Читать книгу Двойные двери - Татьяна Свичкарь - Страница 2

Конечно, ему открыла не хозяйка. В таких домах, как этот, хозяйки не торопятся к двери, услышав первый звонок гостя. Для этого есть прислуга. Но и прислуга бывает разной. Достаточно бросить взгляд, чтобы многое понять тех, кто здесь правит и володеет.

Кто-то гонится за внешним лоском. Ему нужно, чтобы все – от горничной до садовника – «соответствовали». Прежде, чем сделать окончательный выбор, такой хозяин перебирает «резюме», присланные из агентств. Какое у кандидатки образование? Рекомендации? А языки будущая «Глаша» знает? Если знает – хорошо. Такую можно и в Европу с собой, при случае прихватить. Потому что сам хозяин если и знает по-английски «бэ», то на «мэ» его уже хватает, приходится на пальцах объясняться. А ноги у Глаши достаточно длинные? И на переезд она согласна? Потому что кто же будет из их села (своеобразной Волжской Рублёвки) каждый день пилить в город за полста километров-то? Тем более, что услуги Глаши могут потребоваться и ночью.

Второй вариант называется «проще некуда». Нанять в прислуги кого-то из местных жителей – и дешевле, и надежней. Тётке, которая пришла узнать про место, и поспешно стягивает в прихожей резиновые сапоги – можно платить в пять раз меньше, чем городской фифе в белом передничке. О городских зарплатах тётка даже не мечтает – это для неё что-то астрономическое, вроде расстояния до Сириуса. А за те десять тысяч, что ей тут пообещали, тётка схватится двумя руками. В городе с работой туго, месяцами искать можно, а тут – тем более. Устроиться в магазин или на почту – очередь стоит – из дедок, бабок, внучек и жучек. Есть в селе спиртовой завод, старый, ещё до революции построили. Но туда своя очередь – сплошь из мужиков.

У Котовых прислуга была как раз не Глаша, а тётя Маша Вдовина. Она и открыла Антону, и он вспомнил, что уже не раз встречался с ней на улицах. Сельским врачом он стал всего пару месяцев назад. Из местных. Если всё пойдёт благополучно, и он останется здесь на веки вечные, как собирался, ему предстоит не только познакомиться с каждым из местных жителей, но и узнать историю его рода до седьмого колена.

Тётя Маша Вдовина была полной женщиной лет пятидесяти. Чёрные волосы с проседью зачёсаны в простой узел, а глаза светлые как вода. Каких только кровей не намешано в тех, кто родился и вырос на берегах Волги! И беглые тут селились и ссыльные. А татары, чуваши, мордва и вовсе считали себя «коренными».

Он вспомнил, что слышал как-то раз в магазине, как продавщица Ольга говорила одной из покупательниц: «У Машки-то, у Вдовиной, сын так в Москве остаться и решил. Ну и правильно, где тут работать-то, а? Вот только им теперь с мужем сиротами жить. Уж к старости дело. Случись что – Борька их сюда не наездится, разве что на похороны приедет. Вдвоём-то Машке с мужиком вроде и спокойно, а всё равно обидно. Вырастили сына, а теперь вроде, как никому не нужные. И самим жить не для кого – ни внуков, никого…»

Всё это вспомнил сейчас Антон, а Маша его даже узнала сразу – врачей быстро запоминают, пусть они и приехали.

– Проходите, пожалуйста…. Елена Львовна вас ждёт.

И повела его в глубину дома – того самого, который ему так хотелось рассмотреть поближе. Но он всё делал быстро, стремительно – работал, ходил… Вот и сейчас пересёк вестибюль тремя размашистыми шагами. Успев заметить только полутьму, синие обои на стенах и синие шторы. И вдохнув тот запах – в нём ощущалась лёгкая сырость – который неизбежно сопутствует старым домам, хоть какой ты тут затей генеральный ремонт.

А дальше был уже кабинет, где его ждали, и рассматривать что-либо стало некогда.

Хозяйка дома, Елена Львовна, пожилая дама, сначала хотела поговорить с ним сама, а уже потом пригласить дочь.

Жизнь научила Антона в первые же минуты знакомства, хотя бы навскидку определять, что за человек перед ним. От этого зависело – какой тон взять в разговоре. Иногда нужно идти как по минному полю, подбирать каждое слово. Иначе вывернут его так, что, пожалуй, и жалобу напишут. Иногда, наоборот, надо взять тон старшего, подбадривать и говорить о болезни небрежно – мол, пустяки это всё, скоро поправитесь. С иными требуется изысканная вежливость, а с другими можно и матом завернуть. Потому что, если говорить о нашей медицине, часто других слов, кроме мата, не остаётся.

