Читать книгу Что сказал Бенедикто. Роман-метафора. Часть 2 - Татьяна Витальевна Соловьева - Страница 6

Абель гнал машину по городу. Он ни о чем не думал, он считал – и в своем сердце чувствовал жесткие удары сердца Вебера, которых не было. Этот счет диктовал примолкшему сердцу Вебера каждый предполагаемый удар.

Машина влетела во двор госпиталя. Странный вид доктора Абеля охране объяснил только вид пациента, которого он быстро вынул из машины – и прямо на руках, почти бегом, понес тело этого мертвеца не к главному входу, а в патологоанатомическое.

– Я на срочном вскрытии – меня не отвлекать, – бросил он на ходу.

Но пошел он не в прозекторский домик, а свернул во дворе вподвал, которым, кроме доктора Абеля, не пользовался никто. О том, что Абель время от времени работает там, что там у него своя операционная, знала только его ассистентка – Агнес, Абелю иногда приходилось просить ее о помощи.

Вспыхнули лампы, операционная была оснащена так, как этого хотел Абель, – здесь было всё: инструменты, медикаменты, системы вливаний, отличное освещение. Стены изменили окраску, и вместо песчано-желтого стали светло-голубыми вверху и белыми по низу. Белыми и идеально чистыми.

Как сейчас нужна была помощь Агнес. После гибели Штейнгеля доверительных отношений в области экспериментальных операций Абель ни с кем установить не пытался. Агнес звать некогда – это четыре этажа по бессчетному количеству лестниц и переходов. И если он хочет навсегда ото всех скрыть Вебера, избавить его от удушья распадавшегося Корпуса, то привлекать для помощи жену Аланда – опрометчиво.

Их с Агнес связывали только деловые отношения, никогда никаких личных и задушевных бесед. Работалось им идеально. Они без слов всегда понимали друг друга. Он не говорил – она по глазам считывала его намеренья. Она, как и Абель, видела тело пациента насквозь, у нее были удивительно умные руки, никакой женской рассеянности, слабости, она наравне с Абелем могла простоять у операционного стола по десять часов, и, когда он предлагал довезти ее до дома на машине, чтобы ей не идти пешком, она с молчаливым достоинством когда позволяла, а когда и нет. И даже в машине – молчание, взгляд в окно.

Он бесконечно уважал эту женщину, его тянуло к ней, рядом с ней было хорошо. И ничья оценка не была для Абеля так важна – как ее. Если после операции, в коридоре, она говорила, что это было великолепно, – он был действительно счастлив. И вообще из ее внимательных глаз он просто пил веру в себя. Ее глаза одобряли – и он делался выше ростом и шире в плечах, он переставал быть только доктором Абелем, великим хирургом, он становился еще мужчиной и рыцарем. В его смелые решения вдруг вторгался необходимый, иногда дерзкий авантюризм. Где любой бы сказал, что всё, – он продолжал искать пути излечения и чаще всего находил.

Если бы не ее связь с Аландом, он бы нашел способ ее позвать. Даже просто мыслью – она бы услышала его. Но мысли пришлось наглухо закрыть непроницаемой даже для Аланда стеной. Он не столько медициной был занят шесть лет на Востоке. Аланд не имеет понятия, где был Абель. А Абель был в его Школе. Он не думал, что он там окажется, в его голове и мыслей таких не возникло бы никогда – он не настолько был дерзок и амбициозен, чтобы даже предположить, что он может хоть когда-либо там оказаться, но оказался. Это случилось само собой.

Тело Вебера лежало на столе. Руки уже работали. Абель разговаривал мысленно с Вебером – испуганная душа которого не могла опомниться от пережитого ужаса.

– Они забыли о главном, Рудольф, о твоем Бессмертии. Успокойся, это уже позади. Не уходи от меня, будь рядом. Я соберу твое тело, или я не доктор Абель. Подожди, пока я приведу твой дом в порядок. Все у тебя будет хорошо. И любовь твоя никуда от тебя не денется – ты спутал карты, ты создал проблемы, но тебе не вредно еще многому научиться. Это никому не вредно. Любовь того стоит. Она всего стоит – даже их пугливой любви к Истине. Потому что Любовь – это и есть истина. Она ничего не боится. Это замысел Господа, а Он умеет замыслить что-нибудь получше их последних небес. У любви не бывает долгов. Испытания любви – не долги, это ступени к себе самому. Только в любви человек и понимает, кто он такой. Она одна всего стоит. Она одна может всё. Не уходи. Умирать тебе рано. Тем более что это не смерть, а уход, никакой смерти нет – ты-то это прекрасно знаешь. Не оставляй свою девочку, она уже думает о тебе. Хорошая девочка, и главное, твоя, – в этом ты не ошибся.

В дверь тихо застучали – у Абеля дрогнуло сердце, это был стук Агнес. Он уже видел ее встревоженное лицо у дверей, как она нетерпеливо оглядывается, – она знает, что Абель здесь тайно.

Абель не мог оторваться. Он тенью метнулся к двери, локтем поддел задвижку, – когда Агнес вошла, он уже снова склонился над столом. Агнес закрыла замок, сменила халат, моет руки – и только потом вопрос.

– Доктор Абель, мне сказали, вы на экстренном вскрытии, что-то важное? Вам помочь?

– Вставайте, шейте, фрау Агнес. Скорее. Это хорошо, что вы пришли.

– Почему вы меня не позвали?

– Времени не было. Скорее – сначала крупные сосуды.

– Боже, что у него внутри? Падение с высоты? А голова? Странно – совсем незначительное сотрясение…

Она уже шила.

– Почему – здесь? Кто это?

– Неважно, фрау Агнес.

– Но он мертв, доктор Абель. Что мы делаем?

– Неважно. Продолжайте работу.

Она замолчала, пальцы ее ювелирно сшивали сосуды, ткани, вправляли и расправляли органы.

– Доктор Абель – он мертв уже при мне час. Зачем мы это делаем?

– Делайте, фрау Агнес.

