Читать книгу Община Св. Георгия. Роман сериал. Третий сезон - Татьяна Соломатина - Страница 7

У Александра Николаевича в голове вертелось: «…сказав великое слово, он боялся этим самым испортить великое дело… когда человек чувствует в себе силы сделать великое дело, какое бы то ни было слово не нужно…» Вот какого лешего это сейчас в нём? «Набег» Льва Николаевича не про любовь, а про войну.

Действительно, почему он не сказал Полине, что любит её, когда она так этого ждала? Если со стороны глянуть, так не предложение сделал, а бюрократическую процедуру огласил, болван! Прав Иван Ильич, скотина эдакая! Донимал же княгиню Данзайр, вернувшуюся с великого дела – словом, пусть сто раз великим! Однако не больше войны, с которой она вернулась.

Было и прошло. Прав, прав Иван Ильич. Прав во всём. Не мужчина должен ластиться, а женщина – рукой шею обвить. Архетип княжны Камаргиной – жрица. Архетип княгини Данзайр – амазонка.

Александр Николаевич усмехнулся. Кто всерьёз станет воспринимать вербальные упражнения доктора, чья диссертация была посвящена оккультным феноменам[11]. Был бы ты мистик-теософ, но врач?! Ерунда! Однако небезынтересная ерунда. Во всяком случае Полина была именно жрица, а Вера, как ни крути – амазонка. На кой это всё настоящему доктору Белозерскому, у которого сегодня плановая надвлагалищная ампутация на предмет фибромиомы матки? Каков бы ни был архетип пациентки, это не имеет ни малейшего отношения ни к одной из самых частых женских опухолей, ни к её супровагинальной ампутации.

Дальше в мыслях снова-здорово завертелся Лев Николаевич со своим «Набегом», что-то об особенной и высокой черте русской храбрости – это точно было как-то связано с великими словами, которыми не стоит портить великие дела. И что-то ещё про обыкновенность облика. Но тут вылез Антон Павлович с бессмертным: «Наружность самая обыкновенная, топорная». Уж что-что, а подметить и высмеять доктор Чехов любил. На «Набег» Льва Николаевича наплыла юмореска Антона Павловича «Темпераменты (по последним выводам науки)». Александр Николаевич никак не мог припомнить в точности про обыкновенность облика капитана из «Набега», хорошо было у Толстого, правильно. Но память щекотала юмореска Чехова: «Женщина-сангвиник – самая сносная женщина, если она не глупа… Женщина-холерик – чёрт в юбке, крокодил… Женщина-флегматик – это слезливая, пучеглазая, толстая, крупичатая, сдобная немка… Женщина-меланхолик – невыносимейшее, беспокойнейшее существо…». Интересно, а каковы его собственные архетип и темперамент? Зачем тут швейцарский психиатр с его мистическими архетипами и куда более древний грек Гиппократ со смешением жизненных соков в темпераменты, когда русский врач Белозерский точно знает откуда есть пошла его порода. Крестьянин он. И темперамент его от сохи. Как ни прельстительно идентифицировать себя, как воина или монарха – он крестьянин и точка. Впрочем, из смердов в кмети, затем в бояре, а там уж и на царство покричат. Ерунда все эти архетипы и темпераменты. Придумали басурмане эту аналитическую психологию богатым дамочкам кошельки облегчать. Гиппократ куда полезней был: кому желчь прогнать, кому кровь пустить, кого и на профилактическую просушку от избытка слизи.

Отчего же он думает о какой-то чепухе чепу́х и всяческой чепухе, а не волнуется? Жениху положено волноваться. Брак с Полиной – дело решённое. Хотя он ни руки её пока официально не попросил, ни собственному батюшке о планах не рассказал. Почему думает не о предстоящем семейном счастье, и даже не о предстоящей операции (это хоть понятно, давно рутина), а об дурацкой инидивидуации, прости господи, личности. Могли бы и голой индивидуальностью обойтись, не рядя её в понёвы предназначения. «Человек рождён для счастья, как птица для полёта, только счастье не всегда создано для него» написал Владимир Короленко в очерке «Парадокс». От лица безрукого от рождения калеки, пишущего ногой. Это уж потом Максим Горький для театра стянул в свою пиесу, отсекши от максимы сюжетообразующий зловещий сарказм.

Зайдя в операционную, доктор Белозерский сосредоточился. Он увидел Марину Бельцеву, и цитата из Толстого припомнилась в точности. Вот тут-то и выпрыгнула обыкновенная внешность, мучительно припоминаемая им из «Набега». Александр Николаевич, словно освободившись от спазма, моментально выбросил из головы всё лишнее.

