Читать книгу Община Св. Георгия. Роман сериал. Третий сезон - Татьяна Соломатина - Страница 10

– Крайне неосмотрительно, опрометчиво, или, если вам так понятней, глупо и даже дурно катиться в Великий Новгород встречать Новый год в компании штабс-капитана Андреади, когда у вас есть законный жених! – строго выговаривал своей воспитаннице Андрей Прокофьевич за завтраком.

– Папа, во-первых, я получила от законного жениха законное разрешение! Во-вторых, вы на службе, жених на службе, сестрица во Франции. Мне что, сидеть под ёлкой с прислугой?!

– А и посидела бы, не переломилась!

Андрей Прокофьевич встал, раздражённо смяв салфетку, стараясь скрыть внезапно охватившую его воистину отцовскую любовь к этой самовольной девице. Ему надо было уйти из столовой, чтобы, не дай Господь, слезу не пустить. Как бывало всякий раз, когда он слышал от неё это простое слово: папа. Кроме того, он действительно торопился на службу.

Полина Камаргина далеко не сразу назвала Андрея Прокофьевича папой. Поначалу она терпеливо ждала своего отчима Потапова, всё твердила и твердила: «Фрол Никитич скоро за мной придёт?» Уж очень прикипела к бедному доброму благородному алкоголику. От него одного она и видела ласку с тех пор, как себя помнила. Не от строгой надменной матушки, образца во всём. Теплокровные испытывают тягу к теплокровным, так устроен животный мир, гораздо более гуманный, нежели мир человека, в хладных вершинах гордыни возомнившего себя выше животных. Матушкой Полина восхищалась, в точности старалась исполнять все её приказания, матушка была идолом, божеством. Но Фрол Никитич был единственным, кто мог приласкать Полину, сказать ей доброе слово, подуть на царапину, утереть слёзы. Фрола Никитича Полина называла папенькой, хотя и знала, сколько себя помнила, что её отец – богатый и знаменитый князь Камаргин. Знала, но не помнила. А Фрола Никитича и знала как есть, и помнила. И много слёз пролила по нему. Но Андрей Прокофьевич тоже был человек теплокровный. И на него шесть лет назад обрушился ряд несчастий. Он бы перенёс их и без Полины, но её присутствие скрасило его жизнь. С ней ему было много проще, чем с оставшейся с ним родной дочерью. Помимо воли он отмечал, что Полина умнее, ласковее, сообразительней. Он ругал себя за это, никак внешне не проявлял свою немного большую приязнь к Полине, но он-то сам знал. Он списывал это на то, что Полина – несчастная сиротка. Дважды, трижды сирота! За двенадцать лет маленькой жизни сподобившаяся потерять отца, мать, братика и сестричку, и отчима.

Андрей Прокофьевич не имел сил сказать опекаемой девочке, что Фрол Никитич никогда более не придёт. Что Фрол Никитич повесился, вверив Полину его заботам. Что ремень, на котором он повесился, позволил ему оставить в камере сам Андрей Прокофьевич. Потому что понимал, что далеко не каждый человек может жить с таким неподъёмным грузом. И уж точно с ним не сможет жить добрейший несчастный алкоголик Потапов.

Полина оттаивала, отъедалась, спала в собственной постели на чистом белье, в безопасности (которой поначалу опасалась, в самой безопасности ей чуялась опасность, вот так привыкают маленькие детки и зверьки быть быстрыми, шустрыми, собранными, смекалистыми – и не сразу расслабляются, обретя покой), и постепенно забывала о Фроле Никитиче, спрашивая всё реже. А однажды назвала Андрея Прокофьевича папой, так запросто и так буднично, что он натурально заплакал. Потом, конечно, уже оставшись один. В тот памятный момент у него хватило военной и полицейской выдержки так же запросто и буднично отреагировать.

– Папа, мы пойдём сегодня в зоосад?

– Нет, Полина, папа сегодня занят, прости.

Полина легко прощала его, увлекшись со всей страстью двенадцатилетнего ребёнка тем, чего прежде была лишена: покоем, сном на сытый желудок, чистой одеждой, игрушками; всем таким, что будучи доступным, кажется константой. Хотя это такие же ветреные переменные в жизни, как влюблённость или погода.

