Читать книгу Что сказал Бенедикто. Роман-метафора. Часть 2 - Татьяна Витальевна Соловьева - Страница 3

Абель вошел к Веберу, тот поднялся из кресла, и не то чтобы он демонстративно отвернулся, просто не знал, куда девать глаза. Абель взял его за плечи, настойчиво разворачивая к себе, но Вебер не мог смотреть на его улыбку. Просто схватил бы его, прижался к нему и разревелся, как дурак. И ни о чем бы не говорил и не спрашивал.

Но Вебер сохранял спокойное, отвлеченное выражение на лице. Не маленький. Мало ли, что ему хочется.

– Ну? Ты так и будешь на меня обижаться?

Абель все-таки сумел заглянуть ему в глаза. Он сам обнял Вебера. Вебер никак не реагировал – стоял, как бревно.

– Рудольф, мне самому это все не сказать, чтоб приятно было делать.

– Зачем же ты это делал?

– Надо. Может, потом расскажу. Но ты-то не переживай?

– Я не переживаю.

Вошел еще и Аланд.

– Господин генерал, это просто кошмар – как он на меня рассердился. Он меня просто никогда не простит.

Абель говорил очень серьезно, что, конечно, уже было шуткой. Но Веберу не хотелось шутить.

– Он все еще думает, что ты Карлу руку сломал.

– Гейнц наябедничал? Так он же все врет, Рудольф. У Карла вообще ничего не было с рукой, – он только что сидел – на рояле пассажи гонял. Правда, господин генерал?

– Гонял. Лучше, чем прежде.

– Что вы от меня все хотите? – спросил Вебер, глядя на Аланда. От рук Абеля он избавился, просто оттолкнул от себя его руки.

– Всё. Мне конец, господин генерал. Ни-ко-гда.

– Рудольф, ты сейчас до утра ляжешь спать. Завтра нужно съездить со мной – прочитаешь пару пробных лекций, позанимаешься с офицерами борьбой… – заговорил Аланд.

– Я?! – усмехнулся Вебер. – Что-то я сегодня утомился быть объектом общих шуток, я уже перестал их воспринимать. Извините, господин генерал.

– Вебер, ляг в спать. Я могу не контролировать выполнение этого несложного приказа?

– Да, господин генерал.

– Идем, Фердинанд. Я надеюсь, что ты меня понял, Вебер.

– Я вас не в силах понять, но лечь спать – не трудно.

– Вот именно. Завтра я тебе все объясню, расскажу, что от тебя потребуется. Ты легко справишься. С медитацией у тебя сегодня не заладится – поэтому непременно хорошенько выспись.

Аланд был расстроен – Вебер прекрасно это чувствовал.

Аланд вышел, Абель вроде бы пошел за ним – и вернулся.

– Рудольф, никакой медитации сегодня. Серьёзно тебе говорю. Спать. Утром начнешь новую жизнь.

Он пошел догонять Аланда.

Вебер поплелся в душ, долго обливался то ледяной водой, то очень горячей, улегся в постель и решил, что Аланд прав. Ничего Веберу не хотелось так, как угомонить хоть на несколько часов свое сознание. Он устал сегодня сам от себя. Причем, в общем-то, не первый день ему плохо. Сегодня просто по объективным причинам – хуже, чем всегда. Вебер расслабил тело, блаженно вытянулся во всю длину и задышал глубже и медленнее. Сейчас он успокоится и не будет думать про завтра. Хорошо лежать. Сегодня он просто болен. Он ни на кого не обижается, но после шести лет ожидания – чувство, что над ним посмеялись. А ему все равно по-собачьи дорог побивший его ни за что хозяин. Оттого, что Абель пришел – подержал в руках каменные плечи Вебера, – Веберу немного легче. Хорошо, что Абель становится прежним, всё хорошо, но от этого «хорошо» еще хуже и всё тяжелее. Душа Вебера была слишком потрясена. Вебера ломает. Он котенок среди рыб, или щенок, – что в данном контексте – одно и то же. Вот ему и привязали на шею камень. Ни о чем не думать – спать.

