Читать книгу Община Св. Георгия. Роман сериал. Третий сезон - Татьяна Соломатина - Страница 3

Стеша долгие годы прятала свою историю в себе. Отнюдь не по причине психологических неувязок с внутренним «Я». Большинству людей эдакая сложность вовсе не с руки. Просто не с кем было разделить. Не попадался тот надёжный и располагающий к себе человек, с которым можно было бы вот так, без обиняков, за стаканом вина с котлеткой, поделиться грузом печалей, страхов и чаяний, кои любой из нас (хотел бы он того или нет) имеет при себе в избытке. Внутреннее ожидание накапливалось со временем, рисуя картину ужимок сострадания, слёз понимания и объятий поддержки.

Наш внутренний мир богат. Реальность – бедна. И как следствие: скупа до безбожности. Стеша не верила Богу. Может быть когда-то в детстве она верила в Него, но Бог постарался и убедил Стешу, что верить она может хозяйке публичного дома, случайным встречным, кому угодно, а Богу верить не имеет смысла. Да и какой с Него спрос: Он ничего лично Стеше не обещал.

Что толкнуло к неожиданному откровению? Переполненная пресловутой последней каплей чаша? Общая Отчизна? Что знакомство длиною не более двенадцати часов странным образом успело обрасти приязнью и инстинктивным доверием? Кто вообще толкает нас туда или сюда? Бог? Ничего не обещает, но что-то всё-таки делает? Таков Его промысел? В чём же прибыток для Него от такого ремесла? Нерадивый на нерадивом сидит и нерадивым погоняет – что вообще может дельного выйти?!

Настя слушала молча, не перебивала, не ахала. Подливала вина. Курила. Ни словом, ни жестом не подтверждая ожидаемую готовность пожалеть, разделить, ободрить. Когда, наконец, Стеша выговорилась и побледневшее лицо её замерло, Настя встала и подошла к окну.

– Забавно! – сказала она, вглядываясь в темноту. – Забавно, что кроме сплошной кирпичной стены ничегошеньки не видно, даже кусочек неба не рассмотреть, как ни вывернись, а человек всё равно идёт и глядит на глухую стену, словно и в ней есть какая-то надежда.

Настя открыла окно, в комнату потянуло морозным воздухом. И хотя он пах отбросами и мочой – запахами бедноты в большом богатом городе, – всё-таки это был морозный декабрьский воздух, он бодрил.

– Здесь холод совсем не такой. Немного похоже на Петербург. Но больше на Одессу – так же безысходно промозгло и тошно в декабре. Я московскую зиму люблю. Или ещё дальше на восток: Кострома, Владимир, Суздаль, Нижний Новгород, Казань – обожаю! – Настя нахмурилась. – Обожала.

– Я нигде, кроме Петербурга и не была, – вздохнула Стеша. – Зато сразу уж до Нью-Йорка подалась!

– Пойдём в Центральный парк, на коньках покатаемся!

– Сейчас? Ночью? У меня и коньков-то нет.

– В департаменте спортивного инвентаря я сегодня легонько пококетничала с приказчиком и он мне дал коньки на пробу, бесплатно. Ну?! У нас с тобой один размер ноги. Будем по очереди!

– Боязно.

– Что тебя пугает? Ночь? Лёд? После всего, – Настя раскинула руки, – что я от тебя услышала?!

Стеша вдруг резко осунулась. Даже зажмурилась, как если бы её вот-вот собирались ударить.

– Это ещё что?! – поддала голоса Настя. – Я тебе не госпожа, а ты мне не прислуга! Крикни на меня в ответ! Отправь к лешему вместе с коньками! Давай!

– Зачем? – Стеша открыла глаза. Оторопь отпускала, но быстро сообразить она не умела.

– Затем, что у нас есть что покушать на двоих от Бога! В одной комнате! И чужбина у нас, будь она неладна, тоже теперь на двоих! Мы сила, мы вместе. Это дружба, понимаешь?! Подарок от Бога.

Стеша не понимала. Но чувствовала так неожиданно ярко и сильно, как может быть когда-то давно, ещё маленькой доверяя Богу свои смешные заботы. Она хотела что-то ответить Насте, слова собирались на языке, но не могли удержаться и проваливались внутрь, запирая гортань и лишая воздуха.

– Я же проститутка! – прохрипела она, сглотнув спазм.

Настя, будто не замечая сковавшего подругу трепета, так искренне радостно и добродушно рассмеялась, словно в детстве, ухватив нянюшку за подол, желая рассказать ей что-то невероятно забавное, но не имея возможности и слова вымолвить сквозь смех. «Дураку палец покажешь, а он и рад смеяться!» – ласково ворчала нянюшка. Это был заразительный смех, помимо воли рассмеялась и Стеша. Они выглядели малолетними девчонками, затеявшими бесхитростную детскую шалость. Выйдет или нет – бабушка надвое сказала, однако удовольствие от придумки уже вот оно, живое, настоящее.

Смех венчал дружбу.

– Между прочим, у нас с тобой как минимум трое общих знакомых! – отсмеявшись, добавила Настя.

