Читать книгу Община Св. Георгия. Роман сериал. Третий сезон - Татьяна Соломатина - Страница 2

Александр Николаевич вышел из операционной родильного блока. Снял окровавленный хирургический халат, бросил в таз. Следом отправил фартук. За дверьми мычала родильница. Тряхнул головой: справятся без него.

Глава клиники «Община Св. Георгия» доктор медицины Александр Николаевич Белозерский спешил на очередное заседание междуведомственной комиссии по пересмотру врачебно-санитарного законодательства. Его Императорскому Величеству благоугодно было на особом журнале Совета Министров собственноручно начертать: «Согласен. Дело это вести ускоренным ходом», и обязать к концу весны наступающего года закончить составление проекта преобразования центрального и местных органов управления врачебно-санитарным делом в Российской империи.

Александр Николаевич уже пять лет возглавлял клинику «Община Св. Георгия». Несмотря на молодость, он показал себя не только великолепным врачом, но и – кто бы мог вообразить! – прирождённым руководителем. Ничто в эти годы не занимало его настолько полно, как медицина. Именно при нём клиника в полной мере реализовалась как больница Скорой помощи, одна из лучших. Так что в междуведомственную комиссию Белозерского пригласили вполне заслуженно. Призвал его лично председатель Медицинского Совета, почётный лейб-хирург, академик Рейн. Ещё не так давно это обстоятельство заставило бы Александра Николаевича раздуться и воспарить как воздушный шар, заполненный водородом. Но взрывоопасная гордыня покинула доктора Белозерского. Принимая участие в работе комиссии, сейчас он лишь сетовал: как же это отвлекает от клиники!

К тридцати одному году младший Белозерский заметно возмужал. Как принято говорить: заматерел. Стан его, не утративший стройности, был лёгок в движении. Повзрослевшая печаль добавила теней значимости.

Никак сейчас он не мог направить мысли свои на проект преобразования центрального и местных органов управления врачебно-санитарным делом в Империи. Хотя попривык к языку бюрократии, и даже находил в нём некоторую необходимость. Его по-юношески забавляло, когда Георгий Ермолаевич Рейн, заведующий кафедрой акушерства и женских болезней Военно-медицинской академии, со свойственной ему тяжеловесной ораторской повадкой произносил: «Важно иметь в строе государственного управления соответствующий орган, облечённый сильной властью орган! Орган действующий, ибо только при наличии отменно функционирующего органа возможно рассчитывать на достижение успешных результатов!» После чего торжествующе оглядывал членов междуведомственной комиссии. И доктору медицины Александру Николаевичу Белозерскому казалось, что академик Георгий Ермолаевич Рейн скажет (как прежде говаривал на лекциях): «Господин студент! Что вас так рассмешило? Функционирующий орган? Ну-ну! Шутил Мартын, да и свалился под тын!»

Рейн любил русские пословицы и поговорки, и ходили слухи, состоял в Киевском клубе русских националистов. Организация крайне правая, почитавшаяся не особо приличной среди людей интеллигентных. Георгий Ермолаевич всей жизнью являл пример честного служения Отечеству, так что никто его чрезмерным славянофильством не корил. Равно и отчеством Ермолаевич, хотя папашу лейб-медика, природного немчина, звали Герман. Герман Рейн тоже был врачом, но сын значительно превзошёл отца. Это ли не счастье любого родителя?

Но Саша давно не был студентом. И Георгий Ермолаевич относился к нему со всем профессиональным уважением, как к коллеге, иначе бы не привлёк к участию в комиссии.

В текущий момент Александра Николаевича волновало отнюдь не наиважнейшее дело достижения успешных результатов в борьбе с возникающими в разных частях Империи повальными болезнями, а также существенное улучшение санитарного состояния государства, равно уменьшение непомерно высокой смертности в России. Всё заседание он думал о мещанке С.-Петербургской губернии, Елене Коперской, православной, двадцати пяти лет от роду, незамужней, первородящей. Именно ей он произвёл операцию симфизиотомии перед тем, как отправиться на заседание.