Вебер закрыл глаза – алое пятно, служившее привычными воротами медитации, вспыхнуло, как окна родного дома. Аланд не запрещал. В постель Вебер послушно лег, посмотрит Аланд в свой «экран» – удивится его послушанию, но «медитации в Корпусе никто не отменял». Абель сегодня странный советчик. Медитация успокоит. Даже самая что ни на есть «безмозглая». Просто, как в детстве, с отчаянья провалиться в свои облака. Побыть одному, все забыть, перестать чувствовать это ужасное напряжение. Дрожь отпустила – хорошо. Перед глазами не полыхает. «Может быть, и усну, – решил Вебер, – в конце концов, я просто лег, закрыл глаза и просто дышу. Я не делаю усилий. Я ничего не стараюсь делать».

Алое пятно в центре лба возникло из точки и начало расширяться с огромной быстротой, затягивая в себя Вебера. Вебер был пассивен – он чувствовал, как знакомая сила просто вымела его из тела. Душа, как освобожденный пленник, свободно развернулась, отдалась привычному ликованию, любовалась безграничным простором, красками восхитительных астральных небес. Пожалуй, такого засилья и блаженства света Вебер не испытывал никогда – он даже не подумал, он почувствовал, понял, что, наверное, сегодня упал на дно для того, чтоб очиститься для новых высот, что месяцы изнурительного томления были для того, чтобы приблизиться к этому рубежу. И вдруг маленькая черная точка возникла на светлом горизонте, Вебер присмотрелся, – но точка, мгновенно разрастаясь, молниеносно приблизилась – и какая-то ничего общего не имеющая с человеческой сила мощнейшим ударом сшибла его с небес.

Вебер открыл глаза. Он не понимал, что с ним произошло, может ли он дышать, шевелиться. Тело распластано потрясением – но иным. Что за сила сшибла его, что за астральный кулак – и за что настиг его?

Вебер задышал прерывисто, дыхание расслаивалось, дрожало, какие-то спазмы передергивали тело. И все-таки Вебер задышал. Смог немного пошевелиться. Ему было страшно закрывать глаза, потому что едва он смежил ресницы – его снова поволокло из тела. Вебер, почти таращась, сел на постели – сидеть ничуть не лучше. К положению сидя тело даже лучше приучено во время медитации. Можно лечь на бок, уткнуться, подбить под грудь подушку.

Вебер закопошился на постели, отыскивая себе более или менее пригодное положение для сна, но будет ли сон? По телу опять гуляла дрожь – как после удара током, все нервы, кажется, вмиг оказались воспалены, сами став оголенными проводами. Вебера охватила паника, ему хотелось вскочить и бежать к Аланду, все рассказать, попросить защиты, помощи. Он не хотел своевольничать – ну разве самую малость. Что теперь вообще с его телом? Чем больше он осознавал то, что произошло, тем ужаснее становилось у него на душе.

Даже Небеса его отринули.

Что за день сегодня?

Мозг лихорадочно припоминал всё, что Абель ему говорил, когда они шли от машины. А говорил он много нового – начиная с угрозы так и умереть дураком и заканчивая тем, что надо уходить из Корпуса. Да и в зале. То, что Абель подразнил всех, странно – но пустяки, он говорил о другом.

Вебер был в панике, словно тот ужасный кулак все еще наматывает на себя его тело.

Готов ли он умереть? Может, это и не страшно. Не страшнее ужаса, в котором он оказался. За что ему цепляться? Даже Абель только смеется над ним.

Вебер заставил себя подняться, натянул форму, вышел на улицу, пошел к Аланду, почти дошел до его дверей – двери распахнуты, в комнате Аланда голоса. Там все, обсуждают какие-то рукописи. Аланда не слышно, но он тоже там. Фердинанд уже в роли души компании, Карл говорит совсем не голосом пострадавшего человека. Похоже, что даже пьют вино.

Нет, Вебер не может этого понять, он туда не пойдет. Отослали спать, а с ним, что с ним творится?

Вебер внутри себя слышал фразу Абеля, выплывающую в сознании – о великом разносе. «Ничего не бойся». Пошуметь? Да, он сегодня, как футбольный мяч, вылетел за ворота. И никто не торопится его поднять.

Смех в комнате Аланда доводил Вебера до тихой, бессильной ярости. Безмятежный рассказ Абеля. Заинтересованные вопросы Гейнца, Клемперера. Странно, что Кох молчит, но кто-то к нему уже обращался – он там.

