но большой дом.

– Унял бы ты своего пса, – проскрипел он.

– Ну, падла, ты у меня сейчас… – взорвался качок.

– Ограш! – По-хозяйски укротил его галстучник, – разговоры тут я разговариваю. Иди-ка лучше, чисть свою баранку, скоро поедем.

Оставшись наедине с Буковым, толстяк спросил:

– В доме один ты? Человек не просился его спрятать? Такой, без одного глаза.

– Надоели вы мне, человеки, – равнодушно ответил Буков. – Хоть с глазами, хоть без.

Он развернулся к двери в дом, но покуда достиг её, спросивший успел уже скрыться за угол, от которого начиналась лестница вдоль глухой стены наверх, в тупик за воротами.

Буков вернулся на стул в гостиной к своему ожиданию.