Читать книгу Двойные двери - Татьяна Свичкарь - Страница 11

На всякий случай Антон завернул ещё к папе Диме и предупредил, что Котовы, наверное, попросят его в ближайшее время освятить старый дом. Он не любил заходить к папе Диме по вечерам – слишком там было уютно. И отзывалось в душе Антона это какой-то глухой болью, он слишком остро чувствовал свою неприкаянность.

Ольга (язык у Антона не поворачивался назвать её «матушкой) обязательно усаживала его за стол. Может быть оттого, что не было у неё другой работы, кроме домашней, Ольга весь свой нереализованный творческий потенциал (она окончила художественное училище и когда-то мечтала писать картины) внесла в те рутинные дела, которые обычно так утомляют любую хозяйку.

Оставалось диву даваться, когда на столе появлялись какие-то особенные «цветные» кексы – с полосами из малинового и лимонного крема. Холодец, формочками для которого служили яйца – это было сложно, полагалось сначала через небольшие дырочки выдуть из них содержимое, а затем заполнить бульоном. Получалось нарядно и красиво, а от запаха мяса и чеснока рот наполнялся слюной. Впрочем, даже самые простые блюда выходили у Ольги такими, что за уши не оттащишь. Чего стоили хоть её вареники с домашним творогом…

Худенькая, как девушка, со светлой косою, переброшенной через плечо, Ольга сидела с домочадцами и гостями за столом – молчаливая, но всегда готовая слушать, улыбнуться, наполнить снова опустевшую тарелку, налить чаю.

Из соседней комнаты слышно было, как младшая дочка, Ксана, играет на пианино. Пальчики ещё неуверенные, то так терпеливо и старательно перебирала ноты малышка, что сомнений не было – научится. И старшая дочка, Олеся, тихонько, чтобы не помешать разговору, подходила к матери с тетрадкой, чтобы та посмотрела, правильно ли решена задача. Нигде нельзя было согреться душой так, как здесь. Но нигде Антон больше не чувствовал себя таким неприкаянным.

– Ты пойдёшь святить дом им? – тихо спросил он папу Диму.

Тот удивился до крайности:

– Отчего ж нет? Мне вообще интересно с ними поближе познакомиться. Мать-то вряд ли к нам в церковь ходить сможет, я видел, она, если даже по саду еле бродит – там два шага пройти надо, а она всё равно палочку с собой берёт. Но Елена Львовна – женщина очень обеспеченная, пожертвовать может хорошо. А с дочкой её я бы поговорил с удовольствием. Чего она дома в четырёх стенах мается? Глядишь, ходила бы к нам почаще, там бы и замуж вышла…

– Но такой старый дом неосвящённым быть просто не может, подумай сам…

Папа Дима пожал плечами:

– Ну и что? Доподлинно мы этого не знаем, установить не можем, что ж препятствует доброму делу? Там можно и с хозяйками побеседовать, и дом посмотреть, и, может, какие-то советы дать – Елене Львовне и Ане на пользу. Ты чего боишься? Что Аня больна? Можно её заодно исповедать и причастить…

Но на душе у Антона становилось всё тревожнее.

Через два дня, вечером в пятницу, Елена Львовна позвонила ему и попросила на другой день прийти и присутствовать на освящении дома. Суббота у Антона была выходным днём, и отказывать не было причин, но он всё же спросил:

– А зачем я? Или… Ане хуже?

– Ане плохо, – ответила Елена Львовна, – Я потом, я вас зову, потому что ещё хотела поговорить с вами. Я, наверное, соглашусь на больницу, как вы предлагали. И вообще мне будет спокойнее, если вы будете рядом с нами стоять. Пожалуйста, завтра в одиннадцать.

…Когда Антон пришёл к Котовым, папа Дима уже сидел за столом. Маша наливала ему кофе, но из кухни доносились куда более вкусные запахи. Очевидно, основное застолье, намечалось «на потом».

Вообще папа Дима, когда его приглашали на дом – освятить ли дом, окрестить младенца, исповедать и причастить старика, был весьма лоялен. Он мог засидеться за трапезой и неспешным разговором с хозяевами, но тот же дом перед освящением осматривал лишь беглым взглядом. Мог, конечно, попросить убрать со стен какие-нибудь картины с «обнажёнкой», или африканские маски, если таковые у хозяев имелись. Но ни рыться в книгах, проверяя библиотеку хозяев на наличие оккультных изданий, ни шерстить диски с фильмами, он бы никогда не стал.