Абель зашил грудную клетку, Агнес заканчивала с животом. Абель вынул из нагрудного кармана под халатом флакон, набрал в шприц препарат, пристроил иглу для введения в сердце.

– Искусственное дыхание, фрау Агнес. Дышите, фрау Агнес.

Она ничему рядом с Абелем не удивлялась, но теперь удивилась.

– Доктор Абель?

– Дышите! – повторил он твёрже.

– Доктор Абель, он при мне мертв столько времени.

– Дышите! – он повысил голос – чего и представить Агнес не могла. – Мне самому это делать? Тогда отойдите.

Впервые в жизни Абель напоминал ей сумасшедшего. Но она сохраняла спокойствие. Отворачиваясь, положила на синие губы салфетку и, разжав, как ни странно, мягкие, даже не остывшие челюсти, вдохнула глубоко и выдохнула странному покойнику в рот.

– Спасибо, фрау Агнес. Еще. Еще, я вас прошу, – он извинялся голосом за вынужденную резкость и вводил препарат в сердце.

Тело дрогнуло короткой судорогой и застыло.

– Дышите.

Он выждал и продолжил вводить препарат – судорога повторилась, она была мельче, «подробнее», на нее откликнулись все группы мышц, и Агнес показалось, что шелохнулось вставшее сердце. Она продолжала дышать. Массаж сердца при таких разрывах – даже только что зашитых, понятно, был невозможен. Что вводил Абель – она не знала. Это какой-то новый его препарат.

Минуты через три он решительно ввел все до конца, – тело ответило судорогой, которая разрослась в пока судорожное раздувание легких – первый самостоятельный вдох.

– Есть, – улыбнулся Абель. – Молодец, Рудольф. Дыши. Дыши. Давай, мой дорогой… Фрау Агнес, – у меня в сейфе в кабинете – в металлической коробке – еще такие флаконы, пожалуйста, принесите их.

Абель продолжал мысленно диктовать сердцу Вебера толчки – но теперь сердце отвечало.

– Это – Вебер?.. – прошептала Агнес в ужасе.

– Неважно, – повторил он. – Этому парню терять было нечего, вы это видели. Но он молодец. Прошу вас, сделайте сразу. Вы понимаете, что он не стабилен.

– Фердинанд, что вы ему ввели? Как это может быть?..

– Надо скорее, фрау Агнес. Представится случай – расскажу. Одна просьба, господину Аланду о том, что я здесь и что я здесь делаю, говорить пока не надо. Мы с ним не договорились. Он может мне помешать, и для Вебера это будет печально.

Она почти убежала, позабыв, что наряжена под сорокавосьмилетнюю даму. Абель улыбнулся ей вслед и, наконец, опустился на стул, глядя на всюду выведенные дренажи. Встал, ввел себе в вену толстую иглу для прямого переливания крови, спустил кровь, пока она ровно не потекла в чашу, и второй конец трубки с иглой ввел в уже набухшую, упругую вену Вебера.

– Ты забудешь, Вебер, о том, что с тобой произошло. Что это сделал с тобой твой лучший друг. Ты не должен этого знать и помнить – с этим трудно жить. Во всяком случае – пока. Будем считать, что тебя сбила машина. По травмам похоже на тупой мощный удар. Дыши. Это счастливое для нас с тобой место. Выкарабкаемся. И не сердись на меня – у меня просто слишком мало времени. Ты был, в общем-то, прав, мое место в холодильнике. Потому я так и спешил. Я готов зашунтировать аорту Анны-Марии. И вот уж не думал – что придётся делать это тебе.

Вторую руку Абель держал над головой Вебера.

– Ты здесь, Рудольф. Ты здесь, не ушел. Я знаю, что ты терпеливый. И это тебе пригодится. Так что, видишь, ты думал, что все можешь вытерпеть – и узнал новую боль, теперь ты знаешь, что бывает боль, вышибающая из сознания взрывом, похожим на рождение новой звезды. И это тоже надо уметь пережить. Потому что рождаться еще предстоит не раз. Ты упрямый, ты умеешь посмеяться над смертью. Это надо получше отрепетировать. Мне больше всего жаль оставить тебя. Тебе будет трудно. И если этот старый осел смог сказать Гейнцу «молодец» после всего, что тот с тобой натворил, то тебе не стоит туда возвращаться. Я тебя спрячу, подучу, уйдешь в Школу… Хочется, чтобы это было именно так. Если бы не моя внезапно возникшая верная смерть, я ушел бы с тобой. Себе я помочь не могу. В этом не могу. Кому другому – помог бы. А вот остановить сердце себе, чтобы убрать опухоль, а потом самому себя запустить?.. Это смешно – это было бы очень смешно. Но это то, чего не бывает. Мне не страшно умереть, мне жаль оставить тебя псам на съедение. Ты нежный, тонкий мальчик, – и тобой кормить псов – когда в тебе столько поэзии – как кормить свинью жемчугом.

Сердце Вебера упрямо билось, и тень румянца проступила там, где только что была бледность и синева.

– Вот, доктор Абель, – Агнес вернулась.

Абель стоял у стены, прислонясь, потому что у него самого кружилась голова. Грамм восемьсот крови он Веберу влил. Пульс полнее – дальше растворами.

– Наладите систему, вводите пока физраствор, я поставлю катетеры. Похоже, что все даже работает.

– Как вы это сделали, доктор Абель?

Абель, как фокусник, с улыбкой развел руками. Это был жест, который был и у Аланда. Абель снял иглу, Веберу подсоединил капельницу и тяжело опустился на единственный стул операционной. Лоб его взмок, он улыбался своим мыслям – и Агнес видела, что у него нет сил встать за салфеткой. Она сама, как во время операции, обтерла ему лицо. Он благодарно улыбнулся и ей.

– Внизу никого не было? – спросил он.

– Никого, доктор Абель.

– Тогда, если вам не трудно, откройте, пожалуйста, дверь. Вебера можно прикрыть простыней. Очень жарко. Я, с вашего позволения, сниму мундир… Так торопился, что халат нацепил поверх, а теперь из меня вытапливается последний подкожный жир, думал, что я у меня его уже не осталось…

Голос его тоже во многом копировал интонации Аланда. Он встал. Пока она открывала дверь, он уже снова набросил халат, отогнул пониже ворот, расстегнул пуговицы на груди пониже, все отворачиваясь от Агнес. Ему было плохо, лоб снова блестел.