– Хорошо, – прошептал Вебер и пошел к гаражу. Прокатится на машине, может, это успокоит.

В гараже он увидел на полке кем-то оставленные деньги, – судя по сигаретам рядом – Карла. Вебер забрал сигареты, деньги, нашел зажигалку. Открыл ворота и выехал. Сейчас всем не до него – догонять не будут. Но когда-нибудь спохватятся. А он – он и сам понятия не имеет, что он сейчас сделает. Пусть выгоняют. Пусть делают, что хотят, но он тоже человек – и с ним не надо так поступать. Они забыли, что ему не шестнадцать, а двадцать три.

Вебер резко затормозил у какого-то ночного кафе. Денег немного, но на бутылку вина и какую-нибудь закуску, наверное, хватит.

Вебер изучил меню, прейскуранты – с лихвой хватит.

Заказал портвейн, ткнул наугад в название каких-то салатов. Раскурил сигарету – первую в жизни. Покашлял. Но ничего. Терпимо. Официант услужливо наполнил фужер, предложил мясного. Вот от этого увольте. А может, и надо наесться мяса, пусть хоть стошнит. Накуриться. Напиться спиртного. И можно смело ехать спать – в медитацию не выбросит, а, следовательно, не вышвырнет и из нее. А что ему скажут утром на построении, которое Аланд по такому случаю, надо думать, организует, – не важно. Что будет, то и будет. Разбор полетов может быть даже приятен – Вебер все им выскажет начистоту.

Вебер докурил – есть совершенно расхотелось, попробовал портвейн – не вино Аланда, дрянь, но ничего. Пьют же люди. Им весело. Может, и ему станет весело. Он хочет, чтобы ему стало весело. Вебер наливал и пил. За полчаса бутылку он опустошил и понял, что не встанет. Попросил воды. Голова страшно отяжелела. Он положил ее на руки и заснул, сидя за столом. Весело не стало, стало плохо. Его под руки вывели к машине, помогли свалиться на сидение. Кафе закрывали, на улице светает. Потихоньку надо доехать, чтобы в таком виде предстать перед ними – не зря же он так измучил себя, набивая тело всякой гадостью.

Приедет как раз к разминке – это будет хорошо.

Посмотрим, как у вас вытянутся лица.

Вместо дыхания в Вебере прочно поселилось какое-то напряженное, яростное сопение, дышалось тяжело, приходитя прилагать усилия. Астральным кулаком его садануло куда-то справа под ребра. Канал печени блокирован – вот тебе и приступы беспричинного гнева, – так, кажется, когда-то объяснял Абель? Вспышки ярости. Сам не знал, что в нем столько злости – пусть вся выйдет. Но почему так трудно дышать?

Лекции почитать сегодня? Если слушателей не вынесет вон от его перегара. Надо думать, он сразу понравится – только рот откроет и дыхнет. А вот устроить мастер-класс по единоборству – это было бы хорошо. Нет слов, как хочется кого-то просто бить. Молча, без объяснений и комментариев. Или чтобы его в лепешку отбили. Это все равно.

Вебер хотел узнать время – часов на руке не было. Так беспробудно спал, что кто-то их снял? Нет, после душа забыл надеть. Судя по солнцу, которое еще не показалось, – пяти утра нет. Можно еще покататься. А может, уж последовать примеру Гейнца и взять финальный аккорд где-нибудь в доме терпимости? На пьянство позлятся для порядка, а вот уж это не простят. А Веберу и хотелось, чтоб не простили – потому что он тоже их не прощает.

Сейчас Вебер куда-то гнал машину – понятия не имел, куда едет, но час мертвый, все уже где-то пристроились на покой. И хорошо. Мысли-то мысли, но женщин он боится, он понятия не имеет, как с ними говорить, а не то что – поцеловать незнакомую женщину, раздеть ее и себя при ней. Вебера уже заливало краской. Гейнц молодец – он и в шестнадцать лет это сумел, чтобы сделать всем и себе назло. Но с ним на эти темы не поговоришь – он и вспоминать этого не хочет. Ладно, можно и так всех позлить. Значит, он едет назад.