Зато, прихлёбывая кофе из маленькой фарфоровой чашки, папа Дима, не торопясь и обстоятельно перечислял нужды храма. Строительство почти подошло к концу, скоро надо будет расписывать потолок и стены, платить художнику. А в трапезной сколько всего не хватает! Нужна хорошая плита, большой холодильник, старый-то уже на ладан дышит. Вот о скольких мелочах у настоятеля должна голова болеть! А пуще всего мечтается о собственной скважине, чтобы не зависеть от общей подачи воды – в селе весьма нерегулярной. Ведь всё срывается, когда отключают нежданно эту самую воду. Ни ребёнка крестить, ни чаю согреть для тех прихожан, что любят задержаться после службы, пообщаться батюшкой.

– Я постараюсь вам помочь, – сказала Елена Львовна – Вы приготовьте документы, чтобы я видела, какие суммы нужны…

– Сердечно я вам благодарен, что вы собираетесь нас поддерживать. Вы, так сказать, продолжаете добрые начинания Елизаветы Августовны, которая столько лет жила в этой усадьбе. Она тоже добрые дела творила – в память сына своего. Вот так нас Господь иногда вразумляет – пока не пошлёт нам бед – не вернёмся мы в лоно Церкви Христовой…

Наконец, перешли, собственно, к освящению. Папе Диме предстояло прочесть молитвы, окропить дом святой водой, прилепить на обои специальные наклейки с изображением Голгофы. На все стены их наклеить, согласно сторонам света.

– Давайте начнём с первого этажа, – предложила Елена Львовна, – так до чердака и поднимемся. А напоследок оставим Анечкину комнату. Анечка, бедная, болеет…

– Вы предупредили её, что мы к ней зайдём? – спросил папа Дима.

– Конечно, само собой. Я бы очень хотела, чтобы она исповедовалась и причастилась. Она крещёная, не думайте, – заспешила Елена Львовна, – Но она сейчас или вообще со мной не разговаривает, или говорит так странно, что я не могу её понять. А к причастию надо же подготовиться… Мы вот потом с доктором ещё поговорим. Может быть, всё-таки положим Анечку в больницу.

Папа Дима кивнул благосклонно. После обещанной новой плиты, и, тем более скважины, он бы им что угодно пообещал. И причастить, и исповедать, и гопак перед Анечкой сплясать, чтобы она улыбнулась.

И вот, двинулись. Процессия получилась самая торжественная. Впереди торопилась взмыленная Маша – это ей накануне выпало проводить генеральную уборку, вылизывать весь дом, конечно, на пару с Симой, о которой тут никто, как всегда, не вспоминал.

Маша открывала двери в очередную комнату, и отступала, чтобы священник мог войти.

За Машей шествовал высокий – под метр восемьдесят – донельзя представительный в церковном облачении папа Дима, со «святым душем». Позади – Елена Львовна с палочкой. Хозяйку для страховки поддерживал под руку Антон – всё-таки лестницы, всё-таки влажное дерево, после того, как папа Дима окропил тут всё подряд.

Так прошли они по первому этажу, затем по второму, минуя только Анину комнату. Папа Дима на несколько мгновений остановился в сомнениях перед лесенкой, ведущей на чердак.

– Я открою, у меня есть ключи, – заторопилась Маша.

– Ну, я уж туда не полезу, – сказала Елена Львовна, – Вы на меня не обидитесь, если я вас тут подожду.

Маша отперла чердак – тот самым мистический чердак – отперла самым обыкновенным ключом, положила его в карман и спустилась с лесенки.

Антон последовал за папой Димой.

Ему давно хотелось увидеть «святая святых» Казимирыча. Здесь опальный придворный алхимик до конца дней бился – над какой задачей? Над мечтою – сотворить золото из ничего? Или волновали его другие замыслы, тайну которых он унёс собой в могилу?

Чердак был он огромным, и казался пустым. Окна были только в покатой крыше, и виднелось за ними только небо. Высоко были эти окна, нельзя было подняться и заглянуть в них.

На пол падали косые квадраты солнечного света. Видно было, что Маша вчера и тут убиралась, мыла полы. Но не везде: в тех углах, где оставалась кое-какая мебель, пыль всё-таки лежала нетронутой. Видимо, Маша была не до конца уверена, что они поднимутся на чердак.

Мебель тут была хоть и старинная, но вряд ли ценная. Вот массивный комод, какой-то ободранный, точно по нему прошлись наждачной шкуркой. К тому же – без одного ящика, вместо него зиял тёмный проём. Несколько сломанных стульев и кресел свалены друг на друга, совсем уж в угол задвинуты коробки с каким-то барахлом. А на стене висят часы, лишившиеся маятника. Видно, сюда сносили, как и везде сносят на чердаки, то, что в доме уже пригодиться не могло, но выбросить по каким-то причинам было жалко. С каждой вещью связаны воспоминания…

– Надо нанять кого-то всё-таки, чтобы этот мусор повывезли, – задыхающимся голосом сказала Маша, всё-таки вскарабкавшаяся за ними на чердак.