Другую женщину в годах Елены Львовны, молодой врач мог бы назвать «бабушкой». Но это был не тот случай. Здесь в глаза бросалось: женщина эта тщательно следит за собой. Пожалуй, ей можно было бы немного похудеть, но когда стареешь – небольшая полнота только на руку. Лицо гладкое, почти без морщин. Тёмные волосы уложены на голове короной. Домашнее платье – не какой-нибудь халат, а стильное платье, сшитое из дорогого магазина. И подкраситься Елена Львовна не поленилась и не сочла зазорным в свои годы. И взгляд у неё был – немного свысока. Такие люди даже к докторам относятся, как к обслуге. Пригласила врача, пригласила парикмахера – невелика разница.

Хозяйка чуть приподнялась с кожаного дивана (кабы не от старых хозяев остался, на вид 19-ый век), приветствуя Антона. Хорошо хоть руку для поцелуя не протянула, с такой бы сталось. И указала ему на кресло, напротив себя.

– Присаживайтесь… Антон Сергеевич, верно, да? Я хотела несколько слов сказать вам перед тем, как позову Аню. Простите, раздеться не предложила… Вещи и вашу сумку можно положить туда. Или я позову Машу, она уберёт.

– Нет-нет, то, что в саквояже, может мне понадобиться.

– Ах, да… Конечно…

Прежде, чем сесть, Антон сбросил лёгкую синюю ветровку, небрежно бросил её на спинку кресла. Чемодан у него напротив был – старинный, настоящий докторский, тяжёлый. Выпросил когда-то у одного из маминых коллег, старенького невропатолога.

В свою очередь хозяйка разглядывала врача, которого ей так расхваливали: и внимательный, и знающий. Молодому человеку, сидевшему перед ней, было лет тридцать, вряд ли больше. Прекрасно сложен, короткие рукава футболки открывали загорелые мускулистые руки. Волосы тёмные, очень густые, волнистые – какой-нибудь девушке подарок бы были – такие волосы, а достались – мужчине. Узкое лицо, крупные, чётко очерченные губы, сильный, может быть, немного великоватый для этого лица нос. А глаза глубоко посаженные, почти чёрные. Взгляд такой внимательный – в самую душу…

Елена Львовна поправила на плечах пуховый платок:

– Вы понимаете, при Анечке всего этого лучше не говорить. Но, может быть, вы сделаете какие-то выводы из того, что я скажу… в плане лечения. Ей… Ане тридцать пять лет, – Елена Львовна сделала трудную паузу, даже голос казался сдавленным, когда снова заговорила, – Аня не замужем и никогда замужем не была. Семья наша, она всегда была обеспеченная. Я надеялась – всё у моей девочки будет: подружки, мальчики. Но, начиная со школы – никогда, ничего. Всегда Анечка одна. Я понять не могла – что ж такое?

Может быть, дело в том, что Аня всегда считала себя очень неуклюжей, некрасивой. Нет, что могла, я делала, – Елена Львовна провела рукой по низенькому столику, по вязаной кружевной скатерти. – Я всегда покупала ей хорошие вещи, я старалась записывать её в кружки, секции. Мы перепробовали всё. Из фигурного катания нас – простите за выражение – просто турнули: сказали, что девочка высокая, не так сложена, и нет у неё никаких задатков спортсменки. Немного Анечка походила в танцевальный кружок, потом на вокал, потом в любительский театр…

Везде заканчивалось одинаково: «Мама, мне там не нравится, на меня все смотрят. Я лучше посижу дома, буду делать уроки»…

– А, может, к психологу стоило обратиться?

Антон знал, что многие из его пациентов подступают к больному вопросу такой окружной дорогой, что – куда там – «для бешеной собаки семь вёрст не крюк»! Они готовы вспомнить те далёкие дни, когда мама их в люльке качала. В поликлинике на Елену Львовну тут же рявкнули: «Сейчас что беспокоит?!»