Вот для чего он вспоминал: сегодня он позволит Марине Андреевне выполнить основной этап операции. Он уже неплохо натаскал её на разрезы и ушивание, пришло время идти дальше. Студенты и молодые доктора мужского пола ревновали его к «любимице»-полулекарше, говорили о ней через губу, всё ещё полагая, что женщинам в медицине не место, тем более в хирургических специальностях. Молодые, а не понимают процессов современности.

Марине Бельцевой было всё равно, что о ней говорят. Она не понимала и не умела казаться. Она вгрызалась в жизнь, в ремесло и в науку с завидной методичностью, каждое утро и каждый вечер молясь за Александра Николаевича и за Веру Игнатьевну. Именно благодаря им она получила возможность кардинально изменить свою жизнь – и Марина Бельцева эту возможность не упустила! Ей приходилось быть гораздо лучше мужчин, и не сказать, чтобы это было сложно. Так что слово «приходилось» означает скорее не преодоление немыслимой преграды, а пренебрежение к тому, что в обществе принято говорить: «приходится быть лучше мужчин». Женщина по рождению лучше мужчины во многом. Если не во всём. Во всяком случае – в хирургическом ремесле.

– Марина Андреевна, прошу вас на место хирурга! – сказал Белозерский, ставая на место ассистента.

Присутствовавшие студенты, полулекари и молодые врачи привычно скривились.

Марине на это было глубоко наплевать. Ни один из этих замечательных молодых людей не был горничной, которую насилует хозяин. Не был младшей сестрой милосердия – существом низшим в клинической иерархии. Они бы удивились, узнай насколько ей действительно всё равно. Они ничем не могли её ни ранить, ни оскорбить, ни унизить. Александр Николаевич сам, порой, удивлялся, какой крутой путь прошла Марина всего за шесть лет. «Окрепла Русь. Так тяжкий млат, дробя стекло, куёт булат…» Дьявол! Не всё выбросил из головы! Вот что значит: доверять тому, кого поставил на место хирурга!

Пациентке было пятьдесят три года. Из зажиточных купчих. Года три как, имея диагноз фиброзной опухоли, она категорически отказывалась от удаления оной. Поскольку удаление осуществляется вместе с маткой. Купчиха же, имея семерых детей, и внушительную команду внуков, отчего-то считала полый мышечный орган, предназначенный для вынашивания потомства и более не для чего – чем-то сакральным, полагая, что без оного она перестанет быть женщиной. Доктора в ответ на щедрость купчихи, не менее щедро прописывали ей препараты спорыньи, йода, ртути, минеральные ванны, тепло, холод, гальванизацию (с обещаниями полнейшего исцеления от новейшего метода), электропунктуру; калёное железо, прижигание сильнодействующими химическими веществами, и тому подобные рискованные для здоровья и самой жизни, и сомнительные в смысле пользы, мероприятия. Хотя врачи довольно давно пришли к неизбежным выводам: указанные способы излечения фибромиом матки представляются делом совершенно ненадёжным, куда уж радикальным. О чём Дмитрий Оскарович Отт, Председатель акушерско-гинекологического общества, громогласно заявил с трибуны ещё в феврале 1894 года. И если не все лекари соответствующего профиля слышали его лично, то уж «Журнал акушерства и женских болезней» выписывали все поголовно. Но если пользуемая особа категорически против – все разумные аргументы бессильны. В конце концов не иначе Господь решил, что для купчихи ужасный конец всё же лучше бесконечного ужаса, с обильнейшим кровотечением она была доставлена в клинику каретой Скорой помощи. Некоторое время ушло на то, чтобы привести её состояние из критического к средней тяжести, из средней тяжести к удовлетворительному. Наконец сегодня Марина Андреевна прекрасно справилась с надвлагалищной ампутацией, заслужив аплодисменты наблюдавших за ней студентов, полулекарей и молодых докторов, которые несмотря на весь свой половой шовинизм, отдали должное ловкости и практическому умению полулекарши Бельцевой, не говоря уже о том, что некоторые этапы этой операции требуют недюжинной физической силы, на которую маменьки и сёстры иных господ не способны. А вот для бывшей горничной таковые усилия – тьфу и растереть.

