Читать книгу Двойные двери - Татьяна Свичкарь - Страница 9

Телефонный звонок разбудил его на рассвете. Антон привык, что его сотовый телефон знают все. Друзья, пациенты, их знакомые и знакомые их знакомых. Случайные звонки чаще, чем это можно было себе представить, оказывались судьбоносными. В последний раз, ещё когда он работал в городе, старая учительница позвонила ему перед самым Новым годом – до боя курантов оставалось несколько часов:

– Антон Сергеевич, хотела поздравить вас с праздником….

– Мария Петровна, а почему у вас голос такой задыхающийся? – спросил Антон.

Одни называли эту его постоянную настороженность «въедливостью», и не любили его за это, другие именовали её «дотошностью» и полагали, что таким и должен быть настоящий врач.

– Да что-то мне нехорошо, – ответила Мария Петровна поверхностно легкомысленным тоном, которым часто говорят старые люди – а, мол, мне всё равно скоро помирать, не обращайте внимания, – С сердцем что-то не очень и живот сильно болит. Так что вид у меня совсем не праздничный, заезжать не стоит.

– Тогда я тем более заеду, – сказал Антон.

Ту новогоднюю ночь он провёл в операционной. Операция оказалась «большой», пришлось вшивать сетку… Но уж утром у Антона точно не было чувства, что праздничная ночь прошла как-то скомкано и зря, и если голова и раскалывалась, то хотя бы не с похмелья.

И вот теперь телефон зазвонил ровнёхонько в шесть утра. Прежде, чем ответить на вызов, Антон наклонился и потрепал собаку по голове. Рыжик поднял голову, слепо повёл ею, потянул сухим, потрескавшимся носом воздух. Жив. Уже хорошо.

Только после этого он сказал в трубку хриплым после сна голосом:

– Да…

– Извините, это Елена Львовна Котова вас беспокоит. Вы у нас были…

– Что случилось? – перебил Антон.

– Я еле дождалась приличного времени, чтобы можно было позвонить….

– Не надо ждать приличного времени. Если плохо – звоните в любое время суток.

И вдруг он услышал, как на том конце провода Елена Львовна заплакала:

– Анечке плохо, я не знаю, что делать, и мне очень страшно…

– Что с ней? – этот вопрос был нужен за тем, чтобы знать, какие лекарства бросать в саквояж.

– Она… она… – всхлипывала Елена Львовна, – Она сидит как деревянная…. И молчит. А если говорит, то она говорит ужасные вещи. Ей стало хуже, Антон Сергеевич, ей стало гораздо хуже…

– Может быть, скорую? – предложил Антон, не надеясь, что она согласится, – В больницу….

– Нет, я вас умоляю… Я просто умоляю вас… Посмотрите на неё, пожалуйста, а тогда решите.

– Иду.

Двери ему снова открыла Маша, но выглядела она на этот раз гораздо более испуганной. Она едва не вцепилась Антону в рукав, повторяя что-то очень странное:

– Вы её только не трогайте. Вы до неё только не дотрагивайтесь, пожалуйста.

Она же и показывала, куда надо идти, торопливо бежала впереди. Не в тот кабинет, где его принимали в первый раз. Теперь нужно было подниматься на второй этаж, в Анину комнату.

Антону бросился в глаза беспорядок, царивший здесь. Смятая постель, разбросанные повсюду вещи.

– Сюда, сюда… – позвала Елена Львовна, приподнимаясь из кресла.

Она устроилась в углу комнаты, недалеко от дочери. Но не рядом, не рядом…

Аня же просто сидела на постели – неприбранная, спутанные волосы кое-как забраны в хвост, распахнутый халат поверх ночной рубашки. Аня даже не повернула к нему головы. И Антон спросил не её, а сразу Елену Львовну:

– Что случилось?

– Вчера вечером Анечка вышла… Ненадолго вышла во двор. Потом её привела Сима. И вот с тех пор она такая. Сама не похожа на себя, вся какая-то застывшая. Пробуешь её о чём-то спросить, может, напугало её что-то? – не отвечает.