Но для него, Антона, это частные вызовы, которые, в общем-то его и кормят. Так что, стиснув зубы, нужно поддакивать и делать заинтересованную «морду лица». Хотя – надо признаться – иногда в подробном монологе пациента и проскальзывает что-то полезное. Ведь любая болезнь – это вначале ребус. И чтобы разгадать его, чтобы верно назначить лечение… бывает, тут такая маленькая подсказка… зацепка пригодится.

– Вероятно, хорошие специалисты нам не попадались. Я про психологов, – сухо сказала Елена Львовна, – Хотя мы перепробовали – вы не представляете сколько. Начиная с той дуры, которая сидела у Анечки в школе, и заканчивая разными там именитыми.

Последний… звезда такая… вообще меня стал обвинять. Что раз я овдовела – значит, я мужа до могилы довела. Ему было со мной плохо. И это я должна была Анечку с детства приучать, – она раздражённо развела руками, – Ну там, кокетничать, мальчикам нравиться, одеваться, краситься…. По-моему, он женоненавистник. Из тех, у кого «бабы-дуры», и сами во всём виноваты. Но мы с мужем прожили… вот по нынешним меркам – долго. И не я его доводила, а у него инфаркт на работе случился – с кем-то там поругался. А то, что у Анечки – это, на мой взгляд, расстройство психики.

Антон чуть слышно вздохнул. Судя по всему, здесь его были готовы задержать на несколько часов.

– Но вы понимаете, я просто терапевт. Обычный сельский врач. Ко мне идут… ну, с обычными болезнями. Простудился, перепил, живот заболел… Если у вас речь действительно, как вы говорите, идёт о психике. Но вам надо к профессионалу, к психиатру…

– Простите, – не согласилась Елена Львовна, – Отзывы, которые я о вас получала…

Антон едва не застонал. Вот уж не хватало, чтобы на свет Божий в очередной раз вытащили его бурную биографию. Он и на работу-то здесь, в глуши, согласился не из-за миллиона, обещанного властями сельским врачам, а чтобы подальше… с глаз долой, как говорится…

– Давайте… мы не обо мне будем говорить. Вы мне можете рассказать, что сейчас вот конкретно беспокоит вашу дочь?

Елена Львовна стала загибать пальцы на руке.

– Бессонница – это самое главное. Ночью, когда бы я ни проснулась – у Анечки горит свет. По-моему, если человек несколько ночей нормально не поспит – это уже на нём скажется, правда?

Антон кивнул.

– Дальше. Она стала очень раздражительной. Раньше мы с ней никогда не ссорились. Вот, не поверите, что в этом возрасте мать и дочь могут быть как две подруги. А теперь она очень нетерпеливая стала, на всё огрызается. Но всё это мы бы пережили.

Хозяйка говорила о своей дочке и себе «мы» – обычно матери так отождествляют себя только с совсем маленькими или беспомощными детьми.

– Гораздо хуже то, что у неё появились страхи.

– А чего она боится?

– Знаете, об этом лучше пусть она сама расскажет. Я вас только хочу предупредить… Исходите из того, что в психиатрическую больницу мы не ляжем ни в каком случае. И вообще, ехать в город, в диспансер, становиться на учёт – для Ани это будет абсолютный ужас.

– А почему вы так сразу о психиатре и об учёте? И что вы там нашли такого страшного? У вас там уже кто-то лежал?

– Маша! – крикнула Елена Львовна, – Позовите, пожалуйста, Анечку.

Дом был большой, Антон настроился ждать. Тем более, что речь шла о больной. Он едва не предложил пойти к ней сам. Но и двух минут не прошло, как он услышал шаги. Он обернулся к двери. Значит, это Аня….

После того, что сказала о ней мать, ему хотелось рассмотреть её повнимательнее.

– Здравствуйте! – сказала Анечка, входя, и прозвучало это робко.

Была она высокая, и какая-то… большая. В народе о таких говорят «широкая кость». Плечи широкие, большая спина, руки с крупными кистями.. Аня слегка сутулилась. Волосы невыразительного золотисто-русого цвета, уложены как у матери. Но если у Елены Львовны это смотрелось – причёской, то Анечка будто махнула рукой – а, заколоть бы эти пряди куда-нибудь, чтоб не мешали – этим и удовольствовалась.

Черты лица её действительно были некрасивы, лишены гармонии, но Антону понравились большие серые глаза – если Елена Львовна смотрела властно, то во взгляде Ани читались та же робость и испуг.