– Вы можете идти, фрау Агнес. Ваша помощь сегодня была бесценна. Не знаю, как вас благодарить…

Он снова сел, причем вынужденно, он собирался пойти налить себе воды. Агнес подала ему воды. Он жадно пил, не забирая стакана из ее рук. Взгляд ее коснулся его открытой груди, и она увидела причину его страдания.

Видно было, что он привык превозмогать болезненное состояние, что он и сейчас приспосабливался к боли, лишь бы случайно себя не выдать. Знал ли он о том, что ним на самом деле? Коварная звездочка вгрызалась неровными краями в сердечную перегородку Фердинанда – он смертельно болен. Не может быть.

Агнес ясно видела на его сердце опухоль со зловещими размытыми краями. Это так поразило её, что рука сама отогнула на груди Абеля шелк рубахи, мешавший ей хорошенько рассмотреть сердце Фердинанда.

Абель доверчиво улыбнулся ей и накрыл ее руку своей. Она перевела взгляд ему в глаза, пытаясь понять, знает или нет, но он просто любовался ею, чуть зарозовел, отвел взгляд, коротко усмехнулся и не выпустил ее руку, даже когда она ее потянула. Он продолжал бороться с собой, молчал и держал ее руку в своей все крепче.

– Спасибо. Мне очень важно, что вы коснулись меня. Для меня нет ничего дороже сейчас, чем ваше прикосновение. Не забирайте руку, прошу вас, – он поцеловал её запястье и приник к нему лбом.

– Не уходите.

– Что с вами, доктор Абель? У вас болит сердце?

– Да. Наверное. Вы подошли ко мне, фрау Агнес, может быть, слишком близко. И я вам благодарен за это.

Он встал, глаза его были теперь прямо над ее глазами, и он еще немного склонился к ней, чтобы быть еще ближе, и коснулся ее лица.

– Я же знаю, какая вы. Я очень не люблю этот ваш маскарад. Он вас прячет от других, но не от меня.

Ее рука все равно легла ему на сердце, встав между ними барьером. Она рукой выслушивала его сердце: тянущий, сосущий холод смертельной воронки – водоворота.

– Фердинанд, тебе надо отдохнуть. Я сама все, что нужно Рудольфу, сделаю. Ты будешь говорить мне, я буду делать. Не вставай, сиди. Я вижу, что тебе плохо.

– Вы не то говорите, фрау Агнес.

Он взял ее за плечи. Преодолевая сопротивление ее руки, склонился к ее волосам, осторожным, но сильным движением прижал ее к себе, отстраняя ее руку, отделявшую его грудь от ее груди. Оттолкнуть его было немыслимо. Но Агнес и грудью чувствовала страшный, тянущий холод его больного сердца.

– Не надо, Фердинанд. Тебе плохо, я понимаю, ты не в себе, но нельзя.

– Да, горячим любовником меня не назовешь. Но я давно, очень давно, хотел вас обнять.

– Не надо, Фердинанд, – повторила она..

Он послушно опустил руки, отошел к столу.

– Простите мою дерзость, фрау Агнес. Это и не дерзость – если подумать. Вы, на самом деле, почему-то всегда много значили для меня. Не обижайтесь на мою выходку. Я никогда бы не захотел вас оскорбить. Я давно люблю вас. Я вас уважаю и очень люблю. Вы великая женщина – с вами некого сравнить.

– А как же Анна-Мария? – Агнес улыбнулась.

Он вопросительно, с новой надеждой оглянулся на ее улыбку, кивнул, принимая ее игру.

– Аланд говорит, что она моя сестра. Я люблю ее. Мы с ней большие друзья. Не будь ваш муж так многодетен – я был бы с ней счастлив. Вам удалось родиться не его дочерью. Немногим так повезло на свете.

Он говорил очень серьезно и опять с аландовскими интонациями, но игра давалась ему все труднее, он пересиливал себя.

– Прошу прощения, фрау Агнес. Идите, отдыхайте. Я управлюсь.

– Вам ничего не нужно, доктор Абель?

– Я бы не отказался от вас, – он сохранял на лице прежнюю серьезность, почти строгость. – И, может, еще от глотка красного вина, кофе – а то после кровопускания голова кружится и тошнит, как на третьем месяце беременности.

– Хорошо – кофе, вина, что еще?

– Я же сказал – вас. Но сеньор Аландо может на это рассердиться.

– Он может разве что на тебя рассердиться, Фердинанд. И сильно.

– Ну, это-то пустяки. Что ему на меня сердиться? За то, что я украл Вебера и всего разок обнял его жену? Вас было за что сегодня обнять, даже если бы я не испытывал к вам никаких чувств. Я не вижу, из-за чего ему сердиться. Но если вы намерены принести вино, то принесите уж хлеба и сыра, я толком не ел, наверное, уже два дня, все не до этого. Принесёте? Или мне лучше ни на что не рассчитывать?

Она, улыбаясь, пошла к дверям.

– От жажды и голода я вам умереть не дам. Из препаратов, медикаментов что-то нужно?

– Я запишу. Главное, Аланду нас не выдайте. Надеюсь, он не выплеснет за это на вас свой гнев.

– Он никогда не делает этого, Фердинанд.

– Плюс в его пользу. А я вот… под горячую руку… Мне стыдно, фрау Агнес.

– Фердинанд, кто так избил Рудольфа?

– Всего один удар. О, прошу прощения – два. Первый – предупреждающий – был в лицо. Я забыл обработать. А второй – это все остальные проблемы. Коронный удар Аланда.

– Фердинанд, этого не мог сделать Аланд.

– Я не сказал, что он. Сказал, что это его удар. Им владеют, кроме Аланда, трое. Я, Кох и Гейнц. Кто из нас троих это сделал?

– Гейнц?!