В глаза Антону бросилось большое – больше человеческого роста – зеркало, стоявшее в самом тёмном углу. В дубовой раме, внизу виртуозно вырезана гроздь сирени. Стильная вещь, как бы сейчас сказали. Но само зеркало в использование уже не годилось – поверхность его помутнела, отражения получались расплывчатыми.

– Да вот то же зеркало – как выкинешь? – продолжала тётя Маша, – Говорят, примета плохая. Что разбить, что выкинуть…

– Приметы – суть суеверия, – наставительно заметил папа Дима, – На них обращать внимание не нужно.

Антон был несколько разочарован. Он всё-таки ожидал увидеть тут какие-то следы химических опытов Казимирыча: колбы, склянки… Ничего похожего. Чердак выглядел пустым, унылым и – несмотря на Машины старания – довольно пыльным.

– Теперь к Анечке, – сказала Елена Львовна, когда они спустились вниз.

Но вот диво – комната Ани была заперта. Елена Львовна вздохнула, переступила, всё более грузно опираясь на руку Антона, и принялась стучать:

– Доченька, открой, мы только на несколько минут тебя побеспокоим.

Ответа не было.

– Странно, я же её предупреждала, – пробормотала Елена Львовна, – Может быть, ей плохо стало?

– У меня ещё один ключ есть, – сказала Маша, – Там, на гвоздике в прихожей висит. Сейчас принесу.

Так топтались они у Аниной комнаты несколько минут. Елена Львовна стучала и окликала дочь всё настойчивее. Она была уже почти в панике. Уже снизу слышались шаги Маши, поднимавшейся к ним с ключом. И вдруг дверь поддалась. Её не отперли. Казалось, её удерживали в течение некоторого времени, не давая им всем войти, а потом вдруг отпустили.

Комната Ани была пуста. Видно было, что Маша и тут старалась навести порядок: всё прибрала, разложила по местам. А потом хозяйка достала что-то из тумбочки – вон, ящик выдвинут. Разбросала по туалетному столику лекарства, и…

Елена Львовна почти подбежала к окну:

– Не может быть! Вон она идёт! Как же она вышла? Ведь сидела тут, сидела безвылазно несколько дней. И шагов мы не слышали, чтобы она спускалась… Лестница же скрипит, понимаете?

Елена Львовна беспомощно крикнула в открытое окно:

– Аня! Анечка!

Но дочь была уже далеко, и услышать её явно не могла.

Аня шла от дома в сторону леса, шла размашистыми шагами, точно машина. Встань у неё на пути – снесёт. Руки её двигались тоже точно механические, в лад шагам – раз-два, раз-два. На длинную ночную рубашку Аня набросила красный халат. Она шла, не оборачиваясь, они видели только её спину.

– Да что же это? Антон Сергеевич… Её же вернуть надо…

– Смотрите, смотрите! – вдруг выкрикнула Маша.

Они увидели, как вдогонку Ане, бежит маленькая фигурка в длинной юбке.

– Это Сима.

Лёгкая Сима сразу догнала Аню, обняла за плечи, остановила, повернула. И, повела обратно к дому. Сима что-то говорила ей – голова была наклонена к голове.

– Господи, как она не боится прикасаться к ней?! – подумал Антон – Или на неё это не действует?

Они все поспешили на крыльцо, встречать Аню. Она шла, глядя под ноги, руки её теперь были сжаты в кулаки.

Потом Аня подняла голову и взглянула прямо в лицо папе Диме. И вот странно – ничего женственного не осталось в её лице. Это было искажённое страданием лицо существа, не имеющего пола. Глаза казались совсем чёрными:

– Тебя я не боюсь, – сказала она медленно, сдавленным голосом.

И пошла в дом, и все расступились перед ней. Антон заметил, что никто старается не касаться Ани. Сима, часто дыша, остановилась рядом с ним.

– Сима, – сказал он, – Давайте отойдём с вами на минутку, поговорим. Когда вы перестанете меня бояться? Что я вам сделал плохого? Мне нужно вас только спросить…

Они отошли за угол дома, туда, где кучей лежали дрова. «Зачем тут дрова? – мельком подумал Антон, – А, для печки-голландки… Наверное, они растапливают её в холодные дни…».

