Читать книгу Как мы продлили этой зимой - Сергей Язев - Страница 4

Мне казалось, что заболели все.

Сначала занемог Виктор Рябенко. Он прислал электрическое письмо, оправдываясь, что не отвечает на послания, ибо грипп. Но к моменту вылета непременно поправится.

За четыре дня заболел Дмитрий Семенов. Он проводил во вновь открытом планетарии почти весь день без выходных, а там уже заболели (поочередно) сначала все лекторы, потом и все экскурсоводы, а он все держался – но наконец заболел сам. Поскольку никакие лекарства он не пьет, лечение осуществлялось только народными методами. При этом Дима периодически звонил и однообразно спрашивал, как я себя чувствую. А я уже неделю чувствовал себя плохо, поскольку и у меня появился неодолимый кашель (я с трудом с ним справлялся на пресс-конференции), и подскочила (однажды) температура, и сил было немного, и тонус был никудышный, а дата вылета экспедиции неумолимо приближалась.

Тут Женя Скареднева сообщила через социальную сеть, что борется с насморком, причем успех в этой борьбе переменчив. Из подмосковной Черноголовки Гаврилов извещал в своих электрических письмах, что никак не может восстановить после болезни тот уровень состояния здоровья, который ему необходим для купания в проруби (зачем и кому было необходимо само купание, Гаврилов не сообщал). Общая картина бедствия выглядела глобальной и производила гнетущее впечатление.

Я начал есть антибиотик. Дочь Саша в телефонном разговоре посоветовала применить ингавирин – она тоже недавно прошла через эти сезонные испытания. Я стал пить и его, но кашель не прекращался – почти до боли в бронхах. Я с ужасом подумал, что, если это воспаление легких, то грядущее и неизбежное путешествие в таком состоянии на снегоходе по снежным просторам Шпицбергена должно привести к тяжелым последствиям. Норвежская медицина, языковой барьер, страховка, транспортировка в неудобных жестких санях, прицепленных к снегоходу («…и в санях меня галопом повлекут по снегу утром…») в Лонгйир, эксгумация – точнее, экстрадиция – в Россию, долгий перелет с высокой температурой в неудобном самолетном кресле, где я буду загибаться. Скорая помощь у трапа. Тяжелый прогноз. Все это представлялось ярко, и настроение мое поэтому не улучшалось.

Я отправился в диагностический центр и заплатил за рентген. Про себя я решил, что все-таки с воспалением легких я в Заполярье не полечу – еще дочь маленькая, в конце концов. И дел полно. А рентген был уже просто необходим: помимо проблем с кашлем, суровый приказ по университету гласил, что все преподаватели и сотрудники должны пройти процедуру тотального флюорографирования и предъявить соответствующий документ – иначе уволят. Точнее, уволят не обязательно, но могут и уволить. Поскольку в родной районной поликлинике отродясь не было никакой флюорографии, а искать ее (флюорографию) по городу долго и некогда, все сроки давно прошли и уже три факультета вежливо угрожали меня уволить со ссылкой на приказ ректора – я решил, что рентген будет небесполезен еще и с этой точки зрения.

Рентген мне сделали в пятницу, и на следующий день, в последнюю (крайнюю!) субботу перед вылетом (14 марта), я отправился на прием с почему-то уменьшенным, формата А4, снимком в руке. На снимке просматривались крошечная грудная клетка с микроскопическими легкими, видимо, принадлежавшая какому-то мелкому примату.

Я сообщил врачу, что во вторник мне лететь на Крайний Север – нас ждет полное солнечное затмение, да еще и за границу, и я должен знать, в каком нахожусь состоянии, чтобы принять ответственное решение, поэтому прошу очень внимательно отнестись к моему случаю. Вот снимок!

Врач посмотрела на меня со странным выражением лица, достала стетоскоп, внимательно меня послушала, посмотрела на снимок (но не на тот, который я принес, а на тот, который уже был открыт на ее мониторе) и заявила, что никакого воспаления у меня нет – «разве что горло у вас красное! Полощите! Нужно же полоскать!..»

Я тут же почувствовал себя хорошо. У меня в ту же минуту прекратился кашель, и я посмотрел по сторонам. Все было отлично. Врач, несомненно, была очень опытной, а медсестра, описывавшая мой случай в компьютере под диктовку врача, – симпатичной. Мне было предписано прекратить пить антибиотик, не только полоскать горло солью с содой, как я обычно делаю, но и использовать настои всяких трав, промывать нос соленой морской водой (видимо, зачерпнутой из Северного Ледовитого океана – чтобы уже привыкать) и так далее. В общем, забрезжила надежда, что я останусь жить. Правда, на снимке между делом обозначилось совсем иное заболевание, которым надлежало заняться, но об этом можно было вспомнить и после возвращения. Я забрал снимок и выданные мне распечатки, попрощался и закрыл за собой дверь с легким сердцем.

На улице был небольшой плюс, светило солнце в синем мартовском небе, дул весенний ветер, и все было хорошо. Все было просто отлично! Только в это момент я осознал, что еду – еду!!! – и тут же отправился покупать в дорогу носки и «фонарики».

Поскольку я почему-то объявил, что площадку для наблюдений солнечного затмения придется выбирать, обязательно и неизбежно утопая по колено в снегах, наши опытные горновосходители и снегопроходимцы Дмитрий Семенов и Михаил Меркулов – которые всегда дожидаются самых холодных зимних выходных, чтобы в очередной раз покорить неприступную вершину Мунку-Сардык – авторитетно мне заявили, что необходимы «фонарики». Что такое «фонарики»? «Фонарики» – это жаргонное выражение. Синонимы: бахилы, гамаши – в общем, непромокаемые приспособления, которые надеваются сверху на штаны и зацепляются за обувь, чтобы штанины не промокали снизу.

Я прибыл в магазин, где мы нос к носу столкнулись со старшим моим племянником Даниилом Тюрюминым. Даниил – опытный турист, альпинист, инструктор (он водил группы даже не на Мунку-Сардык, а на семитысячник – пик Ленина!), путешественник – в общем, человек, не понаслышке знакомый со снаряжением, необходимым для жизни среди снегов. Он посоветовал мне, как выбрать «фонарики» (я их тут же купил со скидкой – у Даниила была с собой соответствующая пластиковая карта) и обещал мне темные очки от яркого света в солнечный день. Я отправился к себе в обсерваторию уже в решительном, боевом и трезвом настроении, перечисляя мысленно все то, что предстояло собрать за оставшиеся два дня, а также те дела, которые предстояло сделать до отъезда. А дел этих было настолько много, что перебирал я их с таким отрешенным и болезненным выражением лица, как будто организм снова печально уверился в том, что воспаление легких налицо.

Сразу нужно сказать, – чтобы не забыть потом – что в экспедиции мне ни разу не понадобились ни «фонарики», ни темные очки. Разумеется.