Читать книгу Что сказал Бенедикто. Роман-метафора. Часть 2 - Татьяна Витальевна Соловьева - Страница 9

Гейнц и Абель уехали. Вебер вопросительно смотрел на Коха. В самом деле, что ли идти отмывать комнату Абеля и чистить его заляпанный костюм? Кох кивнул. Вебер сомневался, не стоит ли поспорить, и понял, что не стоит. Целый час провозился с костюмом, потом тёр пол, оттирал пятна крови и мыльной тряпкой собрал тошнотворный крем, – он брал такое в рот?

В голове творилось что-то невообразимое. Веберу делалось плохо, едва он пытался вспомнить – хоть что-то, что с ним происходило. И воспоминания его все укорачивались. Сейчас он не помнил даже того, почему он оказался с тряпкой среди пола, зачем ему этот пол. Ничего не помнил. В голове становилось все хуже. Его обливало потом – он бросил тряпку, долго мыл руки, взялся за виски, вышел в открытую дверь – не потому, что ему куда-то нужно было пойти, а потому что дверь была открыта, ноги сами туда его понесли.

Остановился среди темного коридора, беспомощно заозирался – где он? Кто он такой? Такого страха, кажется, никогда не испытывал. Он чувствовал себя безымянным атомом, запущенным в вакуум. Тело впало в оцепенение, потому что, даже чтобы пошевелиться, надо понять, что ты делаешь, – а если ты не понимаешь, кто ты такой, если ничего, ничего – ни до, ни после? Оцепеневшее тело застыло среди коридора в глубоком ступоре. И вдруг обмякло и повалилось на пол. Подошел кто-то и это бессмысленное что-то, чем Вебер теперь оказался, просто поднял на руки и понес. Это был самый кошмарный сон. Наверное, сон. Потому что утром Вебер проснулся Рудольфом Вебером, двадцати трёх лет от роду, у него было прошлое, и проснулся он от ярких солнечных лучей, бивших в глаза, тело разомлело во сне – так сладко было потянуться, зевнуть во весь рот, перелечь с боку на спину и закинуть под голову руку. Судя по тому, что уже часов десять утра, а его никто не попытался даже поднять на разминку, и судя по тому, что он у Абеля, – он болен. А в теле так хорошо, ни намека на то, что когда-то что-то болело.

Он помнит, как вернулся с Аландом из академии после проваленной лекции, что в Корпус приехал Адлер – они так и не встретились в Корпусе. Он говорил с Гейнцем, Гейнц рассердился за то, что Вебер подтвердил свои намеренья уйти из Корпуса, потому что у него теперь есть его тайная огромная любовь и полная неопределенность в жизни. Потом? Что было потом?

Вебер повернул голову – на диване мрачнее тучи лежал Абель, так же, как Вебер, закинув за голову руку. Абель лежал в форме, в ботинках, ноги на подлокотнике и пристально смотрел в потолок.

Что было потом?

Потом, кажется, он хотел выйти за ворота, потому что Гейнц рассердился не на шутку. Наверное, вышел за ворота – дальше он ничего не помнит, что-то ударило его – как астральный кулак. Но в медитацию среди дороги он бы точно не сел – не свихнулся же он.

И – после этого толчка, удара – наступило прекрасное утро.

Давно он тут лежит?

Раз он у Абеля – и Абель рядом, то вставать, наверное, нельзя. Но совсем ведь ничего не болит. Наверное, был опять приступ сбитого с толку сердца, Абель его откачал и сложил у себя, чтобы далеко не бегать. Да, Аланд при последнем разговоре так и сказал, что Веберу нельзя сейчас быть одному. Хорошо, что Абель здесь. Страшно хочется поговорить. И много чего Веберу хочется. Его распирает от желания двигаться, говорить, шутить, хохотать, у него спокойно и легко на сердце, словно никто на него не сердился, словно его любовь не преступление, словно все вокруг его любят – и всё очень, очень хорошо на свете, и ликующее солнце морозного зимнего утра этому подтверждение.

– Фердинандик! – шепотом позвал Вебер, блаженствуя от его имени.

– Заткнись, фенрих, – спокойно ответил Абель.

Ответ неожиданный, но Абель всегда на него сердится, если с Вебером что-то случается по глупости. А с ним только по глупости все и случается. Ничего, Абель долго не сердится, и чем скорее он все Веберу выскажет, тем скорее он оттает и снова будет улыбаться.

– А за что ты на меня сердишься? Я ничего не помню, Фердинандик. Я помню, что вернулся с Аландом из академии и начал ссориться с Гейнцем, но решил, что лучше до драки не доводить, вышел за ворота, пошёл по дороге…

– Заткнись, фенрих, – повторил Абель.