У Марины Андреевны были спокойные движения, ровный голос, бесхитростное выражение лица человека, сосредоточенно и внимательно занятого своим делом. Как часто за другими молодыми врачами, да и за собой прежде Александр Николаевич наблюдал поведение самых различных оттенков: кто-то хочет казаться спокойнее, иной напускает суровости, третий веселится более обыкновенного. По лицу же Марины Андреевны было заметно, что она ничего не хочет показать и совершенно не понимает, зачем казаться. Она никогда не вела пустых бесед ни о «сознательных личностях», ни о «развитых натурах», которые так полюбила молодёжь в последнее время. У полулекарши Бельцевой не было претензий на какой-то особенный стиль, о чём тоже любили погонять из пустого в порожнее отнюдь не девицы и дамы, а именно юноши и господа. Она никогда не жаловалась на судьбу, чем частенько грешили именно баловни оной. А ещё в один прекрасный день Марина Андреевна Бельцева и Алексей Владимирович Астахов, проведя весь вечер за горячей дискуссией в прозекторском зале над патанатомическим препаратом, пошли вместе ужинать, а затем ночевать в его квартирку. И стали жить совместно, в любви и согласии, невенчанными, совершенно не мучаясь этим, и не понимая, кого бы ещё, кроме них это могло беспокоить. Белозерского поначалу забавлял этот союз. Он отлично помнил, как Астахов лишался чувств при малейшем вмешательстве в живого человека, потому и ушёл в патологи, и как Марине стало плохо в первый раз в анатомическом театре, хотя живой крови к моменту её поступления в институт она повидала немало. И вот ведь – сошлись, да ещё легко и споро.

Марина идеально завершила основной этап, и Александр Николаевич, оставив ассистировать молодого врача, покинул операционную.

Доктор Белозерский был горд своей ученицей, но никаких специальных похвал не выдал, это пустое. Марина отлично знает, что хороша. А он знал, что ей можно доверить и протокол, и историю болезни, и беседы как лично с купчихой, так и с многочисленной роднёй. И со студентами управится. Ему же надо было садиться и писать ряд предложений, как, прости господи, члену междуведомственной комиссии по созданию, батюшки святы, органа над органами. То есть, по пересмотру врачебно-санитарного законодательства.

Огромный стол в профессорском кабинете был завален медицинской периодикой. Была здесь и «Библиотека врача» (оригинальные и переводные сочинения, руководства, монографии и лекции, рефераты, обзоры, критические разборы), и ежемесячный журнал «Современная клиника» (оригинальные и переводные лекции и статьи по клинической терапии), еженедельная газета журнала «Практическая медицина» (разумеется, и сам журнал), «Хирургический вестник», «Земский врач», и «Южно-русская медицинская газета», и общедоступный медицинский журнал «Акушерка». Чего там только не было по самым разнообразным специальностям, включая «Вестник офтальмологии». Была даже толстая подшивка популярного журнала для семейного чтения «Будьте здоровы!» – в рамках заседания в междуведомственной комиссии Александру Николаевичу необходимо было ознакомиться с тем, чем окормляется читающая публика. Девиз журнала («необходимого в каждой семье!», что Белозерский яростно оспаривал) был таков: «Здоровье есть только житейская формула правды, добра и красоты». Не то, чтобы доктор Белозерский считал, что автор этих слов, барон Эрнст Мария Иоганн Карл фон Фейхтерслебен, был неправ. Но почему в русском журнале девизом избраны слова австрияка? Почему не привести слова отечественного учёного? У Сергея Петровича Боткина есть тьма популистских высказываний, настолько же мудрых, насколько и приятных обывателю. Например: «Совет больному разумного человека гораздо лучше рецепта худого врача». Александр Николаевич начинал понимать Георгия Ермолаевича Рейна, несколько нетерпимого, на взгляд Белозерского, ко всему иностранному. Подшивку популярного издания Александр Николаевич изучил внимательно, испытав разнообразный спектр ощущений: от откровенного веселья до искренней мрачности. Если этому «как нам жить, чтобы здоровыми быть!» следуют образованные люди, умеющие, как минимум читать, то ни один орган с этим не справится. Изучил Александр Николаевич и подшивку журнала русского общества «Охранения народного здравия» – от сего кладезя впору было к Ивану Ильичу за сивухой бежать. Но особенно безудержного веселья доставило доктору Белозерскому толстое переплетённое собрание иллюстрированного журнала общеполезных сведений в области питания и домоводства «Наша пища». Он от всей души радовался, что Полину Камаргину пища интересует только в виде готовой еды. И надеялся, что если её и увлечёт пучина домоводства, то она не будет руководствоваться советами из подобных журналов. Слава богу, Полина любила только художественную литературу, историю и публицистику, обладала отменным литературным вкусом. И, как он полагал, тайком писала сама, но показывать стеснялась, вероятно полагая несовершенным. Как будто хоть что-то в жизни может быть совершенным. Что, впрочем, не отменяет необходимость в совершенствовании.