– Это кто же? – зацепившись сознанием за простое удивление, наконец вынырнула из детского смеха и Стеша.

– Молодой высокий красивый щедрый врач – это раз! – Настя загнула мизинец на левой руке. – Его имя Александр Николаевич Белозерский. Красивая женщина-блондинка хирург – это два! – Настя загнула безымянный палец. – Это княгиня Данзайр Вера Игнатьевна, она шикарная! Я бы хотела быть, как она, но пока из меня получилась только я. И хозяйка борделя, где ты начинала, и куда пришла с бедой – это три! – Настя загнула средний палец. – Её имя ты знаешь. Она была любовницей моего отца и стала бабушкой моего ребёнка. – Настя стряхнула ладонь, развела руки, пожав плечами.

– Это как? – недоумённо спросила Стеша.

– А вот так! У них с моим отцом давным-давно родился внебрачный сын. Я этого, разумеется, не знала. Семь лет назад я встретила в Ницце молодого человека, полюбила его, отдалась ему, понесла и родила ребёнка от собственного брата.

– Где же он?

– Брат или ребёнок? – уточнила Настя. Не дожидаясь ответа от вновь побледневшей Стеши, она преспокойно пояснила: – Брата я убила, от полиции мне помогла уйти его мать, любовница моего отца и хозяйка твоего борделя. Она же и посадила меня на пароход до Нью-Йорка. Всё это в обмен на ребёнка, единственное продолжение её обожаемого сына.

– Ты отдала своё дитя? – с ужасом прошептала Стеша.

– Роды у меня принимала моя мать. Она сказала, что ребёнок умер. А сама подбросила его на ступеньки больницы. Я ещё не знала, что это дитя – плод кровосмесительной связи и искренне хотела его, и любила. Но моя мать сказала, что он умер. А потом я узнала, что ребёнок жив – но уже ненавидела его. И его, и его отца, моего единокровного брата, и моего отца, и мою мать, и хозяйку борделя. Я всех их ненавидела.

– А сейчас ненавидишь?

Настя пожала плечами.

– Моя мать умерла, нет смысла её ненавидеть. Я же употребила глагол в прошедшем времени: «ненавидела». Нет смысла обсуждать более. Идём кататься на коньках, одевайся! В Центральном парке есть дамский буфет, какие-нибудь молодые люди непременно захотят угостить нас глинтвейном, а мы непременно же согласимся – одна улыбка за стакан! – Настя подмигнула Стеше.

Веселье и печаль, как свет и мрак одновременно отразились на лице и в глазах Насти. Отразились, крылом ангела мелькнули по комнате и невесомым пером коснулись лица Стеши.

Они ещё постояли немного, с новым удивлением разглядывая друг друга и вдруг бросились навстречу, слились в объятии, и зарыдали взахлёб, гладя друг друга по плечам и по волосам.

– Мой ребёнок не он, а она. Девочка! Прелестная девочка! Она живёт с Ларой в Швейцарии. Очень красивая! Она похожа на меня, на мою младшую сестричку, по которой я очень скучаю и на моего папу! Я так хочу домой! Я хочу к папе!

– Почему же ты не возвращаешься?!

– Не могу! Мне стыдно! – белугой ревела дочь полицмейстера в объятиях бывшей проститутки. – К тому же, он заменил меня на другую дочь, ему всё равно кого любить!

– Это ещё как так-то?! – Стеша отстранила от себя Настю.

– Потом расскажу! Хватит! Рождество! Я хочу кататься на коньках и пить глинтвейн! – всхлипнув, Настя утёрла нос рукавом и улыбнулась.

Двадцать пять есть двадцать пять. Девушки всю ночь катались на коньках, и пили глинтвейн, и им было хорошо, как бывает только в детстве после праздничного богослужения. Им нисколько не было стыдно, как бывает даже в детстве после исповеди, когда ты должен непременно сознаться во всех грехах вроде украденной конфеты, невыполненного урока или злых мыслей о маменьке. А Стеша и в детстве на исповеди не была, её родители этим не особо беспокоились, дай бог если сами до церкви изредка доходили.

– Здорово тебе! – завистливо присвистнула Настя. – Представляешь, какой это ужас?! Тебе всего восемь лет, а ты непременно должен в чём-то сознаться батюшке, даже если совершенно не в чем! Я придумывала себе грехи, представляешь?! Батюшка был очень требовательный и грозный. Где-то он сейчас? Явиться бы пред его паскудные очи, да как вывалить настоящего! Непридуманного! Пущай отпускает грехи, скотина!

Два вполне приличных молодых человека пригласили Стейси и Стефани в театр на Таймс-Сквер на пьесу по некоему Пеламу Гренвиллу Вудхаусу, или как называли его американцы Пи Джи Вудхаузу, «A Gentleman of Leisure». Что, по словам Насти, переводилось как «Бездельник». Конечно, это не императорский балет в Мариинском театре, но Стеша никогда и не была в Мариинском театре. Особо выбирать не приходилось, досуг Насти на чужбине тоже был довольно скуден.