Читать книгу Община Св. Георгия. Роман сериал. Третий сезон - Татьяна Соломатина - Страница 4

Следующим вечером Александр Николаевич сопровождал Полину Андреевну Камаргину в театр «Буфф». Давали какие-то глупости.

Полина была умной девушкой, обожающей глупости. Ироничная по натуре, даже саркастичная по внутренней готовности, княжна Камаргина не была язвительна. Она обладала природной мудростью выдающегося ума, вынужденного жить среди разумов обыкновенных, не утратив при этом детской жажды жизни. Это сочетание безусловно влекло к ней доктора Белозерского.

Полине Камаргиной исполнилось восемнадцать лет. Как это ни удивительно, но шесть лет назад с возрастом ошиблась не Вера Игнатьевна, а Матрёна Ивановна. Тогда девочке действительно было двенадцать. Матрёна Ивановна посчитала её младше, поскольку Полина длительное время довольствовалась таким убогим рационом, что как душа в теле держалась, не иначе невероятной витальностью. Оказавшись в доме полицмейстера, княжна Камаргина ожила, отъелась, вытянулась, и вскоре стала выглядеть как и положено прекрасной юной барышне её возраста.

Александр Николаевич дружил с Полиной Камаргиной с тех самых пор, как они познакомились. Андрей Прокофьевич, официальный опекун княжны, не только не возражал, но и всячески поощрял эту дружбу. Недоразумения, некогда бывшие между Александром Николаевичем и Андреем Прокофьевичем, канули. Для Белозерского любая вина полицмейстера по отношению к нему растаяла в тот же день, как Андрей Прокофьевич изъявил желание стать опекуном Полины. Андрей Прокофьевич, в свою очередь, был искренним приятелем доктору Белозерскому, доброму к обеим его дочерям. То есть: к дочери и к воспитаннице. Шесть лет назад доктор Белозерский был очень добр и к старшей его дочери, Анастасии. Но эту историю полицмейстер спрятал в дальнем уголке своего сознания. Он полюбил Александра Николаевича, ибо любой, сойдясь с доктором Белозерским ближе, не мог не полюбить этого красивого обаятельного доброго молодого человека. А тот факт, что младший Белозерский является членом РСДРП, даже понятия о том не имея, невероятно забавлял Андрея Прокофьевича, привнося в его жизнь толику той добродушной иронии, что оставляет на лице немало претерпевшего человека лучистые морщинки вокруг глаз.

Александр Николаевич заехал за Полиной.

Полина невероятно хороша.

Порода одарила её наследием в равной мере и внешним, и содержательным. Она стала красива, как некогда была красива её мать: идеальные пропорции черт лица – то, что люди и воспринимают красотой, поскольку это красотой и является; густые волосы; высокий рост, воистину княжеская осанка. Золотое сечение. Она была умна, как был умён её родной отец. Она обладала железной волей: совокупно от обоих родителей. Александр Николаевич молился, чтобы воля эта была доброй. Отца её он знал – со слов Андрея Прокофьевича, – как человека прекрасной души, и оснований не доверять свидетельствам не было. В особенности наблюдая Полину: её юная душа была прекрасна. Матушку Полины Александр Николаевич застал уже в самом плачевном состоянии рассудка, но даже тогда она оставалась женщиной чудовищно безумной воли. Иногда Александра Николаевича пугала мысль о дурной наследственности, но он всё-таки полагал, что кроме менделевского гороха существуют и другие законы наследования, более сложные. Равно условия, которые провоцируют или не провоцируют проявления тех или иных признаков. Андрей Прокофьевич утверждал, что мать Полины некогда была дьявольски соблазнительна – точь-в-точь, как сейчас Полина, но Полина значительно теплокровней, нежели её матушка в юности. Полина не стремится манипулировать людьми, не впадает во внезапную безудержную весёлость, хотя и любит поразвлечься. Не бывает мрачна без причины, настроение её может испортиться, но исключительно по обыкновенным поводам и ненадолго. Полина колка, охоча до всего нового, переменчива и верна одновременно.

