Читать книгу Двойные двери - Татьяна Свичкарь - Страница 4

Папа Дима жил в скромной квартирке при молельном доме. Семье его оставалось тут тесниться от силы пару месяцев. Не только храм поднимал – из руин почти – папа Дима, но и новый дом возводил.

Людям посторонним, тем, кто пришёл к папе Диме неожиданно, не оповестив его заранее, пришлось бы немало удивиться. Например, сейчас, когда Антон нажал кнопочку звонка на калитке, сделанной в глухом заборе (Вандалов в селе хватало, вернее алкашей. С иконы Богородицы уже несколько раз срывали золотые и серебряные украшения, пожертвованные ей верующими) папа Дима открыл ему почти в неглиже.

На нём были только старые выцветшие джинсы, а в руке – шланг. Папа Дима поливал огород. По пояс голый, прекрасно сложенный, мускулистый, загорелый, с вьющимися волосами до плеч и аккуратной бородкой, он сейчас гораздо больше напоминал кого-нибудь рок-музыканта, чем священника.

Зелёное хозяйство у папы Димы было большое. По стенам молельного дома – одноэтажного, аккуратного, побелённого – развешаны горшки с цветущими петуниями. Вдоль забора разбиты клумбы – розы, лилии и маленькие голубые ёлочки, как обрамление. А уж за домом сад был полноценный – с теплицами и с ягодниками, с аллеями вишен и яблонь. В огороде теснились, наливались малиновым цветом помидоры, огурцы ползли вверх по опорам – забредёшь сюда, покажется, что попал в джунгли. Тыквы по осени созревали такие – вдвоём не укатить.

И на все три Спаса – Медовый, Яблочный и Ореховый, а уж на Успение Богородицы, тем более, стол, который для прихожан накрывали в трапезной, буквально ломился от даров щедрой земли. Но не меньшая доля урожая переходила и в кухню матушки Ольги. Попадья запасалась на всю зиму – и на всю семью – соленьями и вареньями.

Папа Дима ещё и насвистывал что-то типа: «чики-па-ба, па-ба, чики па-ба, па-ба»

– Ф-ух, – обрадовался он, то ли Антону, то ли тому, что можно сделать перерыв в поливальных своих трудах, – Кто пожаловал! Какие люди без охраны! Пошли в тенёчек, чай пить.

И зазвал Антона в дом, в небольшую комнату, находившуюся по соседству с молельным, собственно, домом, где был обустроен алтарь, и где по воскресеньям прихожане собирались на Литургию. А комната была, так, подсобка. Конечно, с обязательной иконкой Богородицы в красном углу, и с лампадкой, где теплился малый огонёк. Но главенствовал тут – длинный дощатый стол, на котором стоял электрический самовар. Воды туда входило – ведро, пусть сколько угодно гостей придёт – на всех хватит чаю. И всегда были на столе этом, укрытые салфеткой – мёд и сахар, варенье и пироги.

Антон вдохнул тот особый запах, что до сих пор отдавался в душе тихой умилённой нотой – запах воска, чистоты, ладана и цветов, которых всегда стояло тут много. Матушка Ольга с весны до поздней осени везде расставляла букеты в вазах. Вот и сейчас плыл по комнате горьковатый аромат первых алых тюльпанов, что в России зовут неизменно «голландскими»

Папа Дима был единственным, кто ни в чём не укорил тогда Антона, когда он сорвался с места – в чём стоял, бросил храм, бросил приход. Метался, искал себе дело, думал уже рабочим на завод устроиться. А потом поступил-таки в медицинский институт и первые годы мучился страшно – тяжело давалась ему учёба после долгого перерыва. Папа Дима и тогда общался с Антоном запросто, точно ничего не случилось

А когда Антон получил диплом, папа Дима позвал его в своё село – поселиться тут и работать. На подъёмные, что сельским врачам полагаются, помог Антону подобрать и купить дом. И радовался, что врач теперь у них в селе есть – а уж папе Диме к нему всегда можно, в любое время дня и ночи.