Вспомнив о Полине, он с радостью отодвинул от себя бумаги, где уже набросал ряд мероприятий, необходимых для внедрения органами, создаваемыми междуведомственной комиссией. Пока получалось, что прежде всего необходимо было образование, образование и ещё раз образование. В смысле: просвещение. Всем медицинское образование не привьёшь, да и ни к чему это. А вот научить людей мыслить системно… Нет! – Александр Николаевич придвинул свои заметки и, порвав их на мелкие клочки, бросил в корзину. Рейн наверняка его на смех поднимет. Не будет он показывать ему своих упражнений, не иначе назовёт его Георгий Ермолаевич беспросветным идеалистом. Что тогда писать?! Какие предложения вносить? Принудительное лечение рахита? Строгий контроль и штрафы? К каждой семье приставить личного гигиениста? Не выйдет. Как сказала бы Вера: «Выживут те, кто должен». Ага. А из них – те, кто смогут.

Да, он вспоминал Веру. Как можно её забыть? Как запамятовать столь необыкновенное природное явление, свидетелем которого ты был. Как можно изъять из себя шторм, или землетрясение, в особенности если ты был очевидцем, был в событии.

Сперва он чуть не сошёл с ума. Уехала, сказав, что скоро вернётся и пропала. Ни писем, ни телеграмм, ничего! Он хотел ехать за ней! Но куда?! Хоть в частное сыскное агентство обращайся! Но у него средств не было, он начал самостоятельную жизнь, чтобы доказать отцу ли, себе ли, что чего-то стоит. Позже Матрёна сказала, чтобы он о княгине не волновался. Называла Веру Игнатьевну последними словами, а сама сияла, как медный самовар. Значит, ей она всё же весточку дала. Отец строго-настрого запретил искать Веру, сказав, что она в Швейцарии, всё у неё хорошо. Работает в хирургической клинике Бернского университета, в Россию в ближайшее время не планирует возвращаться. Сказано было сухо.

В конце концов Александра Николаевича отвлекали работа и жизнь, жизнь и работа, он защитил докторскую, возглавил клинику, стал адъюнкт-профессором. В общем, он не сделался поэтом, не умер, не сошёл с ума. Привык жить без Веры, хотя ещё довольно долго испытывал фантомные боли. Но никому не жаловался, стыдно. Он резко тогда повзрослел. Вовсе не из-за потери Веры, а просто пора пришла.

Александр Николаевич набросал короткую сухую записку с рядом неидеалистических рабочих предложений о предполагаемых им мерах борьбы с детской заболеваемостью и смертностью на этапе вынашивания. Доктор Белозерский старался избегать общих причинных тезисов, давно известных, и не единожды витиевато изложенных. Риторическое «кто виноват?» всем отлично известно: 1) бедность и невежество населения; 2) отсутствие должной заботы со стороны государства; 3) плохое санитарное состояние городов (отсутствие канализации, неисправные водяные фильтры); 4) плохие жилищно-бытовые условия в среде крестьян, рабочих и мещан; 5) недостаток больниц и мест в них (особенно инфекционных коек). Обратись глубоко в историю, хоть в 862-й год от РХ – причины будут всё те же. Александр Николаевич был уверен, что будь возможность заглянуть в будущее, в год, например, 2862 от РХ – и там будет всё то же. Мы бегаем по кругу. Отменное образование и отличный мыслительный аппарат позволяли Александру Николаевичу это видеть более, чем ясно. Но это не значит, что внутри круга стоит опускать руки. Ни в коем случае. Так что вопрос «что делать?» более актуален, поскольку есть надежда на коэффициент полезного действия, хоть сколь-нибудь отличный от нуля. Так что адъюнкт-профессор А.Н. Белозерский в своей записке особо акцентировал необходимость педиатров во всех родовспомогательных учреждениях; государственная поддержка (и финансирование!) инициативы «Капля молока» по образцу уже открытых в Одессе и Петербурге (пока их крайне недостаточно!); создание консультационных центров для женщин из бедных слоёв населения; и страхование работниц промышленных предприятий с выплатами по беременности и родам, дабы создать наконец законный акт об охране материнства государством[12]. Не стоит бумагу красноречием марать. Будет ему предоставлено место на высокой трибуне – прибегнет и к красноречию. А сейчас незачем. Рейн читает тонны бумаг, краткость – сестра таланта функциональности. Понятно, не первому доктору Белозерскому в голову всё это пришло, и не последнему. Но чем больше неглупых людей будут таранить в одном и том же направлении, тем больше надежд на зримый результат. Fac quod debes, fiat quod fiet. Делай что должно и будь, что будет! Незапятнанная репутация, спокойная совесть и да поможет нам всем Бог!