– Да, наш светлый мальчик со скрипкой, лучший друг Вебера. А теперь представьте, что то же самое мне еще предстоит сделать с Гейнцем.

– Ты не сделаешь этого, Фердинанд.

– Вы так думаете? А я не уверен. Единственное, что господину адепту самому его шить придется. Вряд ли он справится – разве что вы ему объясните. Но у них с Гейнцем группы крови не совпадают, так что шансы ничтожны. Я страшно рассердился на них, фрау Агнес. Я понимаю, что Веберу еще собирать и собирать тумаки – но это?.. Это ошибки Аланда. Сначала он прозевал Вебера в медитации. Потом допустил, чтобы Гейнц это натворил. Он не справляется со своей работой.

– Фердинанд, Гейнц не должен был так поступить. Там было что-то еще, что для Гейнца оказалось не по силам.

– Аланду оказалось не по силам управлять Корпусом – вот и всё. Я не в восторге от самой идеи его создания, но не буду гадить на ветку, на которой сам много лет сижу. А главное, вы знаете, за что они его убили? Пару дней назад этот мальчик неожиданно для себя встретил свою любовь, сразу сообразил, что к чему. Аланд, конечно, его, как открытую книгу, читает. Но Вебер и раскаянья изображать не стал, заупрямился. Он не хотел уходить из Корпуса – ясно, что это его дом. Но при поставленном выборе – она или Корпус – выбрал ее. После того, как он в астрале заработал пробоину в сердце, у него развилась мерцательная аритмия, фибрилляция – и полная остановка. За два дня несколько приступов, причем сам он не мог выйти из комы. Его приходилось выводить. На него же все прогневались, а святой Гейнцек, прежний завсегдатай борделей, просто обезумел от гнева: как это Вебер посмел променять Корпус (то есть их) на какую-то… А для него не какую-то. Я до конца дней готов его носить на руках за то, что он выбрал любовь. Я все сделаю для их любви. Он их не испугался, не испугалтся их хваленой смерти. Он-то знает, что это просто глаза лесного чудовища, внезапно возникшие из темноты, – жаль, что не настоящие. Как он семь лет назад веселился в этом подвале, когда смерть стояла с ним рядом. Вы помните эту историю? Я не отдам его. Это самая тонкая душа в Корпусе. Он вроде бы против всех невзрачен, ничем особо не блещет, но я знаю, что главный в Корпусе он. Я был все эти годы в Школе, где когда-то учился сеньор Аландо. Я полагал, он умнее, мудрее, но чем дальше, тем больше я разочаровываюсь в нем. Так как, фрау Агнес? Не поздно одуматься и вернуться к мужу с покаянием – и я не буду рассчитывать на вашу помощь.

Глаза его улыбались тихо и приветливо.

– Не думайте, что я посмею вас осуждать за это. Я знаю, что Аландо помешан на Вас – его легко понять. Мне, конечно, своей убогой лысиной никогда не затмить его роскошной шевелюры. Решайтесь, я должен понять, на кого и на что мне рассчитывать. Или мне ни на кого не рассчитывать – как это всегда и было.

Абель закончил процедуры над телом Вебера.

– У тебя достаточно обезболивающего, Фердинанд? Если он очнется…

– Я не дам ему пока очнуться, подержу его немного в коме, ему нельзя напрягаться – надо, чтобы ткани схватились. Погуляет пока по своим небесам, я присмотрю за ним. У Вебера в кармане где-то валялись сигареты Карла – стащил, засранец. Хотите закурить? Дрянь, конечно, но сейчас любые пойдут. Не знаю, как вы, а я адреналина сегодня годовую норму выработал. Я знаю, что иногда вы любите покурить в одиночестве, и знаю, что Аланд об этом не знает, – следовательно, вы тоже умеете от него закрываться.

– Ты не прав. Аланд знает. Но он видит, что я закрываюсь от него и не говорит об этом. В такие моменты он просто бывает необыкновенно нежен со мной.

– Не говорите мне про его нежность, знали бы вы, как он меня бесит. И всё-таки вы закрываетесь от него. Интересно, против чего вы бунтуете?

– Мне очень его не хватает. Но мне не хочется этим его беспокоить.

Она взяла сигарету, они с Абелем закурили, чуть улыбнулись друг другу. Абель продолжал пытать ее глазами, стараясь прочесть ответ на свой главный вопрос, останется ли она с ним, но она смотрела на Вебера. Не останется.

Тело Вебера еще не ушло полностью в свою автономию. Абель чувствовал в себе в его сердечные сокращения. И он памятью тела чувствовал грудь Агнес, вплотную прижатую к своей груди.

Все равно он знает, что она его любит. Ее преданность Аланду не позволит ей в этом признаться. Почему ему так странно, остро хочется ее обнять, долго-долго смотреть ей в глаза, почему так хорошо, когда она рядом – и будет так страшно, если она уйдет?

Вебер зашевелился, чуть застонал. Абель быстро склонился над ним, отшвырнув сигарету на каменный пол.

– Отвлекся я от тебя… Спать, Вебер, спать. Спи, не шевелись.

Вебер тронул губами смоченную салфетку и снова обмяк.

Абель повернулся к Агнес.

– Фрау Агнес, я вас очень прошу – ко мне сострадания проявлять не нужно. Хотя бы два дня не говорите ему, что знаете, где мы, чтобы швы прочно схватились, и я убедился, что нет инфицирования внутренних швов.

– Я не считаю, что вы правы, но пишите список того, что вам нужно, я посмотрю за мальчиком. Пишите, доктор Абель.

Абель потянул стул к столу. «Всё-таки – доктор Абель…»

Для любовного рандеву он, конечно, не в лучшей форме – особенно, если поспорить за женщину надо с Аландом. Ну да что на него нашло? И списка бы никакого не надо. Попросить ее посидеть четверть часа – принести свои бумаги – кое-что еще можно записать в эти дни затвора. Машина у госпиталя – это плохо. Надо бы отогнать ее куда-нибудь, Аланд машину может найти. И он догадается, где Абель, при помощи самой обыкновенной логики. Плохо и то, что самому Абелю плохо. Вебер без него не выкарабкается. А очень уж хочется, чтобы он еще покуролесил, походил влюбленный и счастливый и сделал нос этим аскетам…

Абель опустил лоб на руку.