Как это и свойственно обеспеченной юности, княжна была жадна до модных нарядов. Одевалась Полина Камаргина у Анны Гиндус на Моховой улице, обувалась у Генриха Вейса на Невском проспекте. Вот и сегодня на ней было что-то тщательно продуманное, эффектное, драгоценное, меховое, кружевное, с отчасти нахальным, но изысканным шиком. Провокативно короткое: до середины икры. Андрей Прокофьевич разве головой качал. Александр Николаевич смеялся: всё, что Полина открывала посторонним взорам – всего лишь высокие ботинки на шнуровке. Элегантные, тонкой кожи, светло-коричневые. Он вспомнил, как увидав её впервые в грязном питерском «колодце» прямиком из романов Достоевского, в ветхих обносках, захотел нарядить её, как куклу. Господин полицмейстер справлялся и без Александра Николаевича. Он ни в чём не отказывал воспитаннице, не касаясь, между тем, её внушительного состояния. Несмотря на то, что Полина Камаргина уже могла распоряжаться наследственной массой и начать самостоятельную жизнь, она не предпринимала для того никаких шагов. Её «внутренний ребёнок» не желал и не мог жить один. В особняке полицмейстера она была дома. Выйти из этого дома навсегда она согласилась бы только замуж.

Замуж за Александра Николаевича Белозерского.

Но он никак не делал ей предложения. Полина ужасно злилась из-за того, что этот болван похоже вовсе не замечает её чувств к нему. Для него она так и осталась несчастной двенадцатилетней девочкой. А она и тогда не была несчастной! В тяжёлых обстоятельствах – да, была. С беспросветной тьмой в душе и сердце – да, была. С неизбывной любовью к тем, кого уж не вернуть – да, была и осталась с этой любовью. Но несчастной Полина Камаргина не была никогда!

Так что, когда этот дурак наконец сделает ей предложение, а он непременно сделает – она, разумеется, откажет ему!

После оперетки Александр Николаевич повёл Полину в «Палкин». Княжна Камаргина любила поесть. Была у неё ещё одна особенность: какое бы изысканное блюдо она ни заказала, непременно требовала подать к нему хлеб. Казалось бы, шесть лет полнейшего благополучия, а как будто всё ещё никак не могла наесться.

– Сейчас вы юны, но со временем, если вы продолжите лопать в таком темпе и с таким вкусом, опасаюсь, вы станете упитанны, как людоед с гравюры Густава Доре к «Мальчику-С-Пальчику» и будете ужасно храпеть![6]

В этот раз Полина не рассмеялась дежурной шутке, а сердито отодвинула от себя тарелку.

Впрочем, он уговорил её зайти в кондитерскую на Невском. Она обожала пирожные Белозерского-старшего.

– Вы могли бы здесь не платить! – заявила она, как заявляла каждый раз.

– Отчего же?

Дальнейший разговор был известен до мельчайших деталей.

– Это ваше предприятие!

– Не моё, а папеньки. Даже вздумай он здесь сам кофе пить с пирожными, исправно платил бы по счёту.

– Глупости какие!

– Полина, вы обжора и скряга!

Обыкновенно они весело смеялись после этого. Полина всегда обнимала его за шею и целовала в щёку. Но не сегодня.

Сегодня она сперва надулась. Затем съела восемь пирожных. Стала болтлива без умолку. На замечание Александра Николаевича, что это всё от сахара – разгневалась. После – разрыдалась.

Вышли на проспект, пошли к Дворцовой площади. Погода была малоприятная, какой она ещё бывает в Питере в декабре?! Полина крепко вцепилась в ладонь Александра Николаевича, и стала размахивать рукою, как ребёнок. Она так ждала, что он скажет ей: «Княжна, прекратите! Вы не ребёнок!»

Но он сказал:

– Княжна, вы прелестный ребёнок!

– Если бы я могла, я бы утопила вас в Неве!

– Придётся поискать полынью.

Она бросила его руку и побежала.

– Догоняйте!

