Читать книгу Двойные двери - Татьяна Свичкарь - Страница 10

Возвращаясь домой, Антон не знал, встретит ли он пёсика живым и готов был увидеть распростёртое холодное тельце. Но Рыжик был жив. Правда, он никак не отреагировал на появление Антона – спал. Но лапы у него подёргивались, как будто он бежал. Наверное, ему снилось детство.

Антон приготовил Рыжику еду, сварил куриный суп с овсянкой. И придерживал миску, пока слепой пёс, ориентируясь только на запах, вылизывал все уголки большой миски.

Себе Антон налил только чашку кофе. Он стал кофеманом ещё в институтские годы, когда всю ночь напролёт приходилось зубрить названия костей или мышц. В деревне он хотел отвыкнуть от этой привычки, перейти хотя бы на парное молоко – полезнее, но в минуты, требовавшие сосредоточенности, забывался. Варил в турке крепчайший кофе и подолгу сидел с чашкой в руке, отхлёбывал по глотку.

Антон пытался припомнить ещё какие-нибудь моменты в своей жизни, когда испытывал бы такое отчаяние – чёрное и беспросветное, как сегодня. Когда он учился в школе, его посещали порой мысли о самоубийстве. Наверное, это были неосознанные, подростковые метания, становление психики. Он искал сам себя и мучился этим. Внешне в то время никакого повода кончать с собой не имелось. У Антона была любящая семья, отец и мать в лепёшку бы для него расшиблись. Антон хорошо учился, ни о какой травле в школе и речи не шло. Отчего же он порой боялся выходить на балкон – боялся самого себя: что не удержится, по какому-то сумасшедшему проявлению внутренней воли, перемахнёт через перила и вниз, с восьмого этажа.

О таком спонтанном желании ни с того, ни с сего покончить с собой, говорили и великие. Лев Толстой боялся брать с собой на охоту ружьё, чтобы против воли не застрелиться. Боялся верёвок, чтобы не повеситься. Позже он вложил эти свои страхи в голову одного из главных героев «Анны Карениной» – Константина Левина: «Счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так близок к самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться».

У Антона же эти страхи порой были настолько сильны, что стали одной из причин его обращении к церкви. Он надеялся, что излечит его от них именно духовное врачевание.

Чувство огромной усталости накатывало на Антона в годы учёбы в семинарии, когда он видел, что всё идёт не так, как представлялось в его идеалистических местах. У него опускались руки, когда он говорил с теми, кто пришёл сюда ради карьеры. Кто рвался к высоким чинам, а Бог им, грубо говоря, был «до лампочки». Но Антон говорил себе, что это гордыня – то, что он осуждает других. Начинать нужно с самого себя.

А вскоре жизнь показала ему, насколько он сам душевно мелок. С Лидой ведь он не смог устоять! И ради любви, вспоминать о которой до сих пор было больно, Антон, не задумываясь, свернул с пути, который считал для себя самым важным. С пути духовного совершенствования. Всё, что строил долгие годы – всё разрушил, разнёс, и остался стоять на обломках: задыхающийся и растерянный.

Позже Антон ощущал отчаяние почти, когда взялся за учёбу. Из школьной программы почти всё было забыто, а тут столько задавали учить! Как постичь, запомнить всё это? А ему надо было оправдаться перед самим собой, начать своё служение людям иначе, в иной форме. И Антон штурмовал эти науки, как штурмуют крепости. Он сидел за учебниками ночи напролёт, и, в конце концов, те вершины, которые казались неодолимыми, покорились ему.