– А что со мной было? Почему я здесь лежу?

– Потому что ты дурак и тебя сбила машина.

– Правда? А ты почему здесь лежишь?

– Потому что это мой кабинет и я тоже дурак.

– Тебя тоже сбила машина?

– Нет, фенрих, меня сбила не машина.

– Тогда почему ты тоже дурак?

– Да заткнёшься ты, наконец?! – Абель повысил голос.

Вебер рассмеялся.

– Обожаю, когда ты злишься. Это значит, что случилось что-то хорошее. Что, Фердинандик? Может, меня Аланд простил?

– Может, и простил.

– Фердинандик, у тебя есть сигареты?

– Откуда?

– Не знаю. Но кофе-то у тебя есть?

– Откуда, фенрих?

– Обычно он у тебя спрятан в шкафу, а варишь ты его в лаборатории.

Вебер что-то вспомнил и засмеялся своим мыслям.

– Мне можно встать?

– Можно.

– О Боже, а я-то лежу, мучаюсь!

– Потише, Вебер. Не загреми тут своими костями.

– Абель, ты не представляешь, что мне приснилось.

– Да уж… Что может присниться твоей голове – лучше не спрашивать.

Вошёл Аланд.

– Интересно, фенрих. Ну-ка, ну-ка!.. – он сел в кресло, вернув приподнявшегося Вебера в положение лёжа.

– Да нет, господин генерал. Я хотел только Фердинанду это рассказать, а он не хочет. Вообще-то Фердинанд сказал, что я могу встать.

– Говори, фенрих. Все свои, – подбадривал Аланд. – Тогда разрешу встать.

– Фердинанд?.. – Вебер вопросительно посмотрел на Абеля.

– Да твои настежь распахнутые мозги, фенрих, на сто вёрст вокруг всё транслируют – хуже любого благовеста! – взорвался вдруг Абель. – Можешь уже блеять вслух – нового не добавишь!..

– А вы мне дадите сигару, господин генерал?

– А у тебя цыган в роду не было? У Абеля в кармане сигарету возьми. Твои, кстати. Которые ты у Карла стащил.

– Фердинанд?..

– А, чёрт, – Абель швырнул пачку на стол, словно она жгла ему руку. – Я про них и забыл…

– Ну, так я слушаю, фенрих, – Аланд с удовольствием вытянул ноги, почти улёгся в кресле.

Вебер косился на Абеля, подбирая подушку – на случай, если Абель сейчас даст ему затрещину.

– Помните, у Фердинанда была одна страшная ассистентка – когда он меня возил с собой на операции, она всегда ему помогала. Такая – в очках, букли такие, как у старого пуделя, седые. Короче, вот эта самая – по-моему, фрау Агнес? Да, Фердинанд?

Абель застонал.

– Да, фенрих, её так зовут, – подтвердил Аланд.

– Так вот, она входит в подвал. Помнишь, Фердинандик, когда нас выкрали семь лет назад, – нас в нём закрыли? Я, значит, как полагается, лежу на столе, всё болит, а Абель ей и говорит – угощайтесь, фрау Агнес, сигаретой, я знаю, что вы любите покурить в одиночестве, этот старый осёл Аланд (господин генерал, – это не я, это так во сне) не знает об этой вашей слабости. Он о вас вообще мало что знает. Женщинам слабости к лицу… Щёлк зажигалочкой, дымком тянет! А потом Абель её обнимает…

Аланд расхохотался. Абель бледнее смерти шумно дышал рядом. Вебер на всякий случай натянул на голову подушку.

– Ну, это же сон, Фердинандик! Я же не виноват, что такое приснилось… Нет! Самое главное забыл сказать!

– Фенрих, я тебя задушу, – пообещал Абель вполне серьёзно.

– Да ничего такого, Фердинанд! Главное – то, что он с неё эти букли, очки снял, говорит, мне твоя морда, то есть лицо, конечно, так куда больше нравится. Ты, говорит, перед другими такая ходи, если ты дура. А я тебя такой, настоящей, знаю, и можешь не прятаться. А она – такая красавица! Он её от всей этой её штукатурки избавил… Всё лицо ей зацеловал. Я чуть от зависти не умер. А Фердинанд к шее подбирается, – но она его так – бряк! Оттолкнула и говорит – что вы себе позволяете, доктор Абель! Но, господин генерал! Обалдеть, какая красавица!

Аланд смахивал слёзы и почти всхлипывал от смеха.

Вебер почувствовал, что подушка вжала его голову в матрас.