На сегодняшнем заседании окончательно порешили учредить орган, о необходимости которого громогласным рефреном гудит Георгий Ермолаевич. Особый орган Главного управления государственного здравоохранения, с включением в главный орган целой сети органов местных установлений: окружных, губернских и уездных. Чтобы каждый орган в сети органов являлся бы на местах непосредственным ближайшим исполнителем возложенных на центральный орган ответственных задач. Решили показать Совету Министров этот орган. Чтобы Совет Министров принял орган на вид.

У Саши Белозерского непроизвольно надулись щёки. Если Георгий Ермолаевич ещё хоть раз произнесёт слово «орган»!..

– Проведение связанных с реформой мероприятий могло бы быть возложено на существующие при Министерстве внутренних дел специальные медицинские органы, с соответственным усилением таковых органов! – Рейн громогласно завершил речь и грозно оглядел собрание.

Сашин сосед, терапевтический старичок-академик, громко чихнул. Был объявлен перерыв. Александр Николаевич трусливо сбежал с заседания междуведомственной комиссии, полагая, что в клинике его присутствие важнее, нежели здесь. А очередную промежуточную резолюцию, как член соответствующего органа, он в следующий раз подпишет!

Нет, конечно же он оставался ещё мальчишкой, всё ещё мог смеяться. Но тогда и терапевтический старичок оставался мальчишкой! Иначе зачем он чихнул?! И все остальные, чрезмерно хмурившие брови, внимая «Слову об Органе» в исполнении Георгия Ермолаевича.

Все они были и серьёзными мужами, и мальчишками. Все! Не исключая академика, действительного тайного советника, председателя Медицинского совета Министерства внутренних дел Российской империи, доктора военной медицины Георгия Ермолаевича Рейна.

Но как и Рейн, Белозерский был прежде всего акушером-гинекологом.

Операцию симфизиотомии Александра Николаевича обучал делать сам Дмитрий Оскарович Отт, лейб-акушер дома Романовых. За технику свою Александр Николаевич нисколько не волновался. Его тревожила пациентка. Он так и не смог избавиться от личного чувства к каждой страдалице.

Эту привезла мамаша. Всё рассказывала, рассказывала, остановиться не могла. Потому что дочь её – Елена Коперская, православная, двадцати пяти лет от роду, незамужняя, первородящая, – была глухонемой. Крохотного росту – всего 142 см. И глухонемой. Родилась-то здоровой («страдала рахитом» – отмечал мозг врача, осматривая роженицу под разговор матери), в два года уж болтала без умолку, слышала хорошо. Ленива разве была, ходить, вот, начала только в три годика («сильнейший рахит»). А в четыре-то – тиф, сильный такой, думали: помрёт. Выжила. Однако ходить перестала, давай снова ползать. Слышать перестала. Перестала говорить. Пошла уж потом, в пять. Однако, вот такая уже. В десять лет отдали в Институт глухонемых, благослови Господь того, кто заведение организовал. Там уж её выучили читать и писать. В шестнадцать лет вышла из института-то. Девушкой стала поздно, к восемнадцати, да всё нерегулярно было-то. Уж никто ею не интересовался, а живём-то под одной крышей, так крови не было, как не заметить. Да и было-то нерегулярно, так и не беспокоились. А как живот стал расти – чего уж и беспокоиться, господин доктор. Дочь всё же. У нас и собаку щенную никто из дому не выгонит, куда уж родную кровь. Мучается, доктор, вы уж помогите.

Излиха словообильная маменька-мещанка умолкла, села в уголок приёмного покоя, приложила к глазам аккуратно сложенный платочек. Видно было: и дочь жалеет, и ребёночка, внука или внучку, искренне хочет.

– Давно отёки появились?

– Недавно, господин доктор! – мать пружиной взвилась и в мгновение оказалась около кушетки. – Так-то всё хорошо было, а вот с неделю как пухнет, словно перина, и скрючит иногда.

– Как скрючит?

– Ноги, доктор, случается, ей свернёт и дёргает. Так я булавкой кольну легонько – и отпускает.

Судороги клиническую картину не украшали.

