Читать книгу Игра в полнолуние - Светлана Гимт - Страница 2

– Савва Аркадьевич, спасибо, спасибо!!! Дай вам бог, чего хочется! – в десятый раз повторяла мама, стоя возле машины Шермана. Родители всё-таки не выдержали, пришли ко Дворцу культуры. Лера слышала, как дрожит от волнения голос мамы, чувствовала на своих плечах руки папы: он обнимал её с грубоватой нежностью, под которой скрывалась тревога. Леру тоже потряхивало: перемены казались нереальными, будто всё это происходило не с ней.

– А как же без вещей-то, как же? – переживала мама. – Ох, знать бы раньше, я б отгул на работе взяла, поехала бы с тобой, Лерочка. А так ведь не сообразила даже зубную щетку для тебя захватить…

– Не беспокойтесь, Анна Гавриловна, – добродушно басил Шерман. – Клиника дорогая, полный сервис.

– Лера, мы в выходные приедем, – пообещал папа, целуя её в щеку. А мама, обняв на прощанье, шепнула с надеждой: «Помолюсь за тебя, схожу к батюшке… Господь поможет, ты помни!»

Валерия коснулась крестика на груди, накрыла его ладонью. Верила горячо, благодарила истово, зная, что уже исполнилось то, о чем молилась несколько лет: выход нашелся. Теперь, когда хлопнули дверцы машины, и авто двинулось по разбитому асфальту, собирая кочки и рытвины, Лера думала лишь об одном: хоть бы операция прошла удачно!

…Слепота начала подкрадываться два года назад. В то время, будучи ещё студенткой консерватории, Лера увлеклась волонтёрством: в свободное время пропадала в приюте для бездомных животных, варила каши из костей и чернёных жучками круп, что отдавали в качестве пожертвования. А ещё – вычёсывала собачьи колтуны, чистила вольеры и выметала с приютского пола сенную труху, перемешанную с шерстью. Но добросовестная работа вышла ей боком: Лера подцепила коньюктивит – вроде бы, безобидную детскую болезнь, но почему-то с ней пришлось бороться очень долго. Она перепробовала всё: от лекарств и ромашковых примочек, пользу которых хоть как-то можно было объяснить – до ношения на руке дурацкой трёхцветной нитки, пропитанной странно пахнущими маслами. Последнее казалось Лере чем-то средним между шарлатанством и аюрведой. И больше мешало, чем помогало – потому что за нитку цеплялись языками юноши, желавшие поближе познакомиться с симпатичной пианисткой. Льстиво спрашивали:

– Это у вас для красоты?.. Или для чакр?..

– Да вот думаю – наверное, для ума. Если снять, может, его прибавится? – однажды сказала она и сорвала нитку с запястья.

Не то, чтобы ей не хотелось отношений… Просто магии не случалось. Не возникало ощущения, что внутри поднимается волна и несет навстречу человеку, который кажется близким с первой минуты. Будто были уже знакомы когда-то, но жизнь раскидала; а теперь вот встретились, и не просто так – навсегда. И счастье от этого захлёстывало бы, растворяло в себе. Лера думала, что в любви должно быть именно так.

Поэтому в то время как сокурсницы влюблялись по пять раз на дню, она оставалась одна. Нет, нравились некоторые… Один, саксофонист – за то, что играл божественно. Другой, совсем уж далекий от музыки – за острый ум и чувство юмора. Но почему-то те, к кому у нее возникал интерес, предпочитали других. «Значит, просто не моё», – понимала она, и спокойно жила дальше. Занимала себя учёбой, волонтёрством, иногда выбиралась на концерты и выставки. Не избегала общения с сокурсниками, но всё же больше любила одиночество – просто потому, что с детства была самодостаточной. Тем не менее, с соседками по комнате у неё были отличные отношения. И когда началась болезнь, они сочувствовали, пытались помочь. Кстати, ту самую нитку повязала на Лерино запястье одна из подруг.