– Фрау Агнес, я думаю, что есть путь короче. Если вы с четверть часа побудете… Я сам себя всем обеспечу. На проходной все будут знать, что я уехал, назад я вернусь иначе. И вы не будете подставляться из-за меня.

Он говорил прерывисто, сутулился все сильнее, спина его была сильно напряжена, и дышал он с усилием. Но когда ее руки легли ему на плечи, он замер, выдохнул чуть свободнее, продолжая усмехаться на свое странное блаженство.

– Фердинанд, тебе не надо никуда идти. Ты ведь знаешь, что ты болен. Аландо знает об этом?

– Нет.

– Тебе плохо. Может, тебе самому принять обезболивающее?

– Не смешите меня, фрау Агнес. Пока вы рядом со мной, я здоров, а если вы уйдете…

Он встал перед ней, снял ее парик, отбросил ее очки, взял ее лицо и засыпал его поцелуями. Она изумленно смотрела ему в глаза, пытаясь от него уклониться, но руки его налились опять такой знакомой аландовой силой, он прижал Агнес к груди, отвергая ее сопротивление.

– Агнес, ты же любишь меня, и я люблю тебя. К чему всё это?

– Ты знаешь, чем ты болен, Фердинанд?

– Чем я болен, не так и важно. Главное, что я знаю, – это то, что вы мне очень нужны. Вы мне очень дороги. Я всю жизнь любовался на вас – и ради вашего взгляда я лез из кожи, я хотел нравиться вам. Пока вы были молоды, вы были не так интересны, но сейчас я вернулся – и вижу, что годы только прибавляют вам красоты и глубины. Я хочу быть с вами последние свои дни – меня просто непреодолимо к вам тянет.

– Фердинанд, ты меня не понял.

– Да? Скажите. Пока вы не сказали, я еще подержу вас в своих объятиях. Я сам не знал, как я истосковался по вам. Пока вы прислоняетесь ко мне, у меня все на месте. Мне даже не так больно, как было минуту назад. Агнес, – он повернул ее лицо к себе, – ну скажи, что ты любишь меня.

– Конечно, я люблю тебя, Фердинанд. Я не могу тебя не любить. Только это не то, что ты думаешь.

– Я не хочу думать. Я хочу просто не выпускать тебя из рук.

Но она вывернулась и отошла к Веберу, чуть мотнувшему головой.

– Посмотри, Фердинанд, он приходит в себя.

– Вместе мы вытащим и укроем его. И все изменится, Агнес.

Он встал рядом с ней так, чтобы плечом касаться вплотную её плеча, и все равно сбоку смотрел ей в лицо. У Вебера все было в порядке – насколько это возможно. Дыхание, пульс, давление в сосудах – на границе нормы. Это уже не кома – это глубокий, гипнотический сон. Мозг Вебера жаль, его надо беречь. Самый быстрый мозг в Корпусе: мысль Вебера вечно спешит, торопится и обгоняет саму себя. Перенервничал ребенок и – хоть его рви на части – спит. Морфий вводил, но немного. Обезболивание преимущественно через поле. Ткани схватываются. Потому и силы Абеля утекли.

Если Агнес уйдет, чтобы вернуться, то Абель сразу в медитацию и до ее возвращения восстанавливается, – поворот событий может быть самый неожиданный. Аланд – серьезный противник. Не стоит сбрасывать со счетов и Коха. Хорошо, если он примет сторону Абеля, а если – нет? Есть вещи, в которых Абель против Коха – просто младенец, да и Аландо, похоже, не в догадывается о некоторых способностях своего любимца. Тоже любимца. У Аланда все любимцы – и все по-своему. Аланду сейчас не позавидуешь, но ему полезно пыль с глаз и мозгов отряхнуть. А может, и с сердца. Аланд не вечен, ему сегодня стало по-настоящему плохо у машины. Потому что и Абель – любимец, и Вебер, и Гейнц. Но сейчас Абель настроен решительно.

Аланд помешан на своей жене, уж кто-кто, а Абель-то это знает. Агнес стоит такого чувства, и Абель не виноват, что тоже любит ее, даже если он не смел прежде свое поклонение перед этой женщиной признать любовью. А если это взаимно, он будет счастлив. Даже если это продлится день, неделю или час. Даже за миг любви – он готов отдать все.

Пусть Аланд походит рогоносцем – он всегда был так уверен, что этого с ним не может случиться, – со всеми остальными – да. А он, покровитель женщин, свою жену сохранит в рабской преданности и верности себе. Его бы и сейчас уже в живых не было, видел бы он, как Абель целовал его жену. Правда, Абеля тоже бы уже не было.

Абель смотрел на ее лицо.

– Так, доктор Абель, я не пойму, чего в ваших чувствах больше? Симпатии ко мне или желания досадить вашему отцу? – в глазах её промелькнуло что-то незнакомое, ироничное, дерзкое. Про это Абель не подумал, что ей его мысли известны, – от нее-то он не закрыт. И не может, не хочет, не будет ни за что.

Вместо ответа он снова обнял ее и пытался поцеловать в губы, но она не далась.

– Вы отвлеклись, доктор Абель. Где ваш список?

Как он ни задыхайся над ней, как ни хотелось бы к ней прислониться, пришлось отойти.

– Если вы привезете бутылку вина – я утоплю вас в своей благодарности, фрау Агнес, голос его в тон ее голосу сделался дерзок. – Это место всем хорошо – нет только королевской постели… Придется довольствоваться разве что парой больничных тюфяков.

– Насчет матраса для себя, раз вы тут собираетесь провести не один день, побеспокойтесь. В соседнем помещении хранятся старые кровати, тюфяки… Обустраивайтесь, доктор Абель, но мне не предлагайте такой мерзости. Или вам придется умереть здесь от жажды и голода, вы ведь не оставите своего пациента.