Такого хозяйственного батюшки было ещё поискать! Папа Дима сменил тут вредного и всеми нелюбимого отца Анатолия. Ну что это, в самом деле? Позовут отца Анатолия дом освящать – так не обрадуются! Он сперва прошерстит у хозяев всю библиотеку, заставит книги крамольные из дома выкинуть – ужастики всякие и триллеры. Потом в кухню заглянет – вдруг там какие оберёги, вроде «домовят», то есть «бесенят» смущают покой хозяев? Заставит выкинуть тоже. Детей допросит – что они читают? Что смотрят по телевизору? Часто ли в храм Божий ходят, причащаются? Какие молитвы знают – а чтобы не соврали, ещё и прочесть при себе заставит. Потом отчитает родителей за ненадлежащее воспитание (всегда найдётся за что). И только потом дом святить начнёт.

Может быть. А если не понравится ему что-то у хозяев – то они «красный угол» не обустроили, то диск с фильмами лёгкого поведения у них промеж прочих затесался – так отец Анатолий вообще развернётся и уйдёт. И пальцем погрозит: «Не буду хату вашу святить, пока не исправитесь».

С главой сельской администрации Вовченко, матёрым атеистом, разговаривал отец Анатолий не иначе, как с большим крестом в руках, заслоняясь от Вовченко, как от самого антихриста. Ну и не было ему, конечно, никакой помощи – не то, что большой старый храм восстанавливать Вовченко ему не помог, но в молельном доме постоянно то воды, то тепла не было, зимой снег отгребать самому батюшке приходилось.

А прихожане вместо того, чтобы вразумления отца Анатолия принять открытым сердцем, оплакать грехи свои, и стараться исправиться – начали ездить в город, в тамошний большой храм. И детей там крестили, и венчались, и даже покойников своих отпевать привозили из города какого-нибудь другого батюшку, лишь бы не видеть лишний раз уныло-назидательную физиономию отца Анатолия.

В результате дохода приход совсем не давал, и отца Анатолия сменили, отправили куда-то в ссылку, и там не был он уже настоятелем, а служил под началом у более адекватного батюшки.

Неделю спустя в Рождествено появился папа Дима. Приехал на новом малиновом «Аудио» с женой Ольгой и двумя дочками-школьницами. И начало всё меняться так быстро, что прихожане только диву давались.

О чём беседовал папа Дима с Вовченко, к которому отправился на следующий же день после приезда, деревенские так доподлинно и не узнали. Но и перебои с водой прекратились тут же, и дорогу к молельному дому в то же лето в асфальт закатали, и кладбищем сельским местные власти занялись.

– Место тут уж больно красивое для погоста, – говорил папа Дима, – по-над Волгой, чисто Левитан «Над вечным покоем». А когда мы здесь сделаем красоту, как в Европе – дорожки там, часовню деревянную, могилы обиходим, фонари поставим – к нам из города хорониться поедут. И меньше, чем тысяч двадцать, мы за место брать не будем.

– А местные как же? – оторопел Вовченко, – Откуда ж у здешней алкашни такие деньги? Что ж мы их, после скончания жизни, поверху лежать оставим?

– Поверху никого не оставим, – как дитю неразумному объяснил папа Дима, – Придумаем. Например так: кто здесь лет десять живёт – тому место на погосте за символическую цену, а вот кто недавно переехал и домину тут отгрохал (сюда ж сейчас только такие переезжают) – тот по полной программе за погребение пусть платит.

А ещё папа Дима решился взяться за реставрацию старого храма.

– Не поднимем, – сказал ему Вовченко, – Тут такие деньги вбухивать надо – за… бись… От храма только ж стены остались, да и то аварийные.

– Я спонсоров найду, – возразил папа Дима, – Меценатов. Один на примете уже есть. Я ему пообещал один из приделов в честь него освятить…

– В честь него?!