Примерно полгода Валерия боролась с коньюктивитом, который то обострялся, то затихал. Ей было трудно выносить яркий свет, поэтому она всё чаще надевала солнечные очки. В глазах постоянно ощущалось что-то колкое, чужеродное, и это раздражало. А стоило выйти на улицу в ветреную погоду, или подольше посидеть перед компьютером, вовсю начинали течь слезы. А потом Лера поняла, что зрение ухудшается. Контуры предметов расплывались, цвета тускнели. Всё труднее было различать ноты, и она нервничала, боялась, что зрение не восстановится. Сессию сдала кое-как: вытянула на своей врождённой способности запоминать даже самые сложные мелодии. Помогла и зачётка, в которой за предыдущие четыре курса стояли одни «отлично». К тому же большинство преподавателей прочили Валерии Краузе большое будущее, поэтому на экзаменах к ней особо не придирались.

– Но, Валерия, вы как-то очень странно относитесь к своему здоровью, – сказала ей старушка Майзель, преподаватель по истории исполнительского искусства, носившая роскошный платиновый шиньон и очки с толстенными стеклами.

– Нина Исаковна, я была у врача, но толку… – вздохнув, посетовала Лера.

– Я устрою вас к своему офтальмологу, деточка, – пообещала Майзель. – Он профессор, доктор наук. Полагаю, не откажется посмотреть и ваши глазки.

– Конечно, я с удовольствием! – обрадовалась Лера. —Вот сессию сдам…

– Э-э, нет! Так дело не пойдет. Не будем тянуть, договорились? – Нина Исаковна погрозила ей острым пальцем. – Вы же не хотите таскать на носу такие же телескопы, как таскаю я? Поверьте, это очень утомляет.

Лере не верилось, что всё это может быть так серьезно, но уже через пару дней отправилась к профессору Лебедеву.

– Мне не нравится состояние сосудистой сетки, – осмотрев ее глаза через специальную лампу, сказал Лебедев, высокий старик с пышной гривой седых волос. – Думаю, у вас увеит. Воспалительный процесс, который может привести к полной слепоте. Поэтому очень не советую пренебрегать лечением.

Лекарства помогли, и примерно на полгода Лера забыла о проблемах с глазами. А потом наступила весна, непривычно сухая и ветреная. И как ни береглась Лера, однажды утром она ощутила, что ресницы склеены, а глаза отчаянно чешутся и болят.

Снова были бесконечные промывания, капли, даже гормональные препараты… Внешне глаза уже выглядели здоровыми, но чёрные мушки появлялись всё чаще, ухудшалось боковое зрение. Профессор Лебедев тревожно хмурился. А однажды сказал:

– Не хочу вас пугать, но есть нехорошие симптомы. Мне не нравится состояние сетчатки. Это внутренняя оболочка глаза, тонкая пленочка, на которой расположены рецепторы. Если объяснять совсем по-простому, то с их помощью мы отличаем свет от тьмы, опознаем объекты, различаем цвета. А у вас, боюсь, она отслаивается. Если симптомы будут нарастать, понадобится операция.

– Но я лечусь, все назначения выполняю… – расстроилась Лера.

– Понимаете, у каждого есть слабое место в плане здоровья, – с сожалением пояснил профессор. – Кто-то легко простужается, у других постоянные проблемы с желудочно-кишечным трактом. А у вас, по-видимому, страдают глаза.

– Скажите, а эта операция дорого стоит?

– Ну, лазер вполне доступен, – успокоил ее Лебедев.

И действительно, вскоре пришлось ехать в одну из московских клиник, записываться на операцию. Были бы деньги – не пришлось бы месяц ждать очереди. Да и результат Леру смутил: зрение улучшилось ненадолго, а потом темнота снова начала обступать ее. Боковое зрение на левом глазу стало резко снижаться, яркие вспышки то и дело возникали в глазах. Профессор Лебедев хмурился всё больше.

– Может понадобится витрэктомия или пломбирование склер, и врач в вашем случае нужен высококвалифицированный… Так, на оба глаза… – подсчитывал он на калькуляторе в ответ на Лерин немой вопрос, – получается примерно четверть миллиона на один глаз – это с анализами и пребыванием в клинике.

Лера ахнула – откуда такие деньги? Мама и папа и так во всем себе отказывали: чтобы отправить ее в нижегородскую консерваторию и обучать там несколько лет, они хватались за любую подработку. Семья была простая: мама работала воспитательницей в детском саду, а папа в автопарке, водителем автобуса. Жили очень скромно, порой на картошке с макаронами, но того, что за деньги не купишь – любви, поддержки, заботы – всегда было в избытке. И Лера понимала: признайся она, что нужны деньги, родители распродадут всё, вплоть до органов, чтобы вылечить единственную дочь. А таких жертв ей не хотелось. Может, получится заработать самой?..