– Абель, у ребёнка пора эротических снов. А ты ж его alter ego – ну кто ему ещё мог присниться? Не я же!

– Сволочь ты, фенрих! Пусть тебя хоть танком переедет – я тебя больше склеивать не буду, так и знай!

– Фердинандик, ну это же сон! Ну что ты сердишься?

– Ладно, кури, Вебер. Одну заработал, – сказал Аланд, успокаиваясь. Дал Веберу сигарету и отправил остальные в мусорное ведро. – Не вздумай достать. Руки отобью.

– Понял, господин генерал. Так мне можно встать?

– Пусть он уберётся отсюда, господин генерал! – сказал Абель.

– Да, пусть уберётся. Сходи в зал, Фердинанд, побоксируй. Аккуратно. А я его выпровожу, пока он ещё чего-нибудь не вспомнил.

– Правда, больше ничего не снилось. Ну, Фердинанд, ну не злись. Я хотел, чтоб ты тоже улыбнулся. Я не могу, когда ты такой мрачный.

– Застрелиться что ли? – пробормотал Абель.

– Не пытайся, Абель. Я у тебя все патроны из пистолета вытащил. Можешь проверить.

Абель достал пистолет, вынул обойму и оглянулся на генерала.

– Вот так, Абель. Всё. Сны – забыли. Давай лучше делом займёмся. Фенрих, ложись-ка мордой, то есть лицом, конечно, вниз.

– Пороть будете?

– Разумеется, – ответил Абель.

– И всё? Потом простите?

Аланд засмеялся куда сдержаннее, усмехнулся и Абель.

– Смотри, Абель, – Аланд поставил руку над спиной Вебера, и Вебер почувствовал мягкое тепло, идущее от его руки.

После их «порки» Вебер поднялся, как заново рождённый. Тело гудело от сил, распиравших его. Он первый раз после странного «наезда» странной машины вышел во двор. Лежал снег – совсем тонкий и очень белый. Вебер подбирал его с травы и растирал им лицо. Он с благодарностью посматривал на небо, любовался деревьями, прекрасными даже в их глубочайшем сне.

– Фенрих! – услышал он голос Гейнца.

Гейнц бежал к нему. Вебер улыбался и ждал, когда его сметёт уже раскрытое объятье Гейнца. Но Гейнц схватил его очень осторожно, деликатно, потащил куда-то вглубь деревьев и заговорил, сразу перейдя на шёпот.

– Рудольф, она приезжала!

– Кто?

– Твоя Анечка. Час назад уехала. Спрашивала, что с тобой приключилось, почему ты три недели не звонишь, не приезжаешь. Короче, её Адлер ей тогда сообщил, что ты заболел, она со своим Николаем – о тебе распереживалась. И они решили, что раз и Карл не едет, то совсем твое дело плохо. Абель меня к ней послал – говорит, иди познакомься!

– Познакомился?

– Да, она пианистка.

– Гейнц, а ты ещё по каким-нибудь признакам людей различаешь?

– Конечно, фенрих, ещё – на мальчиков и девочек. Вот фрау Анна – определённо девочка, и руки у неё – руки человека, играющего с детства на фортепиано. Она в гости приглашала. И меня тоже, между прочим…

– Ещё не ездил?

– Да говорю тебе, она час назад уехала. Нет, но она меня вместе с тобой приглашала, когда ты поправишься. Мне она понравилась.

– Я ужасно рад, Гейнц. Только не знаю, есть ли у меня хоть один шанс, что она на меня посмотрит, если ты будешь рядом.

– Рудольф, ты дурак? Ты что обо мне подумал?

– Я ничего не подумал, Гейнц. Только ведь Аланд не пустит. Он меня тогда так размазал за мою любовь!

– Одного, может, и не пустит, а со мной-то можно. И, фенрих, ты уж извини, конечно, но Устав Корпуса никто не отменял. Так что, если подумать, то Аланд прав.

– Я знаю, Гейнц, только что я могу с собой поделать? Я и сейчас бы к ней убежал. И не в гости, а прямо с концами.

– Вебер!.. Пожалуйста. В гости съездим. Возьмём Карла – его там тоже ждут. Но – Вебер!.. Ты понимаешь, что если ты будешь за ней волочиться, никакой серьёзной работы не будет?

– Я знаю, Гейнц. Я с вами не поеду. Николай хотел видеть Карла, она будет рада тебе. А я пойду лучше ногти погрызу.

– Ну, да, конечно! Не надо с больной головы на здоровую. Фенрих, ты не представляешь, как было плохо эти дни. Никто ничего делать не мог. Всё ты – да Абель.