Вебер решил, что на дороге он развернется, лихо завертел руль – и машина съехала с обочины в кювет. Встала почти вертикально – носом в какую-то грязь. Апрель. Снег сошел. И в этой низине стоит вода. Ударился Вебер не больно – шишка на лбу, ткнулся грудиной об руль, дышится плохо – но и так не дышалось. Покашлял – удивился, что на губах кровь. Выдохнул посильнее – кровь побежала по губам – и снова зашелся кашлем. Вебер подергал дверцу – заклинило. Потянулся к другой – но та по самое стекло в воде, и так сочит в салон. Ну, и черт с ним – открылась, вода полилась – ледяная. С зеленой жижей и грязью. Вебер кое-как переполз к открытой двери – вывалился в воду, – там по грудь, холодно ужасно. И на что он будет сейчас похож, когда вылезет? На кикимору он будет похож, болотную – болотнее не бывает. Встает вопрос – как он вытянет машину? Ее залило водой – совсем просела. Дно вязкое, ноги не вытянуть – он уже без сапог. Вебер замер в воде, вдруг понимая, что у него нет сил выбраться отсюда. Он не хочет, чтобы дальше что-то происходило, чтобы над ним хохотали – а он больше, чем смешон. Сам бы со смеху умер – привидься ему такое. Пистолет, конечно, намок. Не выстрелит, а было бы хорошо.

Вебер вытащил его из-под воды. Руки трясутся от холода. Если выбраться и убраться в лес – то, может, подсохнет и ничего. Не ожидая выстрела, Вебер повертел пистолет, нажал на курок – и полетел спиной на машину. Выстрел прозвучал и обожгло ребра на левом боку. Вода около него быстро замутилась и заалела. Теперь бы надо быстрее довести дело до конца – а он от неожиданности выронил пистолет. Нырять в эту грязь было противно – отец и мечтал утопить его в навозной жиже. Какие-то грехи ему, видно, списались, – вместо навозной жижи – болотная. Лучше, конечно. Вебер попытался набрать побольше воздуха в легкие – и его почти вывернуло с этим диким кашлем и хлынувшей горлом кровью. Голова закружилась – и белая пелена скрыла все. Руки еще цеплялись за распахнутую дверцу машины, но он понимал, что падает – и ничто его не спасет, он утонет в этой ледяной мутной луже. Смешно. Достойный финал. Видите, господин генерал, вам даже не пришлось привязывать камень.

Вот тебе, Гейнцек, и концерты Моцарта. Вот тебе, Абель, и орган у отца Адриана. Вебер чувствовал, что все его существо – поганое и дрянное – не хочет этого конца. Нужно молчать, нужно смириться. Нужно принять все – как есть. Он нечего себе не приказывал делать, руки сами перехватывали по машине, он выбирался туда, где мельче. Проклятый Абель, лучше бы ты не возвращался никогда! Тогда Вебер бы тихо сгнил от отвращения – теперь он понимает, почему ему стало все постыло. Он не понимал, но чувствовал ложь. Он любил их всем сердцем, а им и дела до него не было: пригрели убогого, чему-то подучили, чтобы мог себя прокормить, и пора уходить. Лучше бы Аланд не снимал его с вил, отец был добрее. Сейчас бы Вебер семь лет как покоился под спудом родового дерьма, но его бы хоть никто не нашел и не увидел. Теперь – все повторяется. Будут тянуть машину – найдут и его, неприятные хлопоты.

Ноги подгибались, Вебер повисал на руках. Куда он так стремится? Если бы они только знали, как он их всех ненавидит сейчас. Особенно тех, кого любил больше всех. Вебер отпустил руки, повалился в воду и снова на чем-то повис. Он не видел, на чем. Ничего больше не видел.

И Небеса свои, предавшие его сегодня, – он тоже ненавидел. Будь проклято всё.

Но это что-то, что его удержало от падения в воду лицом, волокло его вверх. Это, наверное, черт по его душу. Привет тебе, черт. Что уж тебе досталось – то и забирай. Меня уже можно не разделывать, – готовая отбивная – с кровью. Жарь – не хочу. Вопить не буду. Буду лежать тихо и спокойно. Могу даже поулыбаться.

Вместо дыхания – одна икота. Тело обвисает и обвисает. Вебер все-таки открыл глаза. Вот это хуже любого черта – потому что волок его Кох.

Ему бесполезно говорить, – не бросит. Кох вытащил его на шоссе – еще приятнее: и Абель, и Аланд – все здесь.