Нет, она не совсем забыла Фрола Никитича. И как-то, лет в пятнадцать, всё же спросила, что с ним стало. Андрей Прокофьевич уже знал, что его воспитанница чует ложь (хотя сама при случае, хоть и только по мелочам, врёт виртуозно). И ответил: «Умер в заключении». Она не обратила внимания на то, что он не сказал: «умер в тюрьме» или «умер на каторге». Она кивнула. Потом долго плакала на кухне. Она всегда прибегала в кухню, когда ей было грустно, или страшно, или ещё как-то не по себе. Она знала, что Фрол Никитич умер из-за неё. Но точно не смогла бы сформулировать, отчего она это знает. Нет, это не было чувством вины, какое бывает, если разбить дорогую вазу и не признаться, свалив на сквозняк. Это было именно знанием, безо всякой вины, но объяснить она этого не могла. Несколько раз заговаривала об этом с Александром Николаевичем, но он нагонял такого туману, или вёл её в театр, или в ресторан, всеми средствами стараясь уйти от темы. Они все были в чём-то замешаны, все что-то скрывали от неё. Казалось вот-вот, одна бы деталь – и она получит знание в виде фотографической карточки, как она сама для себя это определила. Но Полина не особо и стремилась-то получить эту фотографическую карточку. Почему? Тоже не смогла бы объяснить.

– Папа, я поеду, и ничего ты мне не сделаешь!

Андрей Прокофьевич обожал свою воспитанницу. Он знал, что её не переупрямить. Это сердило его, и это же восхищало.

– Надрать бы тебе задницу, да поздно уж! Что выросло, то выросло! – добродушно пробурчал он, когда она обняла его на прощанье, и по детски расцеловала в щёки. – Чтобы без приключений мне!

– Как так?! Я же за ними и еду! – рассмеялась Полина.

Разумеется, Андрей Прокофьевич распорядился соединить его с Дмитрием Георгиевичем Андреади. Разумеется, тот дал все честные, равно и благородные слова штабс-капитана и всё такое прочее. Андрей Прокофьевич даже попросил не извещать его воспитанницу о звонке. Расхохотавшись, Андреади пообещал и это.

* * *

– Из-за вас, зловредная девчонка, я сегодня дал столько слов чести, что понятия не имею, где столько чести напастись! – проорал Дмитрий Георгиевич Полине с водительского сидения.

Он знал, что она ничего не расслышит, иначе бы не решился так шутить.

Никто, кроме Полины, не осмелился составить компанию сумасшедшему лётчику. Все прочие участники встречи Нового года в Великом Новгороде предпочли добираться узкоколейкой, зная насколько нехороши дороги, и как неукротим за рулём штабс-капитан.

Андреади лихо управлял «Руссо-Балтом» К 12/20. Машина не была собственностью бравого штабс-капитана, она принадлежала гатчинской Офицерской воздухоплавательной школе, где Андреади любили и почитали. Хотя и считали авантюристом. И не без оснований. Ехать зимой на «Руссо-Балте» из Петербурга в Великий Новгород было действительно той ещё авантюрой. Одно дело аэроплан в небе. Другое – мотор на «всесезонной гужевой дороге», которая мало изменилась со времён Петра Первого.

Ожидаемо, что княжна и штабс-офицер застряли in the middle of nowhere (как изящно выразилась княжна Камаргина), то есть в Богом забытом месте (это тоже изящно, по сравнению с тем, как охарактеризовал место себе под нос Дмитрий Андреади).

Место, где устало замер мотор «Руссо-Балта», представляло из себя заснеженное ничто, и Дмитрий Георгиевич понятия не имел, в каком направлении и куда ему двигаться. На земле штабс-капитан был довольно беспомощен. У него с собой был запас шампанского и более крепких напитков. Были шубы… И всё это не выход зимой в Новгородской губернии. Бросить «Руссо-Балт»? Принадлежи он Андреади, он бы ни на секунду не задумался. Отпустить княжну одну во вьюжную ночь? Это невозможно. Оставить княжну в автомобиле, отправившись на поиск подмоги самому? И это вне вероятностей.

Важное решение не могло быть принято из-за коллизии противоречивых интересов и невозможности выбора оптимального способа действий. Ага, ситуация-то патовая. Или даже хуже: цугцванг. Да-да, он, родимый! Что ни сделай – всё приведёт к ухудшению.

Так что Андреади решил ничего не делать. Ну как, ничего. Всё-таки он был бравым штабс-капитаном. Так что костёр развести он сумел. Соорудил даме из лапника подобие дивана. Укутал в шубы. Достал корзинку с провизией, несколько бутылок шампанского и бутылку водки. До утра они совершенно точно не замёрзнут. А утро, как известно, вечера мудренее.