Антон помедлил несколько секунд, прежде чем заговорить. Слова Елены Львовны вызвали у него тревогу. Психиатрия больше всего претила ему изо всей медицинской науки.. В дипломе только по этой дисциплине стояла у него тройка. «Я должен считаться не только с тем, что мои пациенты видят чертей, – жаловался он друзьям после практики, – Но и доподлинно знать, о чём эти черти и чертенята с ними разговаривают!»

Он сам себе боялся признаться в мнительности, в том, что пообщавшись с ненормальными, он тоже может начать слышать голоса.

– Как вы себя сейчас чувствуете, – спросил он Аню, – Ваша мама говорит, что у вас поднимается давление… Рабочее ваше какое?

Из саквояжа был извлечён тонометр, затем фонендоскоп и тут же выяснилось, что все основные показатели у Ани довольно приличные.

– Рефлексы вот только чересчур оживлённые, – подвёл итог Антон и вновь ступил на скользкую почву, – Так что же, раздражительность, бессонница?

– Да как же спать? – боязливо сказала Аня и бросила быстрый взгляд в сторону двери, точно опасалась там кого-то увидеть, – Как спать с ним в одном доме?

– С кем?

– С при… с призраком, – сказала Аня чуть слышно.

«Звиздец, – подумал Антон, – Галлюцинации, а против психиатра мы настроены решительно». Но выражение его лица оставалось таким же спокойным, вернее, бесстрастным:

– Вы видите призрака? Здесь? Давно?

– Да как мы приехали пару месяцев назад…. С тех пор и вижу.

– Вы видите его только ночью? Или днём тоже? Вы можете его описать?

– Конечно, ночью, – в голосе Ани проскользнуло едва заметное раздражение. Точно каждый человек должен держать в голове энциклопедию, рассказывающую о нравах и обычаях призраков, и Антон сейчас сморозил явную чушь, – Описать? Это высокий немолодой мужчина. И он ходит по нашему дому!

– А почему вы знаете, что это призрак? Может…

– У нас, кроме мамы и Маши никого в доме нет. Ещё старичок один в саду помогает, но он в дом не заходит. Вор? Может ли вор два месяца подряд наведываться, бродить ночами по комнатам – причём наутро ничего не пропадает, ни одна вешь. Но самое страшное даже не это…

– Что же?

– Он стёршийся, понимаете? Вот знаете, когда вещь постираешь, она немного выцветает, бледнее становится? Так и он – он бледнее, чем мы все. И костюм у него выцветший, и шляпа, и лицо, и руки… И вместе с тем – ведь здесь по ночам совсем темно, фонарей нету – и я должна была бы видеть только его силуэт, очертанья… А я вижу его всего – до пуговиц на пиджаке, до седины в волосах. Он светлее всего остального, будто вот… это он сам светится.

– Что же он делает?

– Да ничего особенного. Он словно привык приходить сюда раньше, и теперь занимается обычным делом. С таким хозяйским видом может пройти через комнату, потом я слышу его шаги в коридоре, слышу, как скрипнет дверь зала. Но вы не представляете, как это жутко! Это хорошо в фильмах там или в книгах – бояться так, слегка… небольшими дозами. А в реальной-то жизни, даже если ночью что-то в открытом шкафу померещится – это ж сердце в пятки!

– Вы всегда плохо спали, или только сейчас?

– Да когда я сюда приехала, в первое время вообще, как убитая спала! Мама, может быть, не сказала вам – я немножко рисую. Приехала, и вот тут начала бродить по окрестностям с этюдником. Были дни, когда я до вечера где-то ходила, рисовала. Красивое место найдёшь – обо всём забываешь. А потом на ногах еле держишься, только и думаешь, как добраться до кровати… Но после того, как он в первый раз мне показался… Больше я спокойно заснуть не могу. Я просилась спать с мамой, но мама говорит, что от этого мои страхи не пройдут, что надо разобраться – почему, от чего…

– Наладить сон необходимо, – согласился Антон, – Иначе наступает состояние хронической усталости, вам уже и днём чёрт те что будет мерещиться. Аппетит не пропал? Кушаете нормально? Нет ли у вас чувства, будто что-то сдавливает горло? Слёзы?

На первые два вопроса Аня ответила отрицательно.

– А слёзы… Я всегда легко плакала. Но здесь мне слишком страшно, понимаете? Я уже не могу… Мне не плакать хочется, а кричать от ужаса.

– А до того, как у вас появилась эта галлю….м-м-м… до того, как вы стали видеть этого человека, что-то подобное у вас было? Вы видели когда-нибудь что-то такое, чего не видели другие?