– Ну, в честь святого его, Александра Невского, – махнул рукой папа Дима, – Сам знаешь, о ком говорю, Санёк Напарник, бандит местный, А он мне пообещал колокольню, купол и ограду церковную. Ещё одного, не буду говорить тебе пока – кого – я на трапезную раскручу, это точно.

– Пройдошистый ты поп, Дима, – с невольным уважением сказал Вовченко.

– А что ты хочешь? Потому меня сюда и прислал епископ. Третий храм уже, считай, с нуля строю. Тут, если не бегать за всеми, не стучаться в двери и не кланяться – дело с мёртвой точки не сдвинется. Причём учти, Гриша, тут ещё больше толку будет, чем с обычного храма. Смотри, какой красавец у тебя в руинах лежит! Старина, восемнадцатый век! К нам не только православные, к нам экскурсии поедут – и верующие, и неверующие, а ночевать и есть всем надо. Кафе там, гостиницу… Раскрутимся, Гриша…

И дело успешно пошло, уже почти всё готово было – и сам храм, и ограда церковная, и двухэтажное здание, где трапезная на первом этаже, воскресная школа на втором. И колокольню уж подняли, осталось водрузить на неё купол. Он был уже привезён, и лежал в церковном дворе, сияя золотыми боками, а сторож гонял от него ребятишек, замысливших кататься с него, как с горки.

Ну и ещё, конечно, по мелочи кое-что оставалось – это можно было делать неспешно, за зиму, и успеть к следующей Пасхе – расписать храм внутри, да богадельню ещё задумал папа Дима, куда опять же – за плату от епархии – можно будет брать стариков и старушек, всю жизнь отработавших при церкви. Тех, кто чистил подсвечники, мыл полы, белил закопчённые потолки…

– Считай, и местным будет работа – за стариками ухаживать, зарплату платить станем. А ещё хочу я такие динамики, чтобы службу в церковный двор транслировать. Не все, понимаешь, могут пару часов в храме, в духоте отстоять. А тут, знай, сиди во дворе на лавочке, слушай, как молятся, да как хор поёт, и сам подпевай…

– Мост хрустальный через речку ещё не хочешь? – интересовался Вовченко.

Но без всякого хрустального моста – через мост обычный – трижды в неделю возили папа Дима или матушка Ольга дочек своих в музыкальную школу. И таил уже папа Дима мысли насчёт того, кто скоро будет регентшей церковного хора, а кто её помощницей.

– У тебя кто-то есть, люди ждут? – спросил Антон папу Диму, кивая на дверь, отделявшую их комнатку от, собственно, молельного дома.

– А, Гаврилов… Сейчас вот только спросил свечку, и пошёл грехи замаливать. Опять всю зарплату пропил, прикинь? Жена, небось, сказала ему: «Доставай деньги, откуда хочешь». А откуда он возьмёт? Только Божье чудо если…

В доказательство его слов в дверях показался Гаврилов, с фуражкой в руках. По лицу его было видно, что зарплаты на лесопилке хватило на запой минимум дня в три, а то и в неделю. Знатно опухло лицо и приобрело фиолетовый оттенок. Гаврилов собрался попрощаться и уходить.

– Свечку погасил? – строго спросил папа Дима.

– А чего ж её гасить? Я самую большую взял, за полста рублей. Ей ещё гореть и гореть – пущай горит…

Папа Дима взъерошил волосы:

– Сколько раз я тебе объяснял! Свеча – это твоя молитва, Гаврилов. Значит, ты так рассуждаешь: «Я пошёл, а ты, свеча, молись за меня»? Хорошо эдак-то будет?

– А что? И пущай горит…

– Да тебе, зараза такая, – не выдержал папа Дима, – чтобы перед Богом, да перед женой оправдаться, десяток таких свечей сжечь надо! Минимум! И всё это время с колен не вставать! Почему матушка Ольга уж который раз сумку собирает – вещи моих девчонок, из которых они выросли – твоим дочкам передаёт? Ведь ты, паразит, три рубля в дом приносишь, грубо говоря! Раньше дочкам приданое собирали, а твои что в приданое поимеют? Тебя, алкаша, мужу приволокут и в угол кинут?