В тот же день она распечатала стопку объявлений: «Уроки игры на пианино. Недорого», и вместе с соседками по комнате расклеила их по городу. Но отклик был очень слабым, а заработок – чуть меньше тысячи в неделю. Изредка удавалось выступить в каком-нибудь ресторане, или заменить клавишника в малоизвестной музыкальной группе. Надежда таяла, страх перед слепотой разрастался – мутный и ледяной, как айсберг, о который могла разбиться ее судьба. А родители по-прежнему ничего не знали.

Всё раскрылось только летом, когда Лера вернулась домой с долгожданным красным дипломом. Разбирая чемодан, мама нашла на его дне пакет с лекарствами, и буквально вытрясла из Леры признание. Ахнув, посерела лицом, а отец потребовал: «Так, всё с самого начала, и без вранья!»

Они уселись на кухоньке: по традиции семьи Краузе, именно здесь происходили все важные разговоры. Лера обвела ее взглядом и подумала, что за пять лет учебы здесь ничего не изменилось, разве что постарело. Дешевый тюль на окне, выцветшие обои со снегирями, старый холодильник «ЗИЛ», рычащий, как пес, охраняющий свои запасы. Всё это давно пора было менять. И родители, наверное, что-то планировали – какие-то покупки, ремонт – ожидая, пока она закончит консерваторию… А сейчас сидят за столом, с тревогой глядя на дочь, и готовы ради нее отложить любые перемены. Мама в застиранном халате, с единственным бигуди на плененной челке. Папа в цветастых шортах и рубашке, нагрудный карман которой вечно беременен скомканным носовым платком. А красный, с золочеными буквами, диплом, лежит на клеенчатой скатерти рядом с тёмным пузырьком корвалола. И уже никого не радует.

Лера начала рассказывать, стараясь не сгущать красок. Но то ли от усталости (шутка ли – почти год бесплодной борьбы с болезнью), то ли от того, что родители жалели ее, как маленькую, не смогла сдержаться – расплакалась. А слезы всегда разрушают стены, возведенные в попытке уберечь себя или близких. Растворяя цемент, замешанный изо лжи и стыда, превращают его в покаяние – и стены рушатся под напором чувств, открывая правду.

Папа протянул ей платок, мама обняла. И Лере полегчало, будто еще два человека подставили плечи под ее груз.

– Лерочка, записывайся на операцию, – решительно сказала мама. – С деньгами что-нибудь придумаем. У меня золотые сережки есть, брошка с рубинами, я продам…

– И обручальные кольца, – напомнил отец, стягивая с пальца своё.

Лера сердито вскинулась, протестующее мотнула головой: эти кольца родители носили уже двадцать пять лет, и на семейных праздниках папа часто рассказывал, как покупал их. Говорил, обнимая жену: «Я, братцы, спины не жалея, десять вагонов сахара разгрузил перед свадьбой. Потому и семейная жизнь сладкой получилась». А теперь что же, даже памяти об этом не останется?

– Мам, пап, этих денег всё равно не хватит, – сказала она.

– А мы возьмем кредит, добавим, – упрямился папа.

– Вам столько не дадут, – покачала головой Лера. – Я постараюсь найти деньги другим способом.

Она задействовали всех: одноклассников, подруг, родственников. Они обклеили объявлениями весь город, создали группы в соцсетях, дали заметку о сборе средств в местной газете и поставили в магазинах ящички для пожертвований. Но бедность и безработица в небольшом городке были привычными явлениями, и людям нечего было жертвовать – самим бы перебиться.

Лера чудом устроилась аккомпаниатором во Дворец культуры, где работал дядя Вася. Позже к смешной Лериной зарплате – одиннадцать тысяч восемьсот рублей – добавилось еще более смешное пособие по инвалидности. Но всё равно копилка наполнялась до ужаса медленно. И Лера старалась играть каждый день, потому что только музыка спасала ее, отвлекая от мрачных мыслей. К тому моменту она уже блуждала среди теней, почти не различая предметов – лишь серые пятна колыхались перед глазами, а по бокам была полнейшая темнота. Ей давно пришлось плюнуть на гордость и обзавестись белой тростью, этим ключом слепых, открывающим те дороги, по которым здоровые люди ходят свободно, вряд ли понимая, что это и есть – счастье.