Роженица была хоть и крайне маленького роста, но сытая: подкожный жирный слой умеренного развития. Кожа и видимые слизистые бледные. Мышечная система развита хорошо. Костная система во многих местах представляла явные следы рахитических изменений. (Ох, в большом долгу тот орган, что отвечает за профилактическое неустройство, за элементарную неграмотность даже более-менее обеспеченных слоёв населения. Детского рахита так легко избежать даже в мрачном Петербурге!) Таз крохотной православной мещаночки был ожидаемо значительно меньше нормы. А у левого крестцово-подвздошного сочленения имелся и экзостоз. Это уж непременно при таком сильном рахите. И на крестце были характерные изменения. Словом, таз по характеру своего устройства представлялся не только общесуженным, но и заметно рахитическим.

Родовая деятельность была в самом начале. Белка в моче едва следы, несмотря на отёки. Александр Николаевич решил выждать. Собственно, ничего другого для акушерства в большинстве случаев и решать не стоит.

Маленькая Елена успокоилась, пришла в весёлое настроение и хорошо отдыхала во время продолжительных пауз между схватками. Общалась с матушкой. Видно было, как они любят друг друга. От этого на душе у Александра Николаевича становилось хорошо. Глядя, как мать держит дочь за крохотную ладошку, он мечтал поскорее увидеться с Полиной. Чтобы так же ласково и ободряюще подержать её руку с изящными длинными тонкими пальцами, выслушать её парадоксальные суждения обо всём без разбору, глядя на её безупречно-красивую мордашку, в которой сейчас было куда больше ребяческого, нежели шесть лет назад, когда они свели знакомство при весьма трагических обстоятельствах.

Он тряхнул головой, сейчас не до милой Полины, хотя она и прелестнейшее дитя.

Головка плода стояла над входом в таз. Лишь на вторые сутки пребывания роженицы Коперской в родильном отделении клиники «Община Св. Георгия» началось заметное усиление родовой деятельности. Об этом доложила акушерка Леокадия Филипповна.

Это была обстоятельная старая акушерка, персонаж почти анекдотический, со всем набором присказок и словечек. Матрёна Ивановна отыскала Леокадию Филипповну и нарадоваться на неё не могла. Нагрузка увеличилась, соответственно разросся штат. На Леокадию Филипповну можно было положиться. Сама Матрёна Ивановна была главной сестрой милосердия. Она не оставила пост, несмотря на славного пятилетнего сынишку, которого родила, грех сказать, прямо в руки «этого оболтуса» Александра Николаевича Белозерского. Потому что никому другому не доверяла. Несмотря на солидный возраст, родила без осложнений и без страданий, поскольку, видимо, столько их перенесла, что к рождению новой жизни отнеслась деловито, профессионально. Георгий явно страдал больше супруги. Обожал позднего единственного сынишку безмерно! Баловал через край, что Матрёна хоть и не одобряла, но чему втихаря умилялась. Сына назвали Петром. В честь ротного Георгия. Так что жил-был теперь на свете Пётр Георгиевич Буланов, отличный мальчишка. Рождённый женщиной, прежде разуверившейся в любви. От мужчины, прежде разуверившегося в жизни. Крёстным отцом стал, конечно же, Иван Ильич. А вот крёстную мать пришлось поискать. Двух давних подруг, верных товарищей, не было в России. Ни Веры. Ни Ларисы. Дуры, чтоб им!

Вот тогда Леокадия Филипповна и нашлась. И как акушерка. И как отличная крёстная мать мальчишке. Сперва как акушерка, конечно же. Матрёна Ивановна была слишком ответственной, чтобы не расширить штат заранее, ожидая всякого от своей поздней беременности и тем более родов. Принимая у Белозерского торжествующе орущего крепыша Петра, Леокадия Филипповна припечатала:

– Орех, а не ребёнок!

В тот момент Матрёна и решила, что пригласит её в крёстные матери. А от креста на Руси, как известно, не отказываются.