Какая боль в его жизни была самой острой? Тогда.. тот случай во время операции… Он даже не сам её проводил – ассистировал. Зимним вечером привезли двенадцатилетнюю девочку, которую застрелила её сестра. В доме было охотничье ружьё, висело на стене. Отец ходил на охоту так редко, что даже не помнил – заряжено оно или нет. Взрослых не был дома. Дети играли, схватили ружье. Потом какое-то время вырывали его друг у друга. Младшая – побойчее, покрепче, балованная – победила. Навела ружьё на старшую сестру, нажала на курок…

Тогда в приёмный покой отец забежал с раненой девочкой на руках. Её сразу взяли в операционную. Дежурил опытный хирург Бейлин. Но потрясены были оба врача – и старый, и молодой. Антон только раз рассказывал об этом – матери:

– Там была вот такая дыра в груди… Мы пытались, что-то сделать, но… Мы оперировали уже, по существу, труп.

Смерть ребёнка остро сказалась на Антоне, потому что он вообще острее всего воспринимал именно детские страдания. Когда он лечил – делал неизбежное: ставил уколы, вскрывал фурункулы – ему труднее всего было – причинить боль ребёнку.

Но то, что сегодня случилось… С таким он ещё не сталкивался, не испытывал… Он вспомнил слова Елены Львовны: «Я книжный человек, всегда подбираю фразы из книг, чтобы описать…» Антону тоже припомнился Достоевский, его фраза о минуте счастья, которой может хватить на всю жизнь человеческую.

Но ведь и такой минуты отчаяния, которую Антон пережил нынче, могло хватить, чтобы оставшаяся жизнь показалась адом. Чтобы навсегда глаза сделались очами Лазаря Хоть и воскресил его Христос, но Лазарь уже побывал в аду и то, что он там видел – навсегда отразилось в глазах его…

Собственная воля Антона была смята этой чудовищной тёмной силой, которую он ощутил, когда коснулся руки Ани. Он начал понимать то, чему раньше не мог найти объяснения. Смотря фильмы об экзорцизме, об изгнании бесов, Антон не мог понять – отчего злые силы не покидают одержимого после первой же молитвы, которую прочтёт над ним священник? После того, как первые капли святой воды брызнут на одержимого? Теперь Антону дано было убедиться, как слаб в действительности человек, пусть и саном облечённый, перед этой тёмной силой. Какая это борьба….

И так Антону невыносимо было в этот вечер сидеть одному, что он решил съездить к родителям, хотя и навещал их нечасто – один-два раза в месяц.

Раздолбанная дорога, старая хрущёвка, одна из многих, теснившихся на краю города. Даже во дворе ощущался запах подвала – сырости, и того, что мама называла «пахнет мышами». Отец был на даче, а мама дома. Сначала она испугалась, не случилось ли чего? Антон явился, и вечер уже не ранний. А ведь ему ещё возвращаться….

– Тошка, ты там совсем дошёл что ли? Какой у тебя взгляд затравленный! – мама всё хотела, чтобы он прошёл из полутьмы крохотного коридорчика – к свету, и она его разглядела, – Что случилось? Или мне лучше не спрашивать? У меня там картошка дожаривается, пойдём, я тебя покормлю… Каждый раз, когда я тебя вижу, мне кажется, что ты ещё похудел.

– Хватит тебе выдумывать! – но Антон знал, маму этой насмешливой интонацией не обманешь – она будет с тревогой продолжать с тревогой вглядываться в его лицо. Хоть бы на что-то своё отвлеклась…

И вышло по его. За ужином мама пожаловалась:

– А у меня беда…

– Ты заболела? – встревожился он.

Мама махнула рукой:

– Сейчас прямо! Соседи наши, потомки Рыбака, знаешь?

Антон вспомнил: у них действительно жил на шестом этаже мужик по фамилии Рыбак. Он напивался так, что нередко засыпал, свернувшись калачиком вокруг мусоропровода.

– Потомки его, молодые Рыбаки, ну, сыновья….такая же алкашня, завезли клопов, представляешь? И они расползлись по всему дому. И не говори мне про дезинфекторов – я уже вызывала. Ни фи-га… Ничего не помогло. Папа сбежал на дачу, делает вид, что лелеет там помидоры, а я ложусь по вечерам в кровать – как в объятия к вампирам.