Гаврилов комкал в руках кепку:

– Гаси свечку, Гаврилов, и вали отсюда, сил уже нет на твою пропитую рожу смотреть, – папа Дима вернулся к столу и покрутил головой.

– Отравится он рано или поздно, – сказал Антон, – В марте я его уже еле отходил, какого-то палева напился…

– Отравится – туда ему и дорога! Кате хоть пенсия выйдет – за потерю кормильца. Всё больше, чем ей сейчас от этого забулдыги достаётся. Но погоди, – спохватился папа Дима, – Ты-то рассказывай, как, сходил?

Папа Дима знал, что Антона сегодня должен был навестить новых хозяек «барского дома».

– Знаю я эту старую деву, Аню, истеричка она настоящая… А что ты хочешь – тридцать пять лет, не работает нигде, дурью мается. Сидят они с маменькой в четырёх стенах, перебирают свои болезни. Елена Львовна тоже не подарок – зануда, каких поискать! Подожди, будешь часто к ним ходить, она тебе начнёт рассказывать и про то, как у неё ноги болят, и про то, как бессонница мучает

Антон усмехнулся:

– Нам не привыкать.

– И что ты нашёл у дочки?

– Пока посадил на антидепрессанты. При её состоянии – хуже точно не будет. Может, станет крепче спать, и перестанут ей разные страшилки мерещиться.

Папа Дима покивал и вдруг спросил:

– А Симу ты не видел?

– Какую Симу?

– О, значит, много, потерял! Самая там интересная личность. Её продали вместе с домом. В общем, специально тебе её вряд ли покажут, но будешь ещё туда ходить – приглядись. Маленькая такая девчонка, лет ей, может, восемнадцать, а может девятнадцать, но мелкая. Вид – затрапезнейший. Всегда босиком или в каких-нибудь стоптанных ботинках, какая-нибудь юбка на ней, кофта – в помойке им место. Сама Сима измурзанная, то с вёдрами, то с лопатой…

– Ты мне какую-то Золушку описываешь…

– Отличие её от Золушки в том, что никто с ней жестоко не обращается, никто её ни к чему не принуждает. Насколько я знаю – она сирота, да ещё – потомок прежних хозяев дома. И отсюда не уходит. Всё время за этим домом ухаживает – даже когда в нём бомжи жили, она что-то пыталась сделать: где-то окна выбитые фанерой забить, где-то мусор вынести, пол вымыть.

Дом продавали – она пришла к хозяйке, к Елене Львовне этой, мол, позвольте остаться – самую грязную работу буду делать, платить – можно и не платить мне, просто за кормёжку. А поскольку она не пьёт, и тихая как мышь, и работает с утра до ночи – почему не взять?

– Ей-то какой резон там торчать? Восемнадцать лет, говоришь?

– Может, чуть больше. Ты ещё её увидишь, если будешь туда приходить. Обязательно увидишь. Только имей в виду – она малость диковатая. Старается на глаза не попадаться. Если остановишь, спросишь о чём – глаза в пол, говорит коротко, но вежливо. Забавное существо.

– А вот скажи ты мне, Дим, как священник – может, там действительно что-то бродить по дому такое аномальное? Призрак? – Антон потянулся за ещё одним куском пирога.

– И кто ж это спрашивает? Ты ж на эту тему не меньше меня знаешь – сам учёный! Давай ещё отца Анатолия позовём, у него спросим! Конечно, нехорошо, когда у дома такая история…. Мало ли, какие грехи за Казимирычем были? Алхимик… мог кого-то отравить по приказу царскому… Недаром, ему перед смертью всякие чудики мерещились. Елизавета Августовна тоже – похоронила бы уж сына в Питере, оплакала… Нет: тело там, сердце тут – в склепе, убийцей себя считала… Ничего хорошего, словом. И всё-таки я уверен, что Аня сама себе, прости – с жиру бесится, проблемы на свою голову ищет.