Головка плода упорствовала над входом в малый таз. Крохотный, искорёженный рахитом таз глухонемой малышки, мещанки, православной, двадцати пяти лет, Елены Коперской. Могущей в детстве избежать и рахита, и тифа, кабы лет сто, лучше двести, назад продвинулись в Российской империи дальше того, что «Совет признал наиболее правильным остановиться прежде всего на изъяснённом общем вопросе и затем, в зависимости от принятого по оному заключения, подвергнуть рассмотрению по существу представленный Председателем междуведомственной комиссии проект переустройства врачебно-санитарной части Империи».

Белозерский застонал, будто больно было ему, а не маленькой рахитичной Еленочке (как он, и Леокадия Филипповна ласково называли роженицу). Пока там высочайше учредят тот орган да те органы управления, пока приступят к работе – Империя вымрет. Органам управлять будет некем.

К тому же этот чудовищный бюрократический язык! Белозерский даже слегка зарычал. Теперь-то он понимал, отчего временами так ярился старый добрый профессор Хохлов, получая всяческие предписания от вышестоящих инстанций. Хан Едигей Василию Дмитриевичу куда как яснее писал, хотя тому уж больше четырёх сотен лет! «А опять бы еси так не делал, и ты бы своих бояр стареиших събрал и многых старцев земскых, думал бы еси с ними добрую думу…» Простые смыслы, не укутанные в сложные языковые оболочки. Без сперанских[4] завитушек, когда необходим переводчик с канцелярита на русский.

У Еленочки неэффективные родовые боли приняли судорожный характер. Впрыснули подкожно морфий. Дали хлороформ.

– Бедное дитя, бедное дитя! – бормотал доктор Белозерский, сам-то ненамного старше Еленочки.

Леокадия Филипповна погладила доктора Белозерского по голове.

На полтора пальца ниже пупковой линии роженицы ясно обозначилось Bandl'евское кольцо[5]. Пульс и температура роженицы – в пределах нормы. Положение головки плода изменилось весьма мало: она была подвижна, оба родничка легко определялись; стреловидный шов менял положение, находясь то в косом, то в поперечном размере таза; на самой головке определялась значительная родовая опухоль. Маточный зев достиг величины едва трёх поперечных пальцев.

Внутреннее акушерское исследование Александр Николаевич проводил быстро и чётко, вызывая уважение Леокадии Филипповны (для которой он всё ещё был молод, хотя Матрёна Ивановна пела ему дифирамбы), и восхищение юных студентов и полулекарей. Он понимал, что должен допустить их к осмотру, иначе не обучить: акушерство – ремесло на кончиках пальцев, искусство тактильное. Но до того жалко ему было глухонемую Еленочку, пусть и одурманенную морфием и хлороформом, что он – по собственному определению: преступно пренебрёг ипостасью педагога. Посему спрашивать их о тактике не имеет права (дважды пренебрёг, дважды преступен!).

Александр Николаевич мерно и негромко, но чётко, протараторил «пастве», собравшейся в смотровой:

– Родовая деятельность безуспешна, усиливается опасность как для плода, так и для матери. Силами природы роды окончиться не могут. Придерживаться выжидательного метода далее преступно.

Вот засело! Во всём преступен. В том, что не в силах никакой энергией проломить стену бесконечных пустопорожних речей и прочих гримас бюрократии. В том, что не допустил студентов и полулекарей осмотреть Еленочку. В том, что Еленочка рахитична и глухонема.

Возьмите себя в руки, доктор Белозерский! Не то вы начинаете напоминать одну вашу давнюю подругу, сестру милосердия, которая всё страдала и страдала по всему человечеству, а потом взяла, да и морфием стала свои морально-нравственные страдания облегчать, дура стоеросовая!

Александр Николаевич сердито оглядел аудиторию. Ни дать ни взять, как некогда оглядывал профессор Хохлов. Так вот оно что! Все сердиты бессилием перед несправедливостью и несовершенством! И самые сильные сердиты. Видимо, такие как Рейн и Отт вынуждены были стать сильнейшими. Сильнейшие – это такие, что дело делают, зная, что усилия их сизифовы, что катить и катить камень наверх – лишь затем, дабы созерцать, как он снова и снова скатывается вниз прямо на головы тех, кто полон чаяний и надежд. Не оттого ли сильнейшие снова и снова берутся за камень? Вот и он снова возьмётся! И ему быть сильнейшим!