– Никогда.

Антон задумался. Аня смотрела на него, чуть приоткрыв рот, с такой надеждой, что ему стало неловко. Проще всего – и нужно было бы это сделать – пригласить сюда хорошего психиатра, если уж они с матерью наотрез отказываются ехать в больницу.

Для Антона всегда было единственным разумным решением – не тянуть, не присматриваться к симптомам, не наблюдать – куда повернёт болезнь? Не выжидать. Не медлить. Решить ребус в кратчайший срок, выяснить, что же за болезнь это – и как можно скорее начать лечиться, расстреливать недуг именно теми лекарствами, которые будут бить в точку. Но если Котовы настолько против даже любых консультаций… Физическое состояние у Ани пока неплохое…

Он принял решение.

– Если я назначу вам антидепрессанты, вы будете их пить? – спросил он.

Аня закивала головой и сглотнула как-то трудно:

– Да, да… Любые лекарства… Обещаю.

– Потому что некоторые опасаются. Они думают: если им назначают такие препараты, их считают сумасшедшими. Или начинают убеждать, что никакой депрессии у них нет. Но у вас может быть скрытая депрессия, а это целый букет симптомов – и очень неприятных. Во всяком случае, спать будете крепко – утром пушкой не разбудишь. Да, и ещё учтите – эти таблетки действуют не сразу, эффект накопительный, легче станет уже через неделю, а полную свою силу они проявят недели через две. Так что нужно не говорить себе, что они вам не помогают, а регулярно их принимать. Обещаете?

– Да! – так же горячо кивала Аня, и протянула руку за рецептом, – Это правда поможет?

– Я думаю, поможет. Во всяком случае, через две недели мы с вами увидимся, и посмотрим, как вы тогда будете себя чувствовать.

Елена Львовна в их разговор не вмешивалась, но теперь поняла, что «деловая часть» окончена.

– Чаю? – предложила она.

Ему не столько хотелось чаю, сколько самому задать вопросы. Но чтобы задержаться, благовидный предлог был только один – чаепитие. И он кивнул.

– А почему вы решили приобрести именно этот дом? – спросил он, – Понятно, места здесь замечательные, сюда переезжают многие. И всё-таки большинство людей или покупают готовые дома или решаются на стройку. А связываться с особняком… девятнадцатого века?

– Конца восемнадцатого, – поправила Елена Львовна и, повысила голос, – Маша, чаю!

– Конца восемнадцатого… Ведь это разруха, это – никаких удобств, всё нужно начинать с нуля. Да и репутация у дома…

– Какая репутация? – у Ани задрожали губы.

– Антон Сергеевич, я вас попрошу…

И Антон пошёл на попятную:

– Маргиналы тут всякие жили раньше, – пояснил он Ане, – Бомжи, пьяницы. Мне пару раз пришлось им помощь оказывать… Напивались до зелёных чертей, дрались…

Елена Львовна кивнула ему. А Маша принесла на подносе чай, и – не какое-нибудь изысканное печенье, а тарелку с горячими пирожками. Всё тут было перемешано, в этом доме. Изысканная лепнина на сохранившемся камине, пластиковые окна (поубивать бы кое-кого!) и пирожки с домашним вареньем.

Елена Васильевна сказала устало:

– Если бы тут был подходящий дом, мы бы купили. Но вы, наверное, этим вопросом сами не занимались. И не заметили, что здесь никто готовых коттеджей не продаёт. Все, кто решил тут осесть, начинают с нуля… строятся… Мы – две женщины – ввязываться в стройку… простите. А дом этот не такой уж ветхий. И стиль у него приятный такой… не вычурный. Я больше боялась, что будут проблемы из-за всяких документов, разрешений… Дом этот – такая старина! Но оказалось, что он нигде не стоит на учёте, памятником культуры не является.

И местный этот… ну вы его знаете… Вовченко..

Антон кивнул – кто же мог не знать главу сельской администрации. Как прежде говорили – сельсовета.

– Он был только рад, что это гнездо маргиналов… как вы правильно сказали, будет ликвидировано. Дом не станет ветшать, у него появятся хозяева. Конечно, средств пришлось вложить очень много. Вы понимаете – ремонт, разные там сети, канализация, газ и свет… Мы смогли переехать только через полгода. Но оно того стоило.