– Я не люблю ханжества, Агнес. Я люблю тебя, ты меня. Мы не дети. Останься со мной. У нас с тобой может уже никогда не быть этой возможности.

– Её просто не может быть, Фердинанд. Что на тебя нашло? Я не узнаю тебя. Я совсем вас, оказывается, не знала, доктор Абель. Вы всегда поражали воображение своим целомудрием, кристальной честностью и чистотой. А тут… просто ни в какие рамки.

– Хорошо. Я заберу тебя с собой. У меня есть свой дом, не такой шикарный, как квартира Аландо, но нам будет хорошо. Вебера я тоже заберу туда. И если Аланд сунется, я его убью.

– Нет, думаю, что если ты сунешься ко мне, Аландо убьет тебя. Ты его сын, и мне ты как сын. И – как сына – я тебя люблю, Фердинанд, но это не то, что ты подумал…

– Снова родственные чувства! Ни на один мой поцелуй ты не ответила. Принуждать тебя я, конечно, не буду. Идите, фрау Агнес. Не обманывайте мужа. Но промолчите о нас пару дней. Иначе мне Вебера не вытащить и не спрятать от них. Воспоминания о случившемся я ему стер, он им все простит, но если он узнает правду, ему останется только безумие, его душа не выдержит.

Он снова подошел к ней совсем близко, сжимая по-аландовски руку в руке за спиной.

– Агнес, ну к чему нам ломать комедию между собой, когда мы столько лет читаем друг друга по глазам? К чему тешить своей порядочностью твоего старого дурака? Я был в его Школе, принадлежностью к которой он так кичится. Твой генерал – шарлатан. Я благодарен ему за ворота, которые он мне открыл в этот мир, за все, чему он научил меня, за знакомство с тобой. Но ты подумай, ведь он уничтожил своей любовью всех женщин, которые отдавались ему, потому что наверняка его любили… Он сам всегда уводил жен от мужей и сводил всех с ума. Ему не на что обижаться. Если бы я хотел только ему досадить, я бы сделал это иначе. Но мы с тобой молодые, сильные, давно симпатизирующие друг другу люди, не знаю, как ты, но я люблю тебя. Зачем тебе это старый маразматик, который только и делает, что трясется над тобой, как Кощей над зарытым сундуком с золотом. Я не слепой, я всегда ловлю на операциях твой взгляд, – от того, как ты иногда смотришь на меня, я становлюсь всесильным. Я готов поспорить с Аландом за тебя. Что-то же ты вкладываешь в твой взгляд, если он так действует на меня. Я путаюсь в твоих взглядах и твоих словах. Ты почему-то сейчас не веришь мне, всегда верила, а сейчас нет. Я это чувствую.

– Слишком много лет я видела, как вы любите вашего отца. И я знаю, что когда ваш гнев остынет, вы будете сожалеть даже о том, что уже себе позволили. Я не хочу, чтобы вы лишились человека, которого любите и который так любит вас. Фердинанд, я просто тебе помогу, мы останемся друзьями, как это было всегда.

– Как хотите, – он отвернулся. – Насчет моей любви к отцу – вы ошибаетесь. Есть вещи, которые я в нем не понимаю, не принимаю и не приму никогда. Меня бесит его любовь к вам. Я собью ему потенцию, которой он так кичится, и вы будете разве что утешать его в его мужском бессилии. И он еще страшно обрадуется, когда я завалю вас с головой работой, чтобы не стоять перед вами…

– Фердинанд, откуда это в тебе?

– Не знаю. Мне не нравится проснувшаяся в вас добродетельность. Между нами пять минут назад пробегала искра любви, а сейчас – одна фальшь. Я не выношу фальши. Уверяю вас, как бы он потом ни подналег на энергетические упражнения, моего табу он не преодолеет. Во мне течет не его кровь, я больше чувствую в себе черт его отца – Бенедикто, а тот действительно был великим учителем.

– Ты знаешь про его учителя? Аланд уверен, что ты в Тибете учился медицине.

– Я знаю, а ему не надо знать, где я на самом деле был. Я не собираюсь больше терпеть его глупость. Он превратился в выстарившегося спесивого комедианта, из-за него гибнут сильные, светлые души. Вебер в тяжелейшем состоянии, но разве Гейнцу лучше? Я бы не смог себе такого простить. И я не знаю, как бы я разделывался с собой, если бы в аффекте так поступил с самым дорогим мне человеком. Агнес…

– Как странно видеть тебя злым.

– Да. Доброты во мне все меньше. Но гнева моего они еще не видели. Агнес, или останься со мной – или уходи. Я всё равно буду ждать тебя. Агнес, ты вернешься?

– Вернусь.

– Почему ты с ним, Агнес? Почему? Что в нем такого? Да даже этот твой вечный маскарад – это его неуверенность в себе, в тебе, во всем. Неужели ты этого не чувствуешь?

– Это я настояла. Я не люблю скользких мужских взглядов, Фердинанд. Мне от них плохо. И сейчас мне плохо. Потому что ты понял все превратно, ты выпустил из себя зверя.

– И я не могу тебя больше обнять?

– Я сама тебя обниму. Убери руки. Ты озлобленный, больной ребенок, Фердинанд, а никакой не любовник. Пойми это сам. А насчет медитации была хорошая мысль. Ты истощил свои силы. Фердинанд, что ты делаешь над собой? Это началось еще на Востоке? Тебе не смогли помочь?

– Этому нельзя помочь. На свете не все возможно поправить, фрау Агнес. И то, что вы сейчас хотите позвонить сеньору Аландо, – это тоже непоправимо. Вам довольно открыться ему – и он будет здесь. Но вы колеблетесь. Агнес… Что ты делаешь?

– Фердинанд, может, ты поедешь к себе на квартиру, а я, в самом деле, вызову Аландо? Он поможет Веберу лучше, чем ты, и ты не убьешь себя. Вы не будете с Аландо раскачивать общий канат, по которому вместе идете уже столько лет.

Абель сел за стол и порвал чистый лист, на котором список так и не возник.