Белозерский легко догнал её и «осалил». Хотя она хотела, чтобы догнав, он заключил её в объятия, или хотя бы приобнял за талию. Он совершенно невыносим и корчит из себя папочку, хотя ему пока всего лишь тридцать один, а ей уже аж восемнадцать!

– Время позднее, Полина. Я провожу вас…

– Нет! – перебила княжна. – Я хочу к вам!

Александр Николаевич смешался. Разумеется, Полина неоднократно бывала у него. Но не в такой час.

– Что за блажь, Полина Андреевна, – мягко возразил он. – Вы уже не дитя. Да и Андрей Прокофьевич будет волноваться.

– Вот именно! Я не дитя! Волнуется Андрей Прокофьевич только по той причине… что я не дитя! А живу ещё у него!

– Перестаньте! Как вам не стыдно. Он искренне любит вас.

– Он – да! Он меня любит! – с упрямой многозначительностью выпалила Полина. – И очень расстраивается, что… Что я не поехала с сестрицей (так Полина называла родную младшую дочь полицмейстера) на Рождество и Новый год в Париж, хотя я никогда не была в Париже, а осталась тут, хожу с вами по глупым театрам, как дура!

Полина разразилась злыми слезами.

Хотя время было позднее, прогуливающихся было немало. Рыдающая красивая юная девица в сопровождении франтоватого молодого кавалера – это вызывало любопытство. Все улыбались, оглядываясь на них. И все как один понимали причину слёз красавицы. Все, кроме доктора Белозерского. Он же, беспомощно уставившись на Полину, искренне не представлял, чем он мог её рассердить или, не дай бог, обидеть!

– Это всё из-за ва-а-а… – громко всхлипывала Полина и плач перешёл в рёв.

Белозерский подал ей платок, взял под руку, и всё пытался разобрать, что она возмущённо выплакивает. Но слышал только:

– Из-за ва-ва-ва-ве-ве-ве…

– Полина, это чёрт знает что такое! – притворно-грозно прикрикнул он, словно воспитатель. – А ну-ка, немедленно высморкайтесь!

Он отнял у неё платок и приставил к носу, как добрые папочки приставляют деточкам. Полина послушно высморкалась. Он положил платок в карман, промокнул ей щёки манжетом рубахи.

– Из-за чего сей водопад? Я ничего не разобрал в этом потоке «ва-ва-вы»!

– Не из-за чего! – княжна показала ему язык. – Однако же я всё одно иду к вам и остаюсь у вас ночевать! Холодно! И если вы меня не пригласите, я убегу, буду бродить по ночным улицам, пусть меня ограбят и даже что похуже!

– Господи, Полина, что вы говорите! Я не пущу вас и отведу домой немедленно! Полина, ехать ко мне, это… – Александр Николаевич запнулся.

– Неприлично?! – услужливо и ехидно подсказала Полина.

– Я хотел сказать другое.

– Что?

– Другое!

– Что другое?!

– Другое!

– Вы просто не выдумали ещё другого взамен своего глупого неприличного! Я хочу ночевать у вас, потому что хочу ночевать у вас. И более нипочему! Телефонируйте Андрею Прокофьевичу. Впрочем, он всё равно на службе. Или если боитесь, я сама ему телефонирую!

– Отчего же я должен бояться? Раз вы так по-детски упрямы и вам вошла блажь непременно остаться у меня, я телефонирую сам. Это по крайней мере… – он снова запнулся.

– Прилично?! – рассмеялась Полина.

– Но у меня нет ничего, что… У меня холостяцкая квартира, я не держу женских сорочек, я…

– Я могу обойтись вовсе без сорочки! – хулигански сверкнула прекрасными глазами юная княжна.

– Воспользуетесь моим халатом! – строго сказал Александр Николаевич.

Полина Камаргина умела настаивать на своём. Довольно ухмыльнувшись (что делало её очаровательное лицо удивительно забавным и милым), она взяла Александра Николаевича под руку с всепобеждающей властью ребёнка, могущего творить с любящими взрослыми всё, что пожелает.