Это, прости, какие-то неубиваемые создания. Я заливала постель кипятком, я засыпала её дустом, я купила все поморочные – или поморильные? – средства, которые можно было купить в магазине «Природа». Я больше не могу. Они меня доедают… Видишь, все руки искусаны?

– Ты знаешь, – минуту спустя сказала мама, – Если ничего не поможет, я уболтаю папу, и мы продадим эту квартиру. Уйдём отсюда только с паспортами и кредитными карточками в руках. В магазине купим новую одежду, переоденемся где-нибудь в вокзальном туалете, потом сядем в поезд и уедем жить куда-нибудь к морю. И там я напишу бестселлер: «Как клопы изменили мою жизнь».

Милая, взбалмошная, легкомысленная мама, которую папа всю жизнь, как мог, оберегал от жизненных тягот. Мама, которая всегда над всем готова была посмеяться и никогда не отчаивалась.

Антон присел перед ней на корточки, обнял, положил голову на мамины колени. Он никогда не стеснялся побыть вот так, пару минут, ребёнком. Потому что – вот сейчас – через эти несколько минут, ему придется встать, и ехать туда, где он снова возьмёт на свои плечи ответственность за всех и за всё. За Николая Филипповича, Антонину Григорьевну, за Аню, за многих и многих…

– Мам, – спросил он, – А у тебя было когда-нибудь чувство такой безнадёги, как будто ты прожила свою жизнь зря?

– Что всё-таки случилось? – снова заволновалась мама, а когда Антон помотал головой – ничего, мол, стала перебирать его волосы, – Видишь ли, у меня не было такого чувства, потому что я никогда не считала, что должна жить ради того, чтобы что-то сделать или оправдать чьи-то ожидания. И тебя я этому не учила, правда ведь?

Мне твой папа когда-то сказал: «Люсь, ты у меня по характеру какая-то бабочка-однодневка». Потому что я… как-то, вот знаешь, восхищаюсь всем, как будто вижу это в первый раз.

Например, мне вчера Наталья Борисовна в музыкальной школе говорит (мама преподавала в музыкальной школе вокал): «Каждый год я так жду, когда зацветёт сирень, и каждый год мне некогда бывает на неё посмотреть».

Господи, да если так ждёшь, что же может быть для тебя важнее цветущей сирени? Ведь это – несколько дней в году: сирень стоит в цвету. Это важнее, чем, если бы в наш маленький Мухосранск приехала королевская особа. Подойти, окунуть лицо в цветущую сирень! Ведь это – причастие, если твоим священническим языком выражаться. Я и на улице подберу кем-то сорванную веточку сирени. Знаешь, есть такие люди – сломят бездумно и бросят. А я не могу – живое под ногами лежит, изнемогает – надо донести до воды, поставить в стакан. Я ночью встану и спущусь к кусту, который цветет у нас во дворе, но я непременно проведу по лицу лепестками сирени, вдохну её запах.

Ведь очень часто жизнь – болото, понимаешь? Для многих людей – болото. Одно и то же каждый день, сплошная рутина. Ведь шагреневая кожа у каждого из нас на стенке висит. Работаешь, платишь за исполнение своих желаний – что-то купить, съездить в отпуск, а жизни остаётся всё меньше, меньше…. И вот по этому болоту можно пройти – только по этим «кочкам». Цветущая сирень – это тоже «кочка», и любимая книга, и посиделки на кофе с подругой. И поездка к морю. И ты замечаешь, что уже не тонешь, тебя не засасывает, и ты не видишь болотной жижи, образно говоря, а видишь ягоды, растущие на этих кочках, видишь небо над головой, птиц видишь и слышишь. И жизнь твоя прекрасна….

Уже когда Антон прощался, почти на пороге, мама вспомнила:

– Слушай, звонил Мишка… да, тот самый, твой бывший сокурсник. Он хотел предложить тебе какую-то интересную работу. Но она связана с переездом. Ты позвони ему узнай! Может, не будут тебе больше в голову такие мысли приходить, что всё зря и без толку.

– Не могу я сейчас уезжать.