– Фердинанд, он великолепный врач. Он играл в свою некомпетентность, чтобы ты учился, полагая, что превосходишь его. Фердинанд, он лучше тебя помог бы Веберу, и наверняка только он может помочь тебе – иначе тебя не отправили бы к нему обратно из его Школы. Ты все неправильно понял, Фердинанд. Аланд – единственный, кто способен вам помочь. Ты зря мучаешь Вебера. Надо звать Аланда, тянуть уже некуда.

– Зовите кого хотите. Простите, фрау Агнес. Простите мою непристойную выходку, раз для вас ничего другого не стоит за моими словами, кроме выпущенного наружу зверя, то и забудьте. Живите тысячу лет счастливо с вашим Аландо. Я ни о чем не прошу вас, я снимаю все свои просьбы. Мне становится тяжело в вашем присутствии.

– Фердинанд, тебе просто становится плохо. Тебе самому нужна помощь.

– Ни ваша, ни его – нет. Да уйдите же, наконец! Прекратите меня пытать.

Она пошла к дверям, а из него словно в миг ушла вся его сила, сердце сдавило от боли.

– Агнес, что ты делаешь??..

Он слышал, что она уже ушла, уткнулся в сжатые кулаки.

– Дурак! Дурак. Тупица… – шептал он себе.

Он подошел к Веберу и отвёл взгляд, увидев вновь посеревшее лицо Вебера. Вебер, часто моргая – и ничего не понимая, потянулся лицом к Абелю. Абеля он узнал, губы его безголосо зашевелились, всё в нем сжалось и загуляло страшной, выворачивающей даже дренажи судорогой.

– Фердинанд, убей меня. Скорее… Это – я не могу… это нельзя терпеть…

Что творилось с Вебером он не то что понимал, он чувствовал в себе это нарастающим безумием. Абель стал набирать морфий и замер.

Надо было приказать этому сердцу, сделавшему невозможное, просто остановиться. Морфий Веберу не поможет. Ведь все только что было хорошо. Что он сейчас собирается сделать? Вколоть этому мальчику морфий? Он умрет все равно – и душа его не поднимется, завязнет внизу, отяжелев от наркотика.

– Прости меня, Рудольф… Нельзя, понимаешь? Нельзя, – Абель швырнул шприц о стену. – Сейчас все кончится. Прости, что я тебя потревожил напрасно. Я думал, мы выберемся… И ничего не получается…

Нужно собраться и мысленно остановить его сердце. Это все, о чем Вебер может просить сейчас, его второй раз разрывает изнутри, – в дренажах уже одна кровь. Абель склонился над Вебером, посылая ему все, что в самом Абеле еще оставалось. Лицо Вебера чуть обмякло. Но это – минута, надо, чтобы он ушел в этом коротком антракте.

Ведь всё было хорошо. Только что все было хорошо, пока тень благоразумного предательства не проползла между ним и Агнес. Она перекроила пространство, она убила их обоих. Абель переставал себя чувствовать – он истощен полностью. Глаза Вебера с отчаяньем опять смотрят на Абеля.

– Всё, Рудольф, всё… Идем отсюда, давай руку…

Рука Абеля только скользнула по запястью Вебера.

Сердце Вебера глубоко сократилось и встало: Абель остановил подсознательный счет и сам повалился у стола, прикрывая лицо от надвинувшейся на него каменной плиты. Глаза Вебера спокойно смотрели в небо – сквозь камни и потолки. Взгляд Абеля уперся в пустоту – сквозь камни и пол.

– …Черт!

Аланд влетел в операционную. Перевернул и отодвинул от стола Абеля. Руки его застыли над телом Вебера, потом седленно двинулись вдоль тела. Агнес склонилась над Фердинандом.

– Что там, Агнес?

– Он опустошил себя полностью, Аландо. Думаю, он сам остановил сердце и себе, и ему. Он больше ничего не мог сделать.

– Почему ты не позвала меня сразу?! Ты не видела, что он не в себе?! Кого первым тащить?

– Занимайся Вебером – там все слишком плохо. Не верти головой, успокойся. Ты должен вытащить их обоих.

Аланд работал, но она чувствовала, что чем дальше, тем больше он к ней оборачивается – и его лицо становится всё более удивленным. Он начал видеть то, что происходило здесь без него. Он отошел от Вебера и сел перед Агнес, осторожно беря ее лицо двумя руками.

– Агнесс, что это было?

– Ты вернул Вебера?

– Что это было, Агнес?! Почему он обнимает тебя, почему он целует тебя и говорит тебе о любви?

– Посмотри на его сердце, Аландо. Ты видел это?

Она отбросила рубашку с груди Абеля.

Аланд поморщился.

– Да. Думал, что он закрылся ото всех, стервец! Но что же это такое, Агнес?

– Аландо, он не был в Тибете. Он был в твоей Школе. И его вернули к тебе. Ты должен ему помочь.

– Он, как вернулся, не доверял мне, он прятался от меня, я давно бы ему помог. Но ты? Ты?! Почему ты позволила ему?!

– Аландо, я увидела эту звезду у него на сердце, я тронула его рубашку, чтобы лучше рассмотреть. Он понял меня по-своему, стал целоваться… Может, он хотел тебе досадить. Истинной подоплеки своих чувств он не знает. Как мог – так и выразил свою любовь ко мне. Не надо на него сердиться. Он измучил себя, он хотел, чтоб хоть кто-то сказал ему, что любит его. Займись им, пока он недалеко ушел, а то будет поздно – и ни я, ни ты сам себе этого не простишь.

– Хорошо. Значит, тебя не любили, Абель. Значит, ты захотел разделаться со мной… Агнес, поезжай домой. Я сейчас могу сказать тебе, чего не следует. Не беспокойся. Я ничего ему не сделаю. Он тебе нужен, я понимаю. Я верну тебе этого Королевича. Потом заберешь. Любого из двух… Хоть обоих сразу…

Он сидел, схватив свою голову напряженными пальцами.

– Не подходи ко мне. Агнес, я прошу – уезжай домой. Я должен быть один. Я все для тебя сделаю. С мертвецами я счетов не свожу. Но зачем ты со мной так? Этого я не пойму никогда. Только б сказала – и меня бы уже не было в твоей жизни.