– Мужские мыло и одеколон мне больше нравятся! Они пахнут лучше женских. Для мужчин всегда всё делают лучше, чем для женщин. Женщины в принципе несчастнее! Женщина одна не может пойти ни в театр, ни в ресторан, то есть может, но тогда она отчего-то становится неприличной женщиной! Ужасная ерунда! А если девушка одинока и работает, и ей просто-напросто не с кем пойти в театр или в ресторан? Если ей вовсе не интересна компания и она хочет просто зайти поесть?

– Есть кофейни.

– Ага! – обличительно возопила Полина. – Вы такой же дундук! Я пошла однажды вечером сама в ресторан, так Андрей Прокофьевич ругал меня! Вы мне рассказывали, что у вас под началом девушка-полулекарь. Я её помню. Она такая трусишка, как она собирается стать врачом?

– Вы пустое говорите, Полина! Из забавы. Мне стыдно за вас. Марина Андреевна замечательный смелый человек.

– Настолько смелый, что может одна пойти в ресторан?

– Полина, это совсем другое. Во-первых она старше вас, ей уже двадцать пять лет. Во-вторых… – он замолчал, словно окоротил себя.

– Что во-вторых?! – злобно уставилась на него Полина, дёрнув за рукав. – Говорите! Во-вторых, она женщина-хирург и ей всё можно, как вашей княгине?!

– У меня нет никакой княгини, – ласково, как дитяте, сказал Александр Николаевич. – У меня есть единственная маленькая восхитительная княжна, в чью прелестную головку вошла блажь.

– У меня не головка! – топнула ножкой Полина. – У меня голова! Огромная голова! Целый татарский жбан! Вот выйду замуж и как начну одна ходить по театрам и ресторанам!

– Логично! – усмехнулся Александр Николаевич. – Для чего же ещё выходить замуж.

– А я выйду, выйду!

– Хорошо, хорошо! Конечно же выйдете. Для этого вам совершенно необязательно у меня ночевать, – слабо сопротивлялся Белозерский, уже покорившийся. – Мы с вами видимся чуть ни каждый день, зачем вам ещё и ночь моя понадобилась?!

– Может быть когда-нибудь вы поймёте, Александр Николаевич! Почему я выйду замуж, а ночевать буду у вас! – грустно вздохнула Полина. Вздохнула так, как часто вздыхала двенадцатилетней.

Ему и смешно стало, и его сердце затопила жалость к ребёнку из грязного питерского двора, чья мать – сумасшедшая убийца, чей отец убит матерью, чей отчим – добрейший никчемный алкоголик, повесившийся в камере, прежде взяв на себя вину Полины (виновной разве в том, что полностью была под материнским диктатом) и поручив судьбу падчерицы полицмейстеру.

Да, это была большая проблема. Александр Николаевич обожал Полину. Обожал, не отдавая себе осознанного отчёта в том, насколько сильно и как именно. Потому что между ним и сегодняшней княжной Камаргиной стояла та двенадцатилетняя девочка Полина, нуждавшаяся в еде и крове, в заботе и участии. Чудовищно было даже помыслить… Что, впрочем, не мешало ему довольно часто помышлять сим образом. Он знал, что она выйдет замуж и будет ночевать у него. Где же ещё ночевать законной супруге? Но он отчего-то никак не мог решиться сделать предложение. Кто может решиться сделать предложение двенадцатилетней девочке, даже если ей уже восемнадцать?

Александр Николаевич с восторженным благоговением наблюдал, как Полина после принятой ванны запросто сидит на кухне в его халате и уплетает толстый кусок хлеба с маслом, посыпанный сахаром, запивая сладким чаем с лимоном.

– Невероятно вкусно! Отчего вы не хотите?

– Княжна, у меня нет вашей счастливой способности влёт и без последствий переваривать такое громадьё пищи. Я склонен к полноте, и если не буду следить за рационом… К тому же, я более, чем сыт! Мы были в ресторане, затем в кондитерской…

– Мы же прогулялись по холоду и я приняла горячую ванну! А ещё ваша глупость забрала у меня сил несметно! Вот и проголодалась! Значит просто сидите со мной, болтайте!