– Будет очень нескромно напроситься на беглую экскурсию? – Антон потянулся ещё за одним пирожком, – В общих чертах, так сказать… Я давно интересуюсь этим домом – ведь других достопримечательностей в селе нет. Хочется посмотреть, что вы с ним сделали.

Он подступал к границам того, что позволено при первом посещении. И по заминке Елены Львовны это было видно. Но она не отказала:

– Пожалуйста-пожалуйста. Анечка, может быть, ты проводишь доктора? Мне, с моими ногами, наверх лезть…

А ведь на ноги она ему не пожаловалась, хотя могла бы. У врача все при каждом удобном случае стараются получить совет. Антон надеялся, что это «Анечка, может быть ты» – не попытка познакомить его поближе с незамужней дочкой. Ничего, похожего на близкие отношения с женщинами, в его планы не входило. Не только сейчас, скорее всего – никогда больше.

– Пойдёмте.

Аня встала. Она всё делала как-то робко, неуверенно – говорила, двигалась. Её хотелось взять за плечи, встряхнуть и спросить – что ты такая запуганная? А ведь его и позвали из-за того, что она была запуганной.

– Со второго этажа начнём? – Аня стояла возле лестницы.

– А на чердак вы не поднимались?

Она покачала головой:

– Насколько я знаю, нет. Может быть, только рабочие, когда проверяли – не течёт ли крыша? Нам не до чердака было. Тут столько дел оказалось всяких! Если хотите, давайте посмотрим, что там – на чердаке.

Они поднялись по лестницам, которые в старых домах совершенно особенные. Где-то они пологие, с мелкими ступеньками – может быть, для того, чтобы по ним могли скользить вверх-вниз дамы в длинных платьях, а то и со шлейфами. А тут были лестницы узкие, с очень высокими и крутыми ступеньками – говорящими ступеньками, предупреждающими… Поскрипывали, пели они при каждом шаге. Наверное, потом их заменят, как заменили старые дубовые рамы, вставили пластик.

Отрезок лестницы между вторым этажом и чердаком был и совсем узкий – только-только одному человеку пройти. Оно и понятно, Казимирыч не терпел в своих владениях посторонних.

«Неужели будет открыто?» – подумал Антон, чувствуя какой-то даже трепет. Но нет! Дверь, сделанная из легкого, рассохшегося уже дерева, так и оставалась запертой.

– По-моему, у мамы ключа от чердака нет, – сказала Аня, – А что там, а? Вам ведь интересно узнать? Вы знаете, да?

И снова Антон уклонился от ответа:

– Ну, обычно на чердак стаскивают разные старые вещи. Обломки прошлого. Среди них бывает что-то любопытное. Один старый врач, который подарил мне докторский саквояж, нашёл его как раз на чердаке. Бог знает, сколько ему лет!

Аня кивнула – и повела его дальше. Коридор второго этажа остался таким же полутёмным, каким он его помнил. Но двери были заменены на современные, стены оклеены дорогими тиснёными обоями, пол застелили ковролином.

Сравнение было неуместно, но Антону невольно вспомнился бревёнчатый домик на окраине села. Конечно, по сравнению с этим особняком он был новостроем – его поставили, должно быть, сразу после Великой Отечественной. И всё же брёвна уже почернели, фасад с двумя окнами, как в самых бедных избах – кто хоть чуть побогаче, уже старались сделать три окошка.

Недавно поселилась в этом доме молодая пара – ни на что лучшее денег у них, как видно не хватило. Мужу повезло – нашёл работу, устроился на известковый завод. Первое, что сделали супруги, скопив немного денег – поставили белые пластиковые окна. В обрамлении чёрных брёвен они смотрелись…

Аня шла и открывала двери:

– Вот тут моя спальня. Мамина – на первом этаже, у неё, правда, больные ноги, ей по лестнице подниматься трудно. Тут что будет – мы пока не придумали что. Наверное, поставим много цветов в горшках и кадках, что-то вроде зимнего сада. Зимы в деревне такие долгие, хочется хоть немного зелени.

– Я вот только боюсь, – вдруг пришла ей в голову мысль, – Мама придумала везде постелить этот ковролин. Теперь шагов совсем не слышно. Вдруг это всё-таки не призрак, а кто-то реальный?…

– Сегодня пусть у вас кто-нибудь соберётся и съездит за лекарствами. Тогда уже нынче вы будете крепко спать. И успокойтесь, здесь – насколько я знаю – уже много-много лет никого не обворовывали и тем более не убивали, – и, чтобы отвлечь девушку, Антон спросил, – А обманки вы убирать будете?