– Аландо, что ты несёшь?

– Только б сказала… Я бы давно не стоял между вами.

– Аландо, он уверен, что умирает. Он просил побыть с ним. Он не понимает сам, почему для него так это важно. Он нелепо пытался объяснить себе и, главное, мне, что ему очень нужно, чтобы я была рядом. Я не могу его отделить от тебя. Он – это тоже ты. Для меня это так.

– Не говори со мной. Или я уйду. И тогда я уже ничего не сделаю для него. А ведь тебе нужно, чтобы я для него сделал всё. Я сделаю всё, но прошу – иди домой.

– Я буду ждать тебя дома.

Она попыталась коснуться его плеча, но он отошел от нее.

– Агнес, я все понимаю. Ничего не говори. Не подходи. Со мной все в порядке. Я подозревал, что рано или поздно, он сделает это. Он знал, что этим он убьёт меня наверняка. Я понимаю, что если женщина уходит – виноват мужчина. Я видел, что ты закрылась. И он закрылся. Но я не связал два этих события между собой. Уходи – или будет поздно помогать твоему дорогому Фердинанду. И ты будешь считать, что я ему отомстил. Я верну тебе его. Я не буду помехой. В этой жизни – ты ему никто, ты вполне могла быть просто его любимой, его женой… Считай, что это я был у тебя в прошлой жизни. Хватило бы одного твоего слова, чтобы я стал просто загробным выходцем из твоей прошлой жизни и знал свое место. Но так унизить меня – перед ним… Я настолько ничего не значил для тебя? Я был уверен, что ты меня не предашь никогда. Я никому не смогу теперь верить. Ты не виновата, что я оказался недостоин твоей любви. Я шарлатан и выстарившийся комедиант. Спасибо, что иногда ты все-таки пыталась за меня вставить слово. Но зачем – так?

Аланд подошел опять к Веберу. Потерянно погладил его висок, словно прощался с ним. Руки Аланда начали свою работу над телом Вебера – как помимо воли.

Аланд смотрел перед собой – и ничего не видел, кроме смерти. Смерти – как мрачной, глухой пустоты. Она разрасталась не вовне, а внутри его, заставляя тело стоя распадаться на атомы. Ад в нем напоминал ад в теле Вебера в первый миг после смертельного удара. Только Вебер теперь был жив, дышал, а в Аланде дыхание то и дело замирало.

– Аландо, приди в себя, как ты смеешь считать, что я тебя не люблю?..

Она вышла. Аланд, переведя дух, вернулся к Абелю.

– Ладно, Фердинанд. Спасибо тебе, дорогой. Тебе бы я не уступил, но раз ты нужен ей, пусть будет по-твоему. Ты у нас умный – перед умом не устоять. Давай, поднимайся. Вебер почти в порядке, гордись до конца жизни своей гениальной операцией.

Аланд направил обе ладони на полуторасантиметровую звёздочку и весь вытек в нее через ладони. Он пуст, это только его не нужная больше никому бездушная оболочка. Сейчас и её не будет.

Аланд пошел к дверям, нащупывая в кобуре пистолет. Он шел в глухой тупик длинного коридора, на ходу подводя пистолет к виску. Глаза ничего не видели, кроме мутных разводов. Палец жал на курок – зло, определенно и четко. Его швыряло из стороны в сторону. От грохота в голове проносились молнии, словно его зажало меж двух грозовых туч. Он все равно продолжал все чувствовать и понимать: чувствовал, как падает пистолет, как он сам сползает плечом по стене.

– Держи свои пули, – услышал он знакомый голос.

Он поднял глаза и усмехнулся – перед ним стоял Бенедикто и протягивал целую пригоршню пуль, опаленных, без гильз.

– Обжег из-за тебя всю руку. Висок ты себе опалил – придется постричься, а то будешь серой вонять, как чёрт… Я собрал твои пули – но засунь их себе лучше в задницу, Аландо. Так от них будет легче избавиться. Мозгов у тебя не так много, но набивать череп металлом всё равно бы не посоветовал. Не хочешь их брать? Хорошо, ссыплю тебе их в карман. Вставай. Не хватало еще, чтобы твои сыновья видели тебя таким. Иди умойся и сбрей виски. Агнес твоей лысые нравятся даже больше. Аландо, ты меня слышишь? Это все пустяки, Аландо.

– Ты обещал больше не приходить.

– Считай, что не приходил.

Руки Бенедикто поставили его на ноги, какое-то время удерживали его отказывающееся стоять тело. Держась за стену, Аланд смог сделать несколько шагов. Оглянулся на пустой коридор. Бенедикто пропал. Аланд запустил в карман руку и вынул пули. Пахло порохом. В мозгу шипело, словно кто-то проводил раскаленным утюгом по мокрой ткани.

Аланд медленно шел по коридору. В какой-то из дверей он видел рабочий кран, около него висели два чистых полотенца, на раковине лежало мыло. Аланд вошел, открыл воду, опустил голову под ледяную струю. Хватал воду губами. Висок выжжен, вокруг белого стигмата – опаленные до рыжины не пряди, а пучки горелой шерсти. И волосы уже не безупречно черны, серебряные нити слишком хорошо видны – что-то он не замечал их раньше.

Аланд вошел в операционную, не глядя по сторонам, прошел к столику с инструментами, взял скальпель, ножницы и вернулся к раковине. Выстриг виски, подбрил корни скальпелем. Рядом появился Абель. На него лучше не смотреть.

– Отец.

«Только не это, Абель. Не надо ничего говорить».

Скальпель падает из руки. Аланд прошел мимо, как случайно, чуть задел плечом плечо Абеля.

– Отвезешь его в Корпус? – это всё, что хватило сил спросить.

– Хорошо, отец.

– Ревельский ублюдок тебе отец, Фердинанд. А я тут не причем, и забудь обо мне.

Аланд пошел к выходу, вышел на улицу, потер лицо снегом. Сам опустился на снег. Пусть делают, что хотят.