Предстояло сделать ещё ряд важных дел. Он созвонился с Андреем Прокофьевичем, известил, что сегодня намерен сделать предложение его воспитаннице. Ради Полины им обоим совершенно необходимо изыскать некоторое время сегодня вечером, дабы совершить всё по правилам. Затем позвонил отцу по нескольким рабочим номерам – нигде не застал. Позвонил в особняк Белозерских, уведомил Василия Андреевича, что явится с невестой за отцовским благословлением, и, заодно, на ужин. Далее затягивать со всем этим не стоило. Заказал букет. Поразмыслил: что ещё забыл? Забыл он о сущем пустяке: обручальные кольца. Ими обмениваются во время венчания? Или во время обручения? Вызвал Матрёну Ивановну. Выяснилось: нужно и обручальное – коим обмениваются во время обручения в залог верности взятым обещаниям, и венчальное. Впрочем, венчальное не обязательно, во время венчания обмениваются чаще крестами, в знак того, что готовы нести кресты друг друга. А вот обручальное должно быть дорогим, очень дорогим, прямо вот чем дороже, тем лучше. Раз уж всё решил сделать правильно, то сговорённые зимой венчаются после Пасхи.

– Матрёна Ивановна, тебя чего понесло-то по обычаям? – усмехнулся Александр Николаевич. – Вы с Георгием как и когда повенчались? – он прищурился.

– Поговори мне ещё! – рявкнула главная сестра милосердия на главу клиники. – То мы, а то – девчонка! И ты. Всё у вас должно быть правильно. Рада я, что ты на ней женишься. Самая тебе пара.

– Складываемся? – улыбнулся доктор Белозерский.

– Как рыба с водой! Это уж лучше, чем молот с наковальней! – фыркнула Матрёна.

Посерьёзнели. Помолчали. Оба помнили, с чего ему сложение на ум пришло. Посмотрели друг на друга. Матрёна встала, по-матерински поцеловала Александра Николаевича в макушку, ласково обняв руками его голову. Перекрестила.

– Купи что-нибудь яркое, дорогущее. Полинка твоя – девчонка девчонкой, жадная до жизни. Не понравится – кольцо не баба, заменить проще простого.

– Спасибо, Матрёна Ивановна. – Александр Николаевич с почтением и нежно поцеловал ей руку.

– Ну всё, всё! – Матрёна промокнула глаза. – Хватит! Катись к молодухе. Нечего старым бабам грабли лобызать!

Андрей Прокофьевич благословил. Николай Александрович благословил. Василий Андреевич прослезился. Полина была счастлива, как сорочонок: никак не могла налюбоваться на «блестяшку» ювелирного дома «Ян и Болин», поставщика двора Его императорского величества. Всё было правильно, в лучших традициях, но при этом без излишней пышности, уютно и по семейному. Полина только сильно рассердилась, что жених уснул в каминной своего (а теперь и её) папеньки. Её нисколько не волновало, что сегодня у него была и операционная, и размышления над важной государственной запиской, и хлопоты, связанные с помолвкой. Николай Александрович добродушно хохотал после того, как нареченная выписала пощёчину своему задремавшему женишку. Николаю Александровичу нравилась Полина Камаргина, о лучшей дочери и мечтать не стоило: живая, непосредственная, умная, открытая. Искорка!

Когда сын и будущая невестка ушли, Николай Александрович долго сидел в каминной, пил коньяк и смотрел на огонь, порой глубоко вздыхая. Ему очень хотелось немедленно ехать в Швейцарию. Но он умел ждать.

– Василь Андреич, ты счастлив?

– Счастлив, Николай Александрович, счастлив!

– Так не стой, брат! Садись со мной, бога ради! Выпьем за молодых!

Старый преданный управляющий, Сашкин воспитатель, добрый дух дома Белозерских налил себе и подлил хозяину. Сел в кресло со своим бокалом.

– Поди хочешь, чтобы шум в доме? Детишки сопливые, – подмигнул Николай Александрович.

– Зачем же непременно сопливые?

Они отсалютовали друг другу. Отпили.

– Будут тебе детишки. Месяцев через девять и будут.

– Это как же? Если венчаться решено Пасхой?

– В сентябре у нас что? Столетие Бородинской битвы! Никто не осмелится отказать личному приглашению Императрицы! Ты пей, пей! Чего вытаращился, отец родной? На мне узоров нету и цветы альпийские не растут!