Антон тоже обратил внимание на странную, неподвижную позу Ани. Казалось, все её мышцы были напряжены – и застыли в этом усилии. И такое же застывшее, неподвижное лицо. Антон встал так, чтобы Аня смотрела прямо на него. И громко, отчётливо сказал ей:

– Здравствуйте!

И тихо бросил Маше:

– Эту вашу Симу сюда позовите…

Аня ему не ответила. Потом взгляд её утратил напряжённость, поплыл, и она стала напевать, без всякого мотива – так можно петь наедине с собой:

– Рааастриииига… Ты поп рааастрииига….

Антона передёрнуло – это-то откуда ей известно?

– Аня, вы меня слышите?

– Раааастррииига… Рааастрииигааа… А назад тебя не пустят, а назад тебя не пустят…

Елена Львовна закрыла руками лицо и заплакала – жалко, со всхлипами.

Антон открыл саквояж, замешкался на пару мгновений, раздумывая – на каком лекарстве остановиться. И стал набирать в шприц большую дозу успокоительного.

Уже не спрашивая больше ничего, он подошёл к Ане и поднял рукав её халата.

В тот момент, когда он коснулся её руки – полной, прохладной руки – его сердце сбилось с ритма, пропустило удар, а потом стало биться какими-то скачками. Неиспытанная никогда волна тоски и безнадёжности нахлынула на него, комком встала в горле.

Никогда, ни в минуты своих любовных разочарований, ни когда уходил из церкви – он не испытывал такого. В таком состоянии легко разбежаться, вышибить лбом стекло, шагнуть в никуда. Легко затянуть на шее петлю. Выпить все лекарства, какие есть в доме. Его жизнь словно отдалилась от него – он мог взглянуть на неё со стороны, и взгляд тот был усталым и безнадёжным. Удивительно пустой, мелкой, никчёмной видел он сейчас свою жизнь. И дальше всё могло быть только хуже, только безнадёжней.

Ему потребовалось огромное усилие воли, чтобы взять себя в руки, сделать Ане укол. Он отошёл. Но чувство тоски по-прежнему стояло – комом в горле.

Тётя Маша кого-то выуживала из-за своей спины, приговаривая:

– Да не бойся ты, да иди ты сюда…. Поговори же с доктором, холера ты холера… Ну, разве можно так трусить? Расскажи ты ему…

– Это Сима? – быстро спросил Антон.

– Сима.

Не придумаешь затрапезнее девчонки! Серая длинная юбка, какая-то бабушки кофточка. Льняные волосы заплетены в разлохматившуюся уже косу, чёлка сострижена неровной линией на уровне бровей. Бледная, хуже Ани. Взгляд исподлобья – хмурый и перепуганный.

– Расскажи мне, что вчера случилось, – попросил Антон.

Тот же взгляд исподлобья – и молчание.

– Где ты нашла Анну… (ладно, чёрт с ним, с отчеством, не мог он его вспомнить)

– Во дворе, – выдавила девочка. Так невнятно, почти про себя, пришлось переспросить.

– Как это было? Ты встретила её во дворе? Одну или с кем-то?

– Одну, – Сима боязливо оглянулась, точно кто-то мог их услышать, и добавила, – Она в подвал ходила.

– В подвал?

– В летний погреб, наверное, – сморкаясь, пояснила Елена Львовна, – Хотя, что ей там делать – не представляю. Там одни запасы… Не могло же ей прийти в голову лезть в бочку за огурцами.

Сима переводила с Антона на Елену Львовну настороженный взгляд. Она решила ни за что не говорить, что Аня ходила вовсе не в погреб, а в какой-то странный, чуть ли не нарисованный подвал. Подвал, который при этом, несомненно, был. Не хватало ещё, чтобы Симу сочли тоже больной, и начали делать уколы и ей. Но Аню-то не выгонят отсюда, а её-то выгонят, если она заболеет и не сможет работать.

– Аня не говорила, что её что-то напугало? Может быть, она опять этого своего… призрака видела?

Сима отчаянно – то трясла, то крутила головой – нет, мол, нет, ничего не знаю.

– Ладно, отпустите её, – махнул рукой Антон.

Надо было видеть, с какой быстротой скрылась эта самая Сима!