– Да о чём же нам сегодня ещё болтать? Мы уже болтали о том, что вы станете актрисою, что вы влюблены в авиатора… Как его?..

– Ах, как нехорошо ревновать! Не «как его», а военный лётчик штабс-капитан Андреади! Дмитрий Георгиевич! Участвовал в русско-японской войне, между прочим, как ваша…

– Два раза за вечер – это слишком баловство даже для вас! – строго окоротил её Александр Николаевич, нахмурив брови.

Княжна благоразумно умолкла. Она не раз натыкалась на это невидимое препятствие и сильно прикладывалась лбом, но проверять (и расширять!) границы своего влияния не переставала. Хотя умела вовремя отступить, оставаясь на линии оборонительного благоразумия. Встряхнулась и продолжила, как ни в чём не бывало:

– Андреади очень красивый и очень интересный мужчина! Грек, но родился в Константинополе.

– Почему «но»? Чего удивительного в греке, родившемся в Византийской империи?

– Нет давно никакой Византийской империи, вы из какого века?! Для меня удивителен грек, родившийся в Османской империи.

– Вы меня просто дразните, Полина. А я, как дурак, каждый раз попадаюсь на ваши детские удочки.

– Он пехотинец, но лётчик! – сверкнула глазами Полина, довольная, что Александр Николаевич признал, что попадается на её удочки. – Андреади провёл в небе времени дольше всех и собирается побить собственный, а заодно и мировой рекорд этим летом![7] Сейчас он в Петербурге, завтра я признаюсь ему в любви и выйду за него замуж!

– Почему вы так уверены, что и он полюбит вас? – рассмеялся Белозерский.

– Разве меня возможно не полюбить? – в оторопи уставилась на него Полина. Не забыв, однако, откусить от чудовищного бутерброда.

– Нет, вас невозможно не полюбить! Но Андреади для вас староват.

– Дмитрий Георгиевич всего на два года вас старше!

– Так я и говорю: староват!

Александр Николаевич улыбнулся, поцеловал Полину в лоб и пошёл звонить Андрею Прокофьевичу.

– В каком смысле: останется ночевать? – удивился полицмейстер.

– Безо всякого смысла, Андрей Прокофьевич! Очередной каприз мирового масштаба.

– Александр Николаевич, вы удивительно слепы. Она любит вас.

– Я тоже люблю её. Вот только в очередной раз уверил вашу чудесную воспитанницу, что её невозможно не любить.

– Ну, и болван же вы, Саша, прости Господи! Может и не мне судить, но мне порой так кажется. Как вы не понимаете, что она любит вас как… как… – он запнулся. – Перечитайте Байрона! – буркнул Андрей Прокофьевич и положил трубку.

И тут уж позволил себе посмеяться от души. Упорство Полины в достижении поставленных целей было ему известно более всех прочих. Он был счастлив, что сдержал обещание, данное отчиму Полины: позаботился о ней. Благодаря княжне Камаргиной и его младшая дочь была не одинока, а такой друг, как Полина – друг на всю жизнь, на все времена. За шесть лет полицмейстер неоднократно имел возможность на собственной шкуре убедиться, что у девчонки железная воля и невероятная жажда жизни. А главное: она, несмотря ни на что, чиста и добра. Редчайший набор качеств для одного человека. Это ещё без учёта живейшего ума.

Александр Николаевич отвёл Полине спальню (спальня в квартире была одна). Сам же, устроившись на диване в гостиной, долго не мог заснуть. Надо отдать должное, к Байрону обращаться не пришлось. Одного пристального взгляда на реальность хватило, чтобы выкинуть сознание Александра Николаевича из оглушающих декораций музыкального театра на многоголосую улицу настоящих впечатлений. Столь внезапное прозрение произвело неожиданный эффект. Осознав, что он действительно любит княжну Камаргину и всерьёз жаждет на ней жениться, и намерения его ясны, отчётливы, не искажены призмой их трагического знакомства и шести последующих лет, он моментально погрузился в безмятежный сон.

