Читать книгу Община Св. Георгия. Роман сериал. Третий сезон - Татьяна Соломатина - Страница 1

Как и в канун каждого нового года, сейчас – на излёте 1911-го, – девятиэтажное здание на Геральд-сквер более обыкновенного манило глубокими освещёнными витринами, украшенными к Рождеству так, что хотелось в них поселиться, превратившись в сказочных принцесс.

– Пойдём! – Стейси потянула Стефани за руку:

Какая девица, оказавшись в Нью-Йорке в надежде сбежать от жизненной неустроенности, не мечтала работать в универсальном магазине «Мэйси»?! Того самого мистера Мэйси, что первым в США стал нанимать девушек. Именно в его магазине барышня впервые дослужилась до управляющей. Более полувека прошло с «марша пустых кастрюль», прошедшего в Нью-Йорке восьмого марта 1857 года, а положение женщин мало изменилось.

Видимо, нельзя изменить положение сразу всех женщин. Впрочем, как и всех людей. Можно изменить своё положение, не более того. Не так уж и мало.

Стейси читала газеты, и знала, что в прошлом году в Копенгагене прошёл женский форум, где выступила некая Клара Цеткин. Дикую чушь, признаться, несла в массы эта Клара. Где особой дичью посреди прочего прозвучало предложение учредить международный женский день. Именно восьмого марта. В Нью-Йорке старожилы поговаривали, что «марш пустых кастрюль» восьмого марта провели вовсе не работницы текстильных фабрик, а проститутки. Они прошлись по Манхэттену, требуя выплатить зарплату матросам, которые не в состоянии были рассчитаться даже за грошовую любовь. Что ж, тогда лозунгом восьмого марта вполне логично звучало бы: «Не пропивай всё жалованье! Оставь немного шлюхам!» А сам знаменательный день стоило бы поименовать международным днём твёрдых тарифов на женские ласки.

Так это или не так, Стейси понятия не имела. И, честно сказать, её это нисколько не интересовало. Она не собиралась примыкать к движениям, сражаться за права, равно никогда не стала бы торговать телом или бегать по улицам, колотя в кастрюлю. По справедливости сказать подобное больше походит на безумие, нежели на борьбу за справедливость. Ничего же толком так и не изменилось более чем за полвека? Вот, разве в шикарном универсальном магазине «Мэйси» женщина дослужилась до управляющей. Стейси небезосновательно полагала, что эта женщина не носилась по улицам, колотя в кастрюлю, и не призывала, как престарелая сумасшедшая Цеткин, создать профсоюз проституток. Профессиональный союз! Проституток! Брр! Словно они что-то создают. Тоже мне, промышленницы!

Стейси передёрнула плечиками. Даже думать о проститутках было гадко. Наверное, если бы какой-нибудь дурацкий опрос – американцы обожают дурацкие опросы безо всякой нужды и безо всякой логики, – предложил бы выбрать ей самое гадкое на свете среди вариантов: 1) таракан; 2) канализация; 3) гадюка; 4) плесень; 5) яд; 6) проститутка; 7) война – Стейси без раздумий и сомнений обвела бы проститутку. И подчеркнула бы для верности.

Американцы, будучи по сути очень практичными, обожали всякие бессмысленные глупости вроде бесконечных опросов. Как будто собирали сведения о самых странных свойствах людей, надеясь, что и эти странные свойства пригодятся для дела. Точнее: для бизнеса. Здесь люди совершенно не стеснялись поверять разнообразным опросам такое, чего и родной матушке за чаем не скажешь.

Хотя бывают такие родные матушки, что ох!

Стейси рассмеялась.

– Ты чего? – испуганно прошептала Стефани.

– Да так. Вспомнилось. Про душевность матушек. Шевелись! Что ты как Парашка в барских хоромах! Магазин как магазин! На Невском и почище видали!

Несмотря на скромный наряд и более чем скромное положение, Стейси удивительным образом чувствовала себя как рыба в воде среди парада эскалаторов, лифтов, вопиюще роскошных интерьеров и аристократически приглушённых манер. Бо́и, нахально подмигивающие Стефани, при виде Стейси вытягивались в струнку, сливались с дубовыми панелями, принимая безупречно-безликий вид, словно перед ними не девушка из простых, а аристократка с Нижнего Манхэттена, из праздного любопытства решившая осчастливить своим явлением универмаг для дельцов разной руки. На каждом из девяти этажей Стейси находила, что примерить, и делала это так, словно от рождения привыкла к коленопреклонённому приказчику, стягивающему её поношенный башмак и примеряющий новый, вопиюще-роскошный, на высоком каблуке, и до того залитый лаком, что походил на хрустальную туфельку Золушки. Перемерив весь ассортимент, ничего, разумеется, не купив и поблагодарив скупым кивком, Стейси, не испытывая ни малейшего смущения, отправлялась в отдел готового платья, где всё повторялось. После, совершенно беззаботно, в полной уверенности в законности притязаний, требовала в отделах косметики пробные образцы духов – и ей с улыбкой их предоставляли.