Между тем, лекарство начинало действовать, в глазах Ани уже читалась усталость, голова её клонилась на грудь. Ей нужно было помочь лечь, но Маша медлила, чуть ли не со страхом. Значит, она испытала то же самое, что и Антон, прикасаясь к хозяйской дочке.

Антон заставил себя взять Аню за плечи, уложил её, укрыл одеялом. Бр-р-р… ну и ощущения. Если бы у него был пистолет, он бы мог сейчас, не думая ни о чем, застрелиться.

Он сел напротив Елены Львовны, переплёл пальцы на коленях:

– Я всё-таки уверен, что ей надо полежать в больнице, – сказал он, – Поймите же, сейчас можно обойтись «малой кровью». То есть, пролежит она там недолго, несколько недель, и лекарства будут максимально щадящие. Она потом сможет восстановиться после них, станет такой, как раньше. Если же сейчас запустить болезнь – она может лечиться годами. И медикаменты там будут совсем другие уже.

И ещё, – добавил он, – если у вас есть возможность, материальная возможность, ей бы лучше лечиться не у нас, а где-нибудь…. Израиль… Германия…. Там применяют другие препараты. Мягкие, чуть ли не на травах, но очень эффективные. Они не разрушают личность, но они корректируют поведение человека, он ведёт себя как нормальный. Если вы решите её туда отправить – я могу отвезти Аню, или найду кого-то, кто бы ей отвёз и опекал.

– Пока я сидела с ней, мне стало плохо, – шёпотом пожаловалась Елена Львовна, – Знаете, такое странное чувство…. Мне стало страшно, очень страшно.

И вдруг сказала, вроде бы ни с того, ни с того, ни с сего:

– Может быть, нам освятить дом?

Антон не сразу понял, почему ей в голову пришла эта мысль.

– Но ведь эти старые дома, они обычно… их освящали при прежних хозяевах, – сказал он, – Одного раза достаточно… На дом уже призвано благословение, чтобы всем его обитателям жилось хорошо и мирно.

– Вы ведь прежде были священником? – спросила Елена Львовна.

– Вам рассказали?

Она устало пожала плечами:

– Что здесь можно скрыть, на этом пятачке земли? Не жалеете, что ушли?

Сто раз он слышал уже этот вопрос, и каждый раз не мог ответить сразу – снова и снова задавал этот вопрос сам себе:

– Вряд ли… вряд ли я как священник мог бы принести столько добра, что надо жалеть об этой упущенной возможности. Я сейчас стараюсь делать всё, что могу для людей – как врач.

– Мне запомнилась фраза, – продолжала Елена Львона тем же усталым голосом. Наверное, ей сейчас не было до Антона особого дела, всё её внимание поглощала дочь, но это она хотела ему сказать, – Это доктор Гаше, последний врач Винсента ван Гога сказал ему: «Если бы я написал хоть одно такое полотно, Винсент, я считал бы, что моя жизнь не прошла даром. Я потратил долгие годы, облегчая людские страдания… но люди, в конце концов, всё равно умирают… какой же смысл? Эти подсолнухи… они будут исцелять людские сердца от боли и горя… они будут давать людям радость… много веков… вот почему ваша жизнь не напрасна… вот почему вы должны быть счастливым человеком». Вы – не упустили ли свои «Подсолнухи»?

Они помолчали несколько минут. Потом Антон вернулся к тому, ради чего его позвали:

– Я только могу сказать, что, на мой взгляд – это психическое заболевание. Вам нужен специалист, поймите вы это! Он увидит свою картину, он вам скажет диагноз. А зная точный диагноз, можно…

– Когда я прикоснулась к моей девочке, – сдавленным голосом сказала Елена Львовна, – Меня накрыла такая тёмная волна, словно… Вы простите меня, я такой человек… книжный. Все примеры я могу брать откуда-то из искусства. Помните, конечно, картину Васнецова – птицы Сирин и Алконост? Анечка сейчас как этот Алконост. Она, образно говоря, в чёрных одеждах, и ничего не видит, кроме горя и плача. И все, кто касаются её – чувствуют это бесконечное горе, этот ад… Я всё-таки поговорю со священником. Может быть, он придёт и освятит этот дом, и всех нас.