Вебер морщился и с отвращением отворачивался.

– Отстаньте от меня все! – шептал он. – Ненавижу!

Он все-таки это сказал, он сам слышал свой булькающий, шипящий голос. Но гнева в нем достаточно.

На него не обращали внимания, точнее, на то, что он говорил. Руки Абеля уже колдовали над раной. Его засунули в машину и мчали – дураки.

«Я не буду жить среди вас. Я вам никогда не прощу того, как я вас любил. Вы растоптали во мне любовь, а жить ради ненависти – глупо. Живите и смейтесь, совершенствуйте сознание, читайте древние рукописи, пейте кофе, хорошее вино, трехсотлетний коньяк. И живите тысячу лет». А ему и его двадцати трёх с головой хватило. В детстве он правильнее все понимал: он знал, что жизнь – это у других, а он пришел, чтобы наглотаться дерьма и исчезнуть. Как он мог обольститься на какие-то любящие глаза? Это все лицедеи…

Вебер открыл глаза – комната Абеля. Сам Абель. Рядом Аланд. Абель приподнимает голову Вебера, пытается напоить. Вебер тратит все силы, но бьет рукой по стакану – вода обливает Вебера, но и на Абеля попадает. Абель как-то незнакомо, просто страдающе усмехается.

– Ну что ты, как маленький, Рудольф, разобиделся! – говорит Абель.

Он перехватывает руку Вебера – в нее воткнута игла, к игле подсоединена прозрачная трубка, по трубке в вену бежит лекарство. Теперь игла поперек – это неприятно, но это не больно. Вебер усмехается все злее, старательно подтаскивает вторую руку и выдергивает противную иглу. Крови снаружи немного, а вот под кожей на глазах дует светло-голубой синяк.

Аланд отворачивается, отходит к окну – обычная его поза. Ему неприятно. И Веберу неприятно. Абель, смахивая со своей лысины пот, невозмутимо перенастраивает систему, переносит на другую сторону, начинает широким бинтом приматывать руку Вебера к металлическому краю кровати – сильные руки у черта, не шелохнуться. Ничего, он свободной вырвет. Но Абель и вторую привязывает, и только потом вводит в вену иглу и прочно фиксирует ее пластырем.

Вебер с усмешкой отворачивается. И этим лысым дураком он жил? Он ждал его шесть лет, считал дни?

Широкими бинтами Абель привязал грудь Вебера, чтобы тот и брюхом не дернул. Ноги тоже. Как мумия – лежи и не двигайся. И что дальше, доктор Абель? И что дальше, господин генерал? Приказывайте, что вы еще не приказали мне исполнить. Мне будет очень приятно больше не выполнить ни одного вашего указания. Ах да, сегодня еще лекции по математике – показательные, во славу Корпуса бессмертного генерала и еще класс единоборств. Ничего – и математики есть получше, не говоря о мастерах боя.

Вебер закрыл глаза. Не сказать что ему очень плохо, но и не хорошо. Дышать все равно нечем. Жар в теле чувствуется, и что еще лучше – внутри горит, а по коже познабливает, то есть жар растёт. С Аландом и Абелем за право не жить поспорить не просто. Повело в сон. Перерыв.

Как из-под воды вынырнул, снова увидел свет окна. Вебер уже все помнит. Он щенок с камнем на шее, но ему хочется улыбаться, причем сразу зло. Потому что те, кто его утопили, стоят с умным видом в соседней комнате и разговаривают о том, как ему еще помочь. Сцена та же. Действующие лица те же. Вебер видит ту же капельницу, руки так же привязаны. Вытянуть руку не удастся, но игла из вены легко вылетает. Вебер медленным, но сильным движением тянет руку на себя, потом толкает ее от себя, смотрит на руку – дует мимо, хорошо.

– Ты уверен, что он спит? Что-то мне сдается, что он нас слушает во все уши.

– Он не должен ещё проснуться.

Вебер закрывает глаза.

Заглянул Абель – хорошо, Аланд бы понял, а для Абеля достаточно закрытых глаз. У него свои думы.

– Не понимаю, как он жить собирается. Я вам говорил, что он из своих детских обид сам не выпутается. Но что он так… Откуда такой поток гнева в нем – я не понимаю. Он же добрейшее, привязчивое существо. Я поражался все эти шесть лет – ведь он все время не отпускал меня.