Полина, выпив шампанского, пришла в прекрасное расположение духа, блистала красноречием и остроумием, упивалась собой и собственным счастьем, и даже не отказалась от полного лафитника водки, преподнесённого Дмитрием Георгиевичем исключительно «для сугреву».

Штабс-капитан был человеком чести, никто бы не посмел в этом усомниться. Он бы и сам не посмел в этом усомниться. Но так хороша была княжна Камаргина, так плясали огоньки в её прекрасных глазах, такие соблазнительные облачка пара вырывались из её чудесного рта, пока она болтала… Андреади чувствовал себя на небесах, в стихиях громовержца.

А Дмитрий Георгиевич умел покорять эти стихии.

* * *

В последние пять лет в Великом Новгороде началась эпоха Возрождения. Кто-то словно настойчиво и упорно будил давно и крепко уснувший новгородский дух, и нет никаких прямых оснований подозревать в этом крупного фабриканта Илью Владимировича Покровского, для которого Господин Великий Новгород всегда был больше, чем городом. Однако же хорошо известно, что ничего не возникает из ничего, в особенности внезапно вспыхивающие интересы. Ну да, ну да, внезапно. «И се! внезапно богу сил орган мои создали руки…»

Внезапно проснувшись, интерес стал овладевать всё большим количеством людей. Это «большое количество людей» все строем, как по команде, внезапно же решили приникнуть к древнейшему источнику знаний о национальной письменной культуре, архитектуре, фресковой и иконной живописи, а главное – богатейших духовных традиций. Внезапно в Великом Новгороде объявились и стали заметными фигурами Николай Рерих, Пётр Покрышкин, Константин Романов, Александр Анисимов, и это только самые видные персоны. Прежде вероятно и обращавшие внимание на Великий Новгород, но чтобы взять и приехать, чтобы заняться делом? Для этого необходимо щедрое финансирование.

Следом за внезапным велико-новгородским Ренессансом и губернатор Новгородский поменялся. Им стал в 1911 году Пётр Петрович Башилов. Он же явился официальным организатором XV Археологического съезда, прошедшего в августе уходящего года именно в Великом Новгороде. Идея принадлежала графу Алексею Уварову, он Великим Новгородом давно горел, однако денег не находилось, как и куда ни стучал. На иное находилось, а на Великий Новгород – никак. Однако же внезапно средства нашлись. Архиепископ Арсений Стадницкий внезапно же заявил важнейшей целью своей деятельности строительство Древлехранилища и создание Новгородского церковно-археологического общества. И всё это, разумеется, совершенно внезапно в городе, который уж было чуть не стал мельчайшим среди более пятидесяти губернских городов Российской империи.

Всего за пять лет тихий и почти позабытый Великий Новгород внезапно оказался модным местом для отдохновения столичной интеллигенции.

На какие деньги Рерих проводит раскопки в Новгородском кремле и на Рюриковом Городище?

На внезапные.

«Богатое место Городище! Кругом синие, заманчивые дали. Темнеет Ильмень. За Волховом – Юрьев и бывший Аркажский монастырь. Правее сверкает глава Софии и коричневой лентой изогнулся Кремль. На Торговой стороне белеют все храмы, что „кустом стоят“. Виднеются – Лядка, Волотово, Кириллов монастырь, Нередица, Сельцо, Сковородский монастырь, Никола на Липне, за лесом синеет Бронница. Всё, как на блюдечке за золотым яблочком».

Поначалу с большим удовольствием читал Илья Владимирович Покровский сии восторги Николая Константиновича. Затем, что правда, Рерих зарвался. Потому и пришлось ему покинуть Новгород досрочно, обиженным и раздражённым. Ещё и отчёт в Императорскую археологическую комиссию не сдал. А и ни к чему. Как выяснилось, археологом он оказался никудышным. Зато амбиций и аппетитов!.. Вот и скатертью дорожка, изучай Восток, псевдофилософствуй и малюй. Это самое – не мешки ворочать. Ишь, то ему место копать неудобное, то его культурный слой не радует. Плохому археологу известно что мешает. То же, что и остальным негодным. Негодность.

В общем, откуда взялись внезапные общественная инициатива и энтузиазм учёных – неясно. Однако же идеи Уварова были реализованы если не отлично, то уж точно очень неплохо. А Илья Владимирович Покровский купил себе дом в Великом Новгороде. Стал членом комитета НОЛД (Новгородского общества любителей древности), одним из шестидесяти трёх. Признаться, совсем рядовым. Ибо учёным не был. Разве богатейшим фабрикантом, искренне почитающим сей славный град.