Это был всё тот же Саша Белозерский. Ничего-то в его душе за шесть лет не изменилось. А взросление и мастерство – это и хорошо-то только когда душа всё так же небезразлична и энергична.

– Показано одно из двух: или кесарское сечение или симфизиотомия. Имея в виду меньший риск при симфизиотомии, к производству её и приступим. Прошу в операционную, господа! – резюмировал Александр Николаевич со всей решимостью и даже где-то с особой хирургически зрелой радостью. Не той, что возникает поначалу от того, как ловко умеешь управляться инструментом с тканями. А той, что отточена, что никогда не применяется прежде необходимости, но уж в случае, что называется, достать меч из ножен – используется без малейших колебаний, умело – и потому смело.

Ассистировать пригласил молодую женщину, недавно сдавшую полулекарский экзамен. Студенты и прочие полулекари были приглашены наблюдать. Доктор Белозерский пояснял действия:

– Разрез над лонным сочленением в четыре сантиметра длиною; рассечены кожа и подкожная клетчатка, кровотечение умеренное. Лонное сочленение рассечено снаружи вглубь, проникая осторожно скальпелем, при чём лонные кости разошлись в начале сантиметра на два…

Одного из студентов покинуло сознание, и тело его безвольно осело, не произведя, впрочем, большого шуму и тем более переполоха среди персонала. Марина Андреевна Бельцева, студентка Санкт-Петербургского женского медицинского института, успешно сдавшая полулекарский экзамен и бывшая нынче первым ассистентом Александра Николаевича, глазом не повела.

Доктор Белозерский наложил щипцы на головку плода, после чего с немалым трудом провёл её через тазовое кольцо. Он извлёк младенца, передал его Леокадии Филипповне и кивнул Марине Андреевне, чтобы она шла с нею.

– Максимальное расхождение лонных костей, как вы могли наблюдать, господа студенты и полулекари, составило около пяти сантиметров.

Александр Николаевич проводил «урок» холодно, хотя сам после произведённой родовспомогательной операции был изрядно разгорячён. Ему приходилось имитировать тракции без помощи измождённой крошечной роженицы, бывшей в глубоком наркозе. И без помощи дитя, которое не так уж и рвалось к жизни. Новорождённый появился на свет в состоянии глубокой асфиксии.

– Вы можете выбрать: наблюдать вам оживление новорождённого или продолжить следить за ходом акушерской операции.

Студенты и полулекари разделились. Пришедший в себя студент решил, что младенцы – это не так мучительно, и присоединился к товарищам у столика, где Марина Андреевна с привычной ловкостью проделала ряд соответствующих манипуляций, и младенец задышал.

Александр Николаевич соединил симфиз самостоятельным костным швом (именно так учил его Отт), для чего прежде просверлил сквозь всю толщу лонных костей отверстия, необходимые для проведения крепкой шёлковой лигатуры. Ушив последовательно всё, что подлежало восстановлению анатомической целостности, доктор Белозерский объяснил присутствующим студентам и полулекарям, что в иных случаях наложения лигатуры недостаточно, и не всегда возможно оную наложить. В таких случаях для иммобилизации костей таза необходимо применять сдавливающий аппарат профессора Дмитрия Оскаровича Отта.

После этого он и отправился на очередное заседание междуведомственной комиссии, с которого так не по взрослому сбежал. Но переживал он совершенно напрасно. При Еленочке неотлучно была Марина Андреевна. Новорождённая девочка уже хорошо брала грудь в её умелых руках. Еленочка была так счастлива стать матерью, что не чувствовала ни боли, ни страха. Только матушку её Леокадия Филипповна выгнала из палаты. Больно много слёз. Как есть водопад! Это сейчас совершенно ни к чему.

И хотя заживать лонное сочленение будет долго, и придётся Елене Коперской – православной, мещанке, двадцати пяти лет от роду, – вовсе не легко, Белозерский снова и снова понимал гораздо глубже, нежели прежде зачем он стал врачом, отчего именно акушером-гинекологом. А впоследствии и главой клиники. И почему именно он включён в междуведомственную комиссию.

Чтобы матери и дети не умирали.