Читать книгу Как мы продлили этой зимой - Сергей Язев - Страница 6

– Вы видели, как назывался наш самолет? – спросила Женя, как только мы воссоединились под сводами аэропорта Шереметьево.

…В самолете мы все сидели порознь. Рядом со мной оказалось свободное место, и это было хорошо – можно было не толкаться с соседом локтями и даже положить лишнее на соседнее сиденье.

Был момент, когда в самолете стало мне худо. Какой-то приступ непонятно чего. Вероятно, какой-нибудь спазм каких-нибудь сосудов, как сказали мне позже. Это случилось не в первый раз, и я так и не знаю, что это было – становится сильно плохо, а потом все проходит, только обильный пот выступает, и дальше все становится хорошо. Подозреваю, что когда-нибудь хорошо не станет.

А в остальном все было неплохо. Я даже поспал в самолете после того, что случилось, что у меня обычно не получается. Но тут, видимо, сказались почти бессонные сутки, да и в предыдущие ночи выспаться не удавалось.

…В Москве было раннее серое утро, туман затягивал небо, в длинных путепроводах аэропорта было пока немноголюдно. Я съехал на эскалаторе в знакомый до боли зал прибытия сектора D. Напротив эскалатора находилась кофейная точка, где никто никогда не пьет кофе – забирает багаж и уезжает. Я увидел знакомые фигуры и среди них оранжевую курточку Жени. Они вышли из самолета раньше меня.

– А вы видели, как назывался наш самолет? – спросила Женя.

– Видел, – сообщил я, укладывая рюкзак на красное плюшевое сиденье. Жене уже готовили кофе – тот самый, который здесь никто никогда не пьет. Меркулов и Чекулаев стояли рядом (хотя могли бы и присесть), а Виктор Рябенко был озабочен, поскольку хотел курить.

Самолет назывался «Л. Н. Гумилев». Фишка была в том, что еще перед посадкой в самолет темным ранним утром в Иркутске мы успели поговорить на метафизические темы, поминая Гумилева, Чижевского и Фрейда. Разговор завел, естественно, Чекулаев. У меня иногда возникает впечатление, что он стремится отправиться в очередную экспедицию за затмением именно ради того, чтобы во время путешествия поговорить наконец на метафизические темы. А чем, собственно, можно еще заниматься в пути?

Любопытно, что такие фигуры, как Лев Николаевич, Александр Леонидович, Зигмунд (можно сюда добавить еще и Отто Юльевича), – это знаменитые авторы великих концепций, которые всегда упоминаются в метафизических беседах, но к которым профессионалы (по моим наблюдениям) относятся довольно скептически. В непосредственных конкретных исследованиях эти концепции, как правило, не упоминаются и, в общем, остаются невостребованными. Сами идеи интересны, но их практические воплощения, похоже, при корректной верификации не очень-то подтверждаются. Так, впрочем, происходит со всеми концепциями, которые претендуют на объяснение всего на свете через одну причину. Но зато имена авторов концепций неизбежно возникают во время метафизических дискуссий.

– Это, наверное, был какой-то знак! – сказала Женя, которой наконец подали кофе.

– Да. Такое совпадение явно не случайно! – ответил я, стараясь добавить таинственности своему высказыванию. – Вот увидите, Гумилев еще как-то проявится в нашем путешествии…

На самом же деле Лев Николаевич Гумилев так больше и не проявился. А мне было лень выстраивать (подстраивать) события так, чтобы проявился…

Выяснилось, что до отправления в Осло у нас еще часа четыре. Следовало перейти в терминал Е, и это было единственное, что нужно было сделать. Впрочем, на самом деле были у нас еще важные дела помимо этого.

Женя должна была встретиться с сестрой – она уже позвонила, и было известно, что сестра едет в Шереметьево из Москвы на аэроэкспрессе. Для сестры у Жени был специальный пакет. «С едой?» – спросил я. Оказалось – да. Шутить на тему, что москвичей, как всегда, кормит Сибирь, тоже было лень.

Кроме того, Виктор Рябенко должен был покурить.

Женя допила кофе, и мы разбрелись в разные стороны. Меркулов вызвался сопровождать Женю, Виктор извлек пачку сигарет и пошел неизвестно куда – в даль туманную. А мы с Михаилом Чекулаевым отправились в терминал Е.