Многих удивил этот странный жест: покупка недвижимости в «тихо почившем» Новгороде Великом, в настоящее время представлявшим собою небольшой одноэтажный городок, дай бог с двадцатью шестью тысячью жителей. От некогда легендарного величия остались одни лишь кремлёвские стены, местами разрушенные. Там, где в древности кипела жизнь Великого Новгорода, где высились палаты княжеские, где жили посадники новгородские, где был воеводский двор, воеводская изба, – ныне устроен огород с капустой на всей большой площади за «Присутственными местами». Где была когда-то резиденция князя Рюрика и последующих новгородских князей в летнее время, затем загородный дом князя Александра Даниловича Меншикова, – там теперь небольшое бедное село, называемое «Рюриково городище» и промышляющее огурцами. Главная святыня всей Новгородской земли, храм во имя Святой Софии, находился в самом плачевном состоянии.

Однако, если где-то что-то купил Покровский, стоит призадуматься. Это его коммерческое чутьё или же просто блажь богатого человека? Но блажь богатого человека непременно станет коммерческим предприятием, цены рванут, и стоит на всякий случай озаботиться приобретением землицы уже сейчас. Покровский не зря едет в Великий Новгород встречать Новый год.

* * *

По случайному совпадению Илья Владимирович Покровский ехал в Великий Новгород той же дорогой, что и княжна Камаргина с незадачливым героем воздухоплавания.

Ехал по старинке: на богатой тройке с бубенцами. Такая блажь у человека. Может себе позволить. «Настоящего остаётся мало!» – любил говаривать настоящий русский барин Покровский. Он считал: то, что ещё сохранилось, требует самого бережного отношения. Искусство Русской Тройки слава богу было ещё живее всех живых. Так что катился Илья Владимирович, как от веку на Руси повелось. Гордился он Русской Тройкой, в мире аналогов не имеющей. Если Илью Пророка и вознесла на небо огненная колесница, это была не иначе, как Русская Тройка. Неимоверно быстрая, удивительно выносливая, на зависть грузоподъёмная, а уж о проходимости Русской Тройки можно слагать легенды.

Хорошо не проскочили мимо застрявшего на обочине «Руссо-Балта».

Более господина Покровского заинтересовало зрелище на близлежащей опушке. Умело сложенный костёр, уютно обустроено. Двое страстно целуются, за треском ли поленьев (как предусмотрительно!) или же в пылу страсти не услыхав ни бубенцов, ни скрипа добротных валенок по снегу. Илья Владимирович уж и покашлял, и потоптался, и рукавицей о рукавицу обхлопал. Куда там!

– Добрый вечер, дама и господин!

Андреади наконец оторвался от Полины, подскочил. А вот княжна Камаргина продолжила блаженно возлежать на лапнике, не испытывая, судя по всему, ни испуга от неожиданного появления человека, ни мук совести от совершённого. Собственно, а что такого она совершила. Сполох огня осветил её красивое лицо, донельзя довольное.

– М-да-с! Если ты не целуешь свою женщину, непременно найдётся тот, кто охотно возьмёт на себя твои труды, – пробормотал Покровский. – Здравия желаю, штабс-капитан! – уже громогласно возвестил Илья Владимирович, сняв рукавицу и протянув руку Андреади.

– Господин Покровский! Как я рад, что вы нас нашли!

– А главное как вовремя! Наткнись я на вас чуть позже, как бы беды не вышло, Дмитрий Георгиевич!

– Ну что вы, Илья Владимирович! Я опытный выживальщик! Со мною жизнь княжны Камаргиной вне всякой опасности в самый лютый мороз!

– Ни секунды не сомневаюсь, что жизни прекрасной княжны ничто не угрожало!

Покровский подошёл к княжне и протянул ей руку.

– Добрый вечер, Илья Владимирович! – прощебетала Полина, словно не во хмелю сидела на лапнике, а была в салоне на великосветском приёме. – Я недавно вас вспоминала.

Она ухватилась за сильную руку Покровского, без помощи ей действительно было бы затруднительно подняться, она была укутана в тулуп поверх шубы.

– Как я рад это слышать, княжна! Я вас не забывал с самой первой нашей встречи. Вы произвели на меня неизгладимое впечатление!

– Хорош врать, господин Покровский! – рассмеялась Полина. – Я отлично помню нашу первую встречу. Именно встречу. Её же нельзя было назвать знакомством.