– Какие обманки?

– Не знаю, много ли их осталось. Может быть, только одна. Раз вы о ней не знаете, значит, её ещё не трогали. Давайте сначала закончим экскурсию, а потом я её вам покажу – она на улице.

Аня показала ему всё, ничего не скрывая. И ванную комнату, где вместо огромной чугунной ванны была теперь душевая кабина. И кухню, где хозяйничала Маша («Кушать хотите? Минут через десять борщ готов будет – можно обедать»). И пустые комнаты, только что после ремонта. Судьба их была ещё не решена, хозяева только обживались.

Потом Аня снова понизила голос:

– А вот сюда он чаще всего проходит! Я, конечно, никогда за ним не иду, даже на другой день заходить сюда боюсь. Но всё-таки потом захожу и смотрю – вдруг он что-нибудь после себя оставил? Вдруг это всё-таки живой человек?

Конечно, речь шла о самой большой комнате, которую нынче бы назвали «залом». Она была одной из самых тёмных в доме – первый этаж, да ещё окна во внутренний дворик. Когда-то – не при маргиналах, конечно, – здесь была библиотека. Новые хозяева, похоже, больше всего денег, вложили именно в эту комнату. Если что-то и испортили тут, то очень мало. Дух старины вполне сохранился. Люстра с хрустальными подвесками очертаньями своими напоминала даму в бальном платье, присевшую в реверансе. Паркет, тяжёлые бархатные шторы глубокого шоколадного цвета. И книги на полках, и кресла – может быть, даже купленные в антикварном магазине. И даже – хотя с него следовало начать, потому что он стоял посреди комнаты – настоящий концертный рояль.

– У вас кто-то играет?

– Я, но совсем немного… Когда-то училась в музыкальной школе. Папа тогда купил рояль – ему предложили по случаю очень хороший, немецкий. Школу я закончила, но очень слабенько на тройки. Ни то, ни сё – продолжать образование не стоило, так, для себя что-то «изобразить» могу. Но рояль мы так и не продали. А когда купили этот дом, мама как раз хотела избавиться от инструмента, чтобы не тащить его сюда. А я настояла. Мне кажется, он тут хорошо смотрится, правда? На своём месте?

Антон кивнул.

– Ну, а теперь – вы мне хотели что-то показать? – спросила Аня.

– А, да… Я тут немножко путаюсь после вашего ремонта, но, по-моему, вот отсюда должен быть выход на задний двор. Так ближе нам будет, чем обходить весь дом.

Они прошли через маленький чуланчик, куда до них заходила, наверное, только Маша (тут стояли веник, совок, ведро) и вышли в небольшой двор, образованный двумя крыльями дома.

Были тут в своё время и розарий, и небольшой фонтан, в центре которого стоял мраморный слон. Ничего не осталось. Обломки слона – четыре ноги и часть брюха. И долго тут, наверное, ничего не будут приводить в порядок. Ведь укромное место, снаружи его не видно, гости сюда не заходят. Двор зарос лебедой и сурепкой, в дальнем углу лежал строительный мусор. Много – машиной вывозить надо.

Антон уверенно направился к левому крылу, тому, где стены укрывал вьющийся хмель.

– Вот здесь она была… Да, вот есть, смотрите…

Он отвёл листья хмеля, и Аня увидела дверь – тяжёлую дубовую дверь в виде арки, обложенную кирпичом.

– Куда она ведёт? – почему-то шёпотом спросила Аня.

– В том-то и дело, что никуда! Это обманка, я же вам говорю. Раньше такое было принято, даже модно. В доме на стене могли нарисовать любимых собак, так реалистично, что гости тянулись их погладить. Или, например, фигуру служанки, метущей комнату. Гости медлили проходить в эту комнату – думали, там не закончили уборку. А это была всего-навсего обманка. Шутиха такая. И эта дверь – это просто картина, вот посмотрите.

Аня провела рукой по штукатурке. Действительно, нарисовано.

– Да изящно как, – подивилась Аня, и вдруг спросила, – А правда, что мама говорила – вы не только врач, но ещё и священник?

Антон поднёс палец к губам – мол, вот об этом не будем.

– Через две недели я вас навещу. А если понадоблюсь раньше, звоните в любое время.