Мысль обратиться к Шерману возникла после того, как мама принесла с работы журнал «Семь дней», где было интервью со скрипачкой Майей Серебрянской. В тот же день по телевизору показывали фильм о Майе, и Лера слушала ее с жадным вниманием. Они отправили письмо в фонд «Музыка милосердия», ждали хоть какого-то ответа… И вдруг – звонок от самого Саввы Аркадьевича! И обещание лично приехать, познакомиться.

Вот тогда дядя Вася и выдал идею с прослушиванием.

– Порази его роялем, племяша, – заявил он. – Твоя игра на раз слезу вышибает. К тому же эта сволочь всё-таки музыкант, должен оценить. И не стесняйся, проси у него мильён: может, после операции еще что потребуется. Да хоть к морю съездить, здоровье восстановить!

– Нет, я так не могу, – покачала головой Лера.

– Да кому нужна твоя честность?! Проси больше. У него этих денег – как опер у Вивальди, – уверенно ответил дядька. – Как говорили у нас во Львове, всем достанется, и коту останется.

И побежал к директору договариваться о том, чтобы в день приезда мецената Лера внеурочно выступила на сцене ДК.

А день тот вышел суматошным, волнительным до предела: с утра несколько последних домашних прогонов «сонаты», потом приготовления к прослушиванию – с непременным мытьем волос и высиживанием у окна, пока длился макияж, который в последние годы делала ей мама. Папа в это время беспокоился, мерил комнату тяжелыми сбивчивыми шагами, и, наверное, горбился под гнетом мыслей. В такт его поступи поскрипывали половицы, тонко звенел хрусталь в застекленной стенке. Мама тоже переживала – Лера чувствовала это по дрожанию ее рук, по урывчатым вздохам. Волноваться было из-за чего: если меценату понравится выступление, он может дать очень многое – или забрать самое дорогое. Мало ли трагических историй молоденьких звёздочек, взятых под крыло такими вот продюсерами? И что такое сейчас Лерин талант: дорога к спасению, или путь в пропасть?

Когда пришло время, родители хотели поехать вместе с ней, но Лера отказалась: слишком тягостно было ощущать их волнение вдобавок к своему. И дядя Вася шикал на них в коридоре: мол, дома сидите, нечего… Приехав в ДК, он и Лера засели в гримерке, дожидаясь, когда позвонит вахтер. Лера массировала руки, ставшие вдруг чужими, замерзшими, а дядя Вася курил не переставая. А потом, после выступления и ее беседы с Шерманом, дядя просматривал ее контракт. Долго шелестел страницами, а потом, направляя Лерину кисть с зажатой в пальцах шариковой ручкой, с явным облегчением сказал:

– Порядок, племяша. Как говорили у нас во Львове, все рады, все смеются.

Подписав бумаги, она устало откинулась на спинку кресла, ощущая, что больше нет сил ни на что. Услышала, как Шерман сложил документы в папку, юзнул застежкой-молнией. И сказал с тревогой:

– Поднимай ребенка, братец… Переволновалась девочка.

И дядя засуетился, вконец растеряв свой скепсис. Сто раз извинившись, попросил Шермана выйти, чтобы Лера смогла переодеться («как говорили у нас во Львове, в женской раздевалке только поп за попадью сойдет»). Помог Лере справиться с застежками концертного платья, а потом принялся звонить ее родителям, да только трубку никто не брал. А меценат спокойно дождался их в коридоре, хоть место было совсем не статусным. И всё подбадривал Леру, пока шли к машине: ничего, мол, голуба, даст бог – последние деньки за ручку ходишь…

Сейчас, сидя в его машине, на всех парах несущейся к Москве, Лера никак не могла поверить, что всё закончилось. Что больше не нужно бояться и думать о том, где достать денег. Что вскоре она сможет выбросить ненавистную трость. И с работой всё решилось так неожиданно – ведь в театре Виктора Пряниша можно сделать блестящую карьеру.

«Вполне себе порядочный человек этот Шерман, – виновато думала она, прикрыв глаза. – Ну почему я отнеслась к нему с таким недоверием? Наверное, из-за болезни стала мнительной, и всё больше боюсь людей».

Но внутри свербело, жгло беспокойство.