– Ну, Фердинанд, ты-то для него был всё. Всех погонял, но его не надо было трогать, он был не готов, он не понял тебя. Понял по-своему, понял, что ты посмеялся над ним. Где уж ему это выдержать? Злости в нем и сейчас нет никакой. Злился бы – было бы лучше. Он просто решил не иметь ни с кем дела. Он не только к тебе прирос. Ему все равно, за что любить, – ему главное любить. Он весь из любви. Пока ему есть кого любить – он горы свернет, а если некого – то это, конечно, погибель и ад, который он сам себе и организует. Он терпеливый. Ему все не больно. Больно только то, что он три дня назад здесь в коридоре увидел. Все без него веселятся, а он никому не нужен. Его отправили спать.

– Но ему надо было спать – и он лег, я поглядывал на него – ворочался, но лежал.

– Добавь то, почему он ворочался. Черт его вынес в астрал. Я верю, что он не сильно и собирался, значит, это все-таки было неизбежно. Я не могу ему объяснить, что этап милого детства и безмятежной юности кончился. Что его пойдет сейчас трясти и выколачивать. Теперь еще проблема – у нас полное разочарование, мир состоит из одних предателей. Нет, Фердинанд, я его уши здесь чувствую – хоть ты что говори. Спит он. Не спит.

Аланд подошел к постели, Вебер отворачиваться и глаза закрывать не стал, но смотрел в сияющее солнцем окно.

– Опять выдернул… Полюбуйся, Фердинанд.

Абель тоже подошел, покачал головой. Вебер щурился и рассматривал сам солнечный диск. Хорошо и больно слепит глаза – щуриться естественно, а главное, взгляд не блуждает.

Абель снял капельницу, штатив унес – потрясающе. Может, еще и отвяжет?

Отвязывать не спешат. Главное, лежать тихо. Пусть успокоятся, он не буйный. Все равно не укараулите, хоть часовых поставьте. Люблю я вас, – мечтайте, господин генерал. Я не буду отрицать, что это было, но именно что было. И никаких предпочтений. Вы все одинаковые. Вы все – рыбы. И плывите дальше. На любом вашем рыбьем языке зашевелите губами, если у рыб есть губы. По-моему, нет. Я занесся в своих мечтах, решив, что обрел здесь свой дом, свою семью. Нет – и не надо.

– Рудольф…

Аланд говорит тихо – это вкрадчивый тихий голос лжеца, талантливого актера. Главное, не смотреть ему в глаза: пофакирствует, подчинит – и обманет. И на Абеля – не смотреть, потому что от этого взгляда просто через горло вытянет сердце наружу. А ему, Веберу, тоже бывает больно. Терпеливый он или нет – ему больно ничуть не меньше, чем тем, кто терпеть не приучен. Предательство и обман его терпеть не научили. Его и гнет, и ломает.

– Рудольф, ты ни в какую не хочешь выслушать меня?

– Я не хочу вас ни слышать, ни видеть. Развяжите меня.

– Но ты же должен понимать, что ничего тебе не сделали такого, чтобы ты так переживал. Дело-то не в нас, Рудольф, дело в тебе. Тебе и было плохо, но не было иглы, чтобы нарыв проткнуть. Ты тихо загнивал. Фердинанд тебя поразил – из тебя вся гниль и хлынула. Ты мог зайти и остаться, но тебе нужно было не на пир, тебе нужно было выплеснуть то, что тебе не давало спокойно жить. Так и вышло. Пора поправляться и радоваться, больше в тебе ничего не нагнивает. Никто не отказывался от тебя, тебя как любили, так и любят. А главное, что и ты – как любил, так и любишь. Ты выплеснул все скверное – оно скопилось, потому что твоя жизнь застоялась, затопталась на месте. Пришло время перемен, ты просто снова меняешь кожу. Это больно. Ты опять перепутал трансформацию сознания и тела со смертью, а это не смерть. Ты становишься сильнее, взрослее, но так реагировать, как ты, нельзя. Ты едва не погиб. Если перед каждой новой ступенью ты будешь пытаться себя убить, то на какую-то ступень ты не поднимешься из-за этой своей скверной привычки. Фердинанд перебаламутил не тебя одного, но все как-то сумели справиться с собой – и все разрешилось. Хорошо, Вильгельм тебя укараулил. Ты выстрелил и попал в себя случайно. То есть ты уже перешел черту – предупреждение серьезное. А то, что тебя сбросили с твоих небес, – знак, что ты вышел к более высокому плану, не раздав необходимые земные долги. Надо их отдавать, потому тебе придется поработать в мире. Тебя не гонят отсюда, для тебя без этого перекрыт путь наверх.