Стефани испытывала чудовищную неловкость.

– Они всё равно зажиливают! – вырывая подругу из персонального ада неуверенности в себе, прокомментировала Стейси. – И мы так делать будем! Тебя к помадам и пудрам пристроим. А я в департаменте женской одежды обоснуюсь.

– Так нас сюда и взяли! – прикрыв испуг, беззлобно огрызнулась Стефани. – Тебя, конечно, может, ещё и примут…

– Конечно! А тебя почему нет? Английский ты более-менее терпимо знаешь.

– Не так, как ты. Я сперва подумала, что ты здесь родилась. И в обхождение я так не умею.

– О чём ты?! Это Америка! Тут одно обхождение для всех: улыбайся и втюхивай!

До́лжно оговориться, что девушки познакомились только сегодня и ничего друг о друге не знали. Стейси и Стефани жили в соседних домах краснокирпичного Вест-Сайда, известного дешёвенькими меблированными комнатами. Стейси трудилась секретаршей у руководителя строительной конторы, которая, как выяснилось, ничего не строила, и в лице того самого руководителя просто растворилась в многолюдье города, оставив Стейси без жалованья за последние две недели. Стефани работала гладильщицей в прачечной, её уволили за излишне щепетильное отношение к делу, что частенько приводило к задержкам исполнения заказов. Невдолге обеих – по несчастному совпадению в один день, – выселили из меблирашек. Они оказались на улице. Но по счастливому совпадению – на одной и той же улице!

Стефани не курила уже неделю. Так что сразу приметила девушку, сидевшую на потёртом чемоданчике с папироской, и не удержавшись, подошла и застенчиво пробормотала:

– Have you got smoke?[1]

Стейси мельком глянула на Стефани, на чемоданчик-близнец в её руке, и скрыв озорную улыбку, протянула девушке изрядно потёртый серебряный портсигар с гербом Российской империи – вещицу не столь дорогую, сколь памятную, – приветливо ответив по-русски:

– Кури!

Взяв папиросу, Стефани смутилась, в благодарности не зная как поступить.

– Я – Настя! – представилась обладательница портсигара. – Присаживайся.

– Стеша! – выдохнула незнакомка с облегчением. Поставила свой чемоданчик рядом, присела и, прикурив, глубоко затянулась.

Помолчали, медленно выпуская дым, прикрыв глаза.

– Пойдём наниматься в «Мэйси»! – внезапно предложила Настя. – Ты когда-нибудь что-нибудь продавала?

– Был опыт, – туманно ответила Стеша, явно не имея намерения вдаваться в подробности.

– А у меня – нет, – вздохнула Настя. – Но это ничего! Мы красивые, молодые. Тебе сколько?

– Двадцать пять.

– И мне двадцать пять!

– Так сразу в «Мэйси» и пойдём? – с сомнением спросила Стеша. – Может, куда попроще для начала?

– Нет! – решительно отрезала Настя. – Нам по четверть века! У нас нет времени на «для начала»! И на «попроще» тоже нет! К тому же, куда проще? В прачечную?! Вот ещё тоже начало!

– В прачечных неплохо платят, – покраснела Стеша.

– Может и так, – не обращая внимания на Стешин конфуз, не отступала Настя. – Но я не умею ни стирать, ни гладить, ни штопать!

– Как же ты живёшь?!

– Как все нормальные люди, – пожала плечами Настя. – Сдаю в прачечную!

Девушки рассмеялись.

– Я же тебя не в «Лорд энд Тейлор» волоку! Подумаешь, «Мэйси»! Сегодня же наймёмся, возьмём аванс, снимем комнатку на двоих. А если ты стирать, гладить и штопать умеешь – вовсе шик! В смысле: экономия!

Стеша улыбнулась. Настя понравилась ей. Она чувствовала в ней то, чего так не доставало ей самой в этой круговерти на чужбине: уверенности в себе и немедленной готовности действовать.

– Вставай! – Настя поднялась. – Холодно чертовски! – она поёжилась. – Точь-в-точь Петербург!