– Давайте сядем, – попросил Антон, выбирая подходящее бревно.

Сима опустилась напротив него, сжала руки в замок на коленях, «закрылась». На лбу её он наметил мелкие капли пота.

– Что вы сказали Ане? – спросил он, – Почему она с вами пошла? Вы знаете, куда она хотела уйти? Она так целеустремлённо шла… Сима, как вам это удалось?

Сима, наконец, заговорила. Голос у неё был сдавленным от робости:

– Аня – она ведь очень больна? С ней ведь что-то очень не так, правда? Я просто увидела, что она идёт, и глаза у неё – чёрные. Совсем чёрные, вот так бывает, когда одни зрачки остаются. И в таком состоянии она куда-то пошла. Надо было её остановить, и вернуть. Но меня сперва как к земле приморозило. А потом, когда отпустило, я и побежала наперерез.

– Вы давно тут живёте? – вдруг спросил он.

– Всегда, – сказала она, – И здесь давным-давно неспокойно. Мне дедушка рассказывал, а потом мама. Ещё Елизавета Августовна, прежняя хозяйка усадьбы… она ведь была готова с собой покончить. Когда сына потеряла по своей вине. Он был такой красивый, что девушки посмотрят – и головы у них кружатся. А как играл на гитаре, а как танцевал… Мать мечтала, что у него будет военная карьера, он останется при дворе, сделает партию, жена будет с именем, с состоянием… и вдруг он влюбляется в некую девицу без роду, без племени. Даже не дворянка – мещаночка.

Елизавета Августовна была в ужасе: «У меня невестка – по отчеству Пахомовна?» И она сказала: если сын посмеет вступить в этот брак – она бросится в реку. А они ведь очень любили друг друга – мать и сын. И Мишенька этот отступился от брака только ради того, чтобы сохранить матери жизнь. Боялся, что она действительно бросится в реку, или повесится. А потом брат этой девицы вызвал его на дуэль.

Потом… Елизавета Августовна, когда привезла сюда сердце Мишеньки… она надеялась, что сама тихо угаснет. Она ничего не ела, её невозможно было накормить. Кусочек просфоры, глоток святой воды – и всё. Но Бог длил и длил её дни. А потом духовник сказал ей, что она может искупить вину лишь одним: если до последнего своего часа будет делать разные добрые дела, – Сима коротко вздохнула, – Вот так и получилось, что Елизавета Августовна всё своё богатство при жизни успела раздать – тут вот строила для людей, то больничку, то школу, бедным жертвовала… А жила она долго… очень. И всё же я чувствую, как ей хотелось скорее уйти! Место это, что ли, на людей так действует?

Антон давно уже заметил это, но спросил девушку только сейчас:

– Сима, а вы сами – почему такая бледная?

Ему очень неловко было спрашивать. Потому что следующий вопрос должен был звучать: «А вы нормально питаетесь, не голодаете?»

Нельзя же так, в самом деле. Но Антон заметил ещё кое-что:

– Ну-ка поверните голову… Ангиной не болели недавно? Не простужались?

Сима вздрогнула и сжалась, когда на её горло легли его сухие тёплые пальцы. Быстро пробежались по шее:

– Лимфоузлы увеличены, особенно справа.

Антон и пульс ей пощупал. Частил пульс, трепыхался как у зайчишки, но всё-таки может, потому, что так боялась Сима его.

– Температура нормальная?

– Откуда я знаю, – буркнула Сима, – Вас же к Ане позвали, лечите Аню. Что это вы обо мне?

– Ане я мало чем могу помочь – её бы в клинику… А тут что делать – запереть её?

Но делать что-то было необходимо. На другой день ближе к вечеру, Антону позвонила Елена Львовна:

– Я согласна поместить Анечку в клинику. Только это должна быть очень хорошая лечебница. Чтобы Аню обследовали, чтобы понять, наконец, что с ней. Я так больше не могу, и никто не может. А Анечке хуже всех…

– Хорошо, я узнаю, куда можно её отвезти…

– Только я прошу вас – не заграница, Россия. Где-то всё-таки, чтобы не очень далеко. И – вы поедете с ней? Антон Сергеевич, я всё, всё оплачу. Сколько скажете, столько и заплачу. Аню же надо отвезти, я не могу доверить её никому чужому. Вы же понимаете… Если кто-то посторонний испытает то, что испытали мы, он просто бросит Анечку по дороге, сбежит.

У Антона упало сердце – ему тоже очень хотелось от этой миссии отказаться, но как?

– Елена Львовна, я всё узнаю, тогда и обсудим, – сказал он.