Бинты были отвязаны. Абель делал компресс на отекшем сгибе локтя. Вебер сел, и в глазах тут же замутилось. Абель с улыбкой приложил голову Вебера обратно к подушке.

Вебера передернуло от его улыбки. Так хотелось ему опять реветь и тереться о его руку лбом, так хотелось, чтоб Аланд обнял его и говорил, говорил своим глухим – сокровенным голосом, и чтобы все оказалось, как было когда-то раньше.

– Ну, что с ним делать? – улыбался Абель. – Обнимите вы его что ли, господин генерал. Рудольф, да я сам с тебя шесть лет глаз не сводил, прости уж за бестактность. Ты жил так славно, мне было так спокойно оттого, что я купался в твоей любви. Ладно, братишка, не сердись на старого лысого дурака. Мы с тобой еще омуты побаламутим.

– Я тебе, Фердинанд, такие омуты устрою. Ты мне едва Вебера не спровадил к чертовой матери. Такую анафему от этого сгустка любви заработать – надо суметь.

Вебер снова упрямо садился и с прежним прищуром строго сказал Абелю:

– Дай сюда одежду, Парацельс лысый. Без твоих иголок встану. Даже еще лучше. Руки целее будут.

– Вот как! – Абель развел руками. – А ты, фенрих, трус. Зря в бордель побоялся ехать – все б тебе там и растолковали. Зато бы не стал на трёх метрах с пьяных глаз разворачиваться и в кювет бы не угодил. Мне вот твою сломанную грудину собирать да осколки ребер из лёгких вытаскивать – слов нет, как хотелось. Сам! Теперь-то ясно, что сам. А вот в болото ты сам что-то только носом…

Вебер чувствовал, как предатели-губы улыбаются.

– Я тебе за твою неблагодарность не отдам то, что я приволок тебе из заморского королевства.

– Папку с трактатом, как стать бессмертным?

Вебер сказал и смутился – его вопрос не подлежал обсуждению ни с кем, кроме Аланда. Аланд потрепал его волосы, прижал его голову к груди и отпихнул от себя.

– Фердинанду можно, болтун.

– Нет, фенрих, с бессмертием сам разбирайся, а я таких сладостей привёз!.. Теперь самому есть придется.

Вебер улыбался.

– А я не люблю сладкое, Фердинанд. Вкусы поменялись. Так что сам, когда в бордель соберешься, возьми, девочек угостишь.

Абель изумленно вскинул брови, посмотрел на Аланда, смеявшегося у окна.

– …Нет, но господин генерал? Это что же такое? Это как называется? Фенрих! Тебя кто так научил отвечать?!

– Ты и научил. Тебе можно, а мне нельзя?

– Фенрих, но вообще-то ты туда собирался.

– Я не собирался. Я думал, чем бы вам еще досадить. Чтобы вы уж окончательно взбесились.

В комнату вставился Гейнц.

– Господин генерал, а я смотрю, вы у окна так смеетесь, что мне тоже стало интересно. Фенрих, а ты чего тут в костюме Адама расселся?

– Абель одежду забыл дать.

– Фердинанд, это нехорошо.

– Да ну вас.

– Он мне экзотических сладостей с востока привез, а теперь ему жалко отдавать. Говорит, сам съест, хоть и подавится… – разглагольствовал Вебер, чуть запахнувшись одеялом.

– Фердинанд, не сволочись. Отдай. Ему нужно, у него с мозгами проблемы. А сладкое, говорят, стимулирует…

– Это у тебя проблемы с мозгами, – продолжал Вебер. – И у Абеля.

– Скажи еще, что у Аланда, – подсказал Гейнц.

Вебер с сомнением посмотрел на генерала.

– Нет, не буду я этого говорить. Господина генерала я просто так угощу, хуже не будет…