Неукоснительно следуя изначально избранному хулиганскому плану, Полина тихо прошмыгнула в гостиную и скинув халат, юркнула к Александру Николаевичу под одеяло и обняла его за шею. Он, словно ожидая, тут же повернул её спиной к себе, обнял, и… продолжил спать! Возмущённая Полина попыталась растолкать его, но не тут-то было! В её плане не было учтено: несколько дней плотного хирургического графика, обязанности главы клиники, междуведомственная комиссия, плюс, собственно, развлечение юной капризной особы (сам Александр Николаевич и без театров с ресторациями прекрасно обходился). Акт чувственного прозрения о природе реальной любви к Полине по иронии обстоятельств тоже сыграл не на руку юной княгине. Уставший как чёрт Белозерский, приведя к согласию разум с душой, храпел так, что позавидовал бы Иван Ильич, храпа которого не пугалась только ко всему привыкшая старая Клюква.

– Ах так?! – возмутилась княжна Камаргина.

Обольстить, проникнув под одеяло – это изящно, дерзко, смело. Но если для обольщения мужчину надо прежде трясти, как грушу – это уже не любовный роман, а опера-буфф.

– Болван! – воскликнула Полина с интонациями своего воспитателя Андрея Прокофьевича.

Поцеловав спящего Александра Николаевича в лоб, она тихонько выбралась из-под одеяла и пошла на кухню, подобрав по ходу брошенный халат. Полина так перенервничала, пускаясь в авантюрное мероприятие, в воображении казавшееся ей лёгким и простым, что потратила чрезвычайно много энергии. Она хотела есть! Бутерброд с ветчиной и шоколадные конфеты гораздо вкуснее вместе, а не по отдельности! На свете столько вкусной еды! Они богаты! И она, и Александр Николаевич! Они всегда будут вместе, и всегда будут богаты и сыты!

В том, что они всегда будут вместе, она никогда ни капельки не сомневалась. С того самого момента, как доктор Белозерский вошёл в арку грязного двора доходного дома и подарил ей куклу Веру. В мире княжны Камаргиной любой другой мужчина был так же невозможен, как отрицание существования мира.

Но это вовсе не означало, что ей нельзя веселиться и принимать ухаживания. Потому с Дмитрием Георгиевичем Андреади она всё-таки сходит в ресторан. В ресторан в Великом Новгороде. Да-да, завтра большой компанией они отправятся в Великий Новгород на автомобилях. Говорят, там изумительный брусничный пирог подают на пристани. Вообще в новегородских кабаках славно кормят! Издревле заведено!

Княжне Камаргиной стал представляться расстегай, где на рыбном фарше с вязигой уложен ещё и ломоть осетрины, а поверх него и налимья печень, и туда обязательно бульона с нашинкованной зеленью, и кусочек масла.

Расстегай в декабре, в Великом Новгороде, с великолепным штабс-капитаном авиатором Андреади гораздо лучше, чем расстегай просто так, в любой момент, просто потому что хочется есть. Одеться как-нибудь небрежно, но роскошно. Побольше меха. Всё-таки она княжна. Хотя и ненадолго. Ей же никогда не стать княгиней, будучи замужем за сыном купца. Но плевать она на это хотела с высокой колокольни! С Софийской звонницы! Кому нужны княгини?! Все эти сословия – пустое! К тому же Александр Николаевич так великолепен, что наверняка совершит какой-нибудь подвиг, получит потомственное дворянство, потом спасёт Отечество и станет князем. Правда, Кутузов, получив княжеское достоинство, сразу умер. Так что плевать на титулы, был бы свежий хлеб и… чёрт, как хочется пожарской котлеты вместо этой глупой ветчины!

Полина вскочила, и продекламировала из своего любимого стихотворения[8] Александра Сергеевича:

– На досуге отобедай у Пожарского в Торжке, жареных котлет отведай и отправься налегке.