В «Мэйси» их приняли.

Стейси совершенно очаровала управляющего внешностью, манерами и безупречным английским. Он с первой минуты решил, что эта высокая тонкая невероятно красивая платиновая блондинка – находка для отдела косметики. Каждая женщина, глядя на неё, будет исподволь полагаться на мысль, что таковая красота – результат использования товаров департамента. Стефани же, смущённая непривычным шумом и блеском обстановки и не обладающая независимым шармом новой подруги, хоть и будучи весьма хороша собой, не вызвала у управляющего немедленного желания рассмотреть её кандидатуру. Однако Стейси, упредив вынесение вердикта, без обиняков заявила ему: «Stephanie friend of mine. We're Russian. No man left behind, okay?»[2] После такового ультиматума Стефани наняли в гардеробщицы. Великое дело – уволить одну гардеробщицу и нанять другую. Находка в лице Стейси стоила небольших кадровых подвижек. По той же причине Стейси выдали аванс. В виде исключения из правил.

Девушки сняли дешёвую меблирашку на двоих и устроили королевский пир: четыре бараньи котлетки, салат, два апельсина и бутылка белого вина.

– Ты давно в Америке? – спросила Настя.

– Без малого семь лет.

– Я – шесть! Рассказывай, как ты здесь оказалась?

– А ты?

– Я первая спросила!

– Вы, барышня, вряд ли захотите знать мою историю.

– Какая я тебе, к дьяволу, барышня! Была, да вся вышла! – усмехнулась Настя.

– Породу и воспитание никакой Америкой не скрыть. Что ж я, не вижу?

– Ты, давай, не выкай мне тут! – Настя разлила вино по дешёвым стаканам, которые предварительно тщательно протёрла. – Рассказывай! Вряд ли я услышу что-то страшнее моей собственной истории.

– Так ведь, наверное, каждому кажется? – усмехнулась Стеша.

Девушки чокнулись, отпили вина. Стеша закурила. Долго смотрела в окно на кирпичную стену соседнего дома, казавшуюся в ночи чёрной.

– Как в темнице, ей богу! – она наконец обернулась: – Ну, слушай Анастасия… как по батюшке?

– Нет здесь отчеств! – отрезала Настя.

– Ни отчеств, ни Отечества. Ну, слушай, Анастасия без отчества, с кем ты, благородная барышня, вино пьёшь.

Стеша неспешно повела свой чудовищно-нехитрый рассказ.

Несмотря на позднее время на улице слышались крики детишек, перекрывающие шум-гам бедного района, который, как и район богатый – никогда не спит. Только разного рода бессонница беспокоит жителей этих таких близких и таких бесконечно далёких друг другу миров. Если бы здешние детишки не болтали на другом языке, они бы нисколько не отличались от тех, к каким привыкла Стеша: одетым в обноски, тощим, чумазым, рахитичным, с плохими зубами. Настя привыкла совсем к другим детям. Но она забыла детство, хотя ей было всего двадцать пять. Точнее, постаралась забыть. А детей вычеркнула из жизни – и потому не замечала их. Точнее, старалась не замечать. В любом случае, она привыкла к той жизни, что была у неё сейчас. «Наш Филипп ко всему привык» – говаривала давным-давно в прошлой жизни старая добрая нянюшка.

У Стеши и этих маленьких американских оборванцев в нянюшках значилась улица. Стеша вряд ли была виновата в своих бедах. В отличие от Насти. Но шесть лет для Насти прошли не зря. Она перестала винить отца и мать в том, что с нею случилось. У Стеши не было шанса избежать. А Настя во всём виновата сама. Слишком вольно, слишком хорошо жилось.

Видимо, жизнь нищая и жизнь роскошная в чём-то сродни друг другу. Одинаково развращают. Но в нищете у человека порой нет выбора. А в роскоши частенько не находится человека. В нищете нет правил. Но и в роскоши правил нет. В нищете не смеешь возразить никому. В роскоши – не решаешься возразить себе. Стеша не имела возможности поступить правильно. Настя же в прошлой жизни всего лишь хотела поступить неправильно. Можно сколько угодно говорить о том, что она была слишком молода, но от этого её собственный выбор не становится менее её собственным.

Настя чутко и внимательно слушала историю Стеши. Слова новообретённой подруги о пережитом и собственные мысли смешивались, вновь проявляя глубоко запрятанные воспоминания и чувства. И не отпускали, как не отпускала взгляда глухая чёрная стена напротив за окном.