– Тем не менее, я раздобыл для вас хлеб, Полина Андреевна. Мы с нашей общей хорошей знакомой могли бы обойтись в тот памятный вечер мясом без хлеба.

– Холодным мясом. Или правильнее будет сказать: изрядно остывшим! Кажется, вам тогда так и не удалось его подогреть, Илья Владимирович!

– Ох, как вы похожи на Веру Игнатьевну, сами того не желая! – расхохотался Покровский. – Ну всё, хорош болтать, сейчас в тёплую полость и баиньки! Пьяным деткам пора спать.

Схватив Полину в охапку, он отнёс её в свои сани и обустроил со всем комфортом. Она и вправду уснула, не успел он подоткнуть плед из соболей. Устала, набралась впечатлений, выпила на морозе. А тут ещё головокружительный поцелуй. Первый в жизни!

– Ну вы хороши, штабс-капитан! Нечего сказать! Не мальчик. Уважаемый человек. Что ж вы! Эх!

– А вы бы удержались, Илья Владимирович? Вот как на духу, а?!

– Как на духу? – Покровский несколько театрально обвёл взглядом окружающую обстановку, ненадолго остановившись на «Русо-Балте», вовсе не глубоко увязшем на обочине, чуть более пристально посмотрев на аккуратные поленья, мало походившие на хворост и валежник. – Если как на духу, то в ваши годы я бы подобное подстроил. Поскольку ни одна княжна не пойдёт в номера. А вот романтическая авантюра на лоне дикой природы – это другое дело. Славный папенька Полины Андреевны прямой потомок Рюриков, стоянки посреди снегов у неё в крови. А вы в это русло ещё и щедро хмеля плеснули. Так что я вас понимаю, Дмитрий Георгиевич. И суд чести вам здесь устраивать не намерен. Да и вы не из тех, кому необходимо бесчестье для привлечения внимания дам. Вы герой, воздухоплаватель. Ангел с фанерными крыльями! У меня вызывает глубочайшее уважение тот факт, как прямо, открыто и смешливо вы смотрите сейчас на меня. Мы с вами очень похожи, господин Андреади. И потому этот маленький эпизод, счастливо разрешившийся, поскольку я в своём роде тоже ангел, останется между нами. А наша юная принцесса, невеста доктора Белозерского, дай бог и сама, проснувшись, ничего не припомнит, кроме забавного приключения. А если и припомнит, я сумею убедить, что это её маленькая эротическая фантазия. На фоне происходящего ныне в Петербурге – невинная, как пирожное с чаем в сети кондитерских, принадлежащих её будущему свёкру. – Покровский протянул руку Андреади. Тот крепко пожал её, не особо затягивая. – Вот и славно! – улыбнулся Покровский, похлопав авиатора по плечу.

– Какого же рода вы ангел? – усмехнулся штабс-капитан.

– Я хтоническое существо, олицетворяющее природную силу, обладающее сверхъестественными способностями. Я соратник и соперник Демиурга. Я оборотень.

– Ну и самомнение у вас, Илья Владимирович!

– Что вы, Дмитрий Георгиевич! Какое там самомнение. Меня так когда-то характеризовала одна юная княжна. Не эта, разумеется. Другая. Понимал бы я вас, не будь и у меня когда-то юной княжны?! К несчастью, я зашёл куда дальше вас.

– К несчастью для кого?

– К несчастью для меня.

– Не выпить ли нам по рюмашке? – через некоторую паузу предложил Андреади.

– Отчего нет? Не пропадать же таким декорациям!

Покровский с Андреади отправились к костру. Действительно выпили. Не по рюмашке, а по три. И довольно споро.

– Пора, Дмитрий Георгиевич. У меня к вам только один вопрос по существу. Ваше ведро с болтами действительно отказало? За вами прислать с ближайшей станции пару ломовых, оттянуть это ненадёжное средство передвижения до людных мест?

– Ни при каких обстоятельствах! Знаю я их, молва быстро летит, из житейского дела мигом анекдот состряпают!

– Стыдитесь неудач?

– О, нет, Илья Владимирович! Как по мне, неудачи окрыляют пуще побед. Спасибо за предложение, но у меня и инструмент есть и запасные части, и мыслишка имеется что поправить требуется. Только я уж светлым днём. Вот погрущу немного на рюмочку-другую, покемарю, а там и разберёмся. А про ненадёжное – это вы зря. Поломки – это не приговор, а результат испытаний. В целях совершенствования. Так что, полагаю, Бог даст, завтра увидимся.