– А что Абель?

– Да он всё вокруг тебя носился. Тебя…

Гейнц отвернулся.

– Ладно, Гейнцек. Я лучше, чем был. Фердинанд – волшебник. Но он точно устал. Когда я очнулся, самое задушевное, что он мне сказал – это «заткнись» да «убью».

– Абель?.. Тебе послышалось.

– И неоднократно, Гейнц. Так что уши завяли. Хочешь, чтоб и тебе послышалось? Сходи сейчас, попроси у него сигаретку. Ввек не забудешь. Можешь блокнот достать и записывать всё, что он тебе посоветует.

– Абель курит сигары, и то редко и только очень хорошие – ему Аланд сам покупает.

– Ага, пачку сигарет моих высмолил – и ничего! А я их сам у Карла стащил.

– Абель курил эту дрянь?? Фенрих, у тебя с головой беда. Может, обратно – к Абелю?

– Да, Гейнц, да. Это я – дурак… Это мне снилось. Просто он мою пачку подобрал и себе сунул… Он мне их отдал – а Аланд выбросил.

– Стрельни у Карла. Он сегодня здесь.

– Я не хочу. Всё, Гейнц! А то у меня, правда, в мозгах заискрило. Карл с Вильгельмом тоже на меня злятся?

– От твоих похождений все не в восторге. Но, знаешь, ты тут адреналин у всех разогнал.

– Пошли хоть чаю попьём. Есть хочу.

Гейнц засмеялся.

– Пошли. Тебя нужно срочно откармливать. Под шинелью у тебя немного осталось. Фрау Анне тебя и обнять будет не за что – костями её проткнёшь.

Гейнц с хохотом увернулся, сгрёб Вебера в охапку и повёл к столовой, усмиряя праведный гнев Вебера, вспыхнувший от первого же намёка.

Весь день Вебер слонялся без дела. Он заходил то к одному, то к другому из своих друзей. Единственный, кто его сразу прогнал, – был Абель. Двери Аланда Вебер тщательно обходил.

Долго он ни у кого не задерживался, сам ничем заняться не мог. Он был одновременно и счастлив, и слаб, все силы его испарились через пару часов. Он то и дело заходил к себе, укладывался на постель и не дремал, а просто смотрел в потолок.

Ему казалось, что Абель именно поэтому не хочет пускать его на порог, что Вебер что-то натворил, чего он не помнит. И правда, стал совсем дураком – если он на шоссе смог не увидеть машину. Может, он напился опять где-нибудь какого-нибудь портвейна – и ничего не помнит? И все об этом молчат – из деликатности или по приказу Аланда.

Он и сам себя не узнавал. Вроде бы он тот же, но вроде бы и другой. Лицо – понятно, раз он пролежал долго, раз его резали-перерезали, то лицо похудело, да и сам он – надёжно сшитый мешок с костями и минимумом требухи. Опять всё сначала, опять тренировки до изнеможения. Надо браться за ум. Форсить своей любовью пока не стоит.

Когда за ужином Аланд «благословил» съездить в гости к Адлерам всех желающих, Вебер отказался ехать. Если б не мрачный вид Фердинанда, он бы, может, и не устоял, но тут он решил проявить твёрдость во что бы то ни стало. Почему-то остальные расхотели тоже ехать, но Аланд отмёл возникшие общие сомнения, и Карл с Гейнцем и Кохом уехали. Абель, как ни странно, после того как они ушли, взглянул на Вебера просто с откровенным презрением и насмешкой и, отставив прибор, не доев, вышел из-за стола и ушёл к себе.

Ничего Вебер не понимал, как ни старался.

– Ну, что, Вебер, – сказал Аланд, когда они остались вдвоём. – Твоя твёрдость в намеренье встать на путь истины делает тебе честь. Может, ты желаешь и поработать всерьёз?

– Да, господин генерал.

– Пойдём, потолкуем о твоей медитации. Всё равно когда-то надо возвращаться к ней. И чем скорее, тем лучше.

– Господин генерал, что с Фердинандом? Я сначала надеялся, что он шутит, но я чувствую, что он на самом деле просто не может видеть меня.

– У Фердинанда свои проблемы, никак не связанные с тобой. Я всех просил и тебе говорю: не тревожь его попусту, он очень занят, у него очень ответственный этап работы. Он не покидает – почти не покидает – Корпус именно потому, что ему нужно полное сосредоточение и покой. Дела Абеля сейчас никого не касаются. Он не обязан двадцать четыре часа в сутки думать только о тебе.

– Но он рассердился, оттого что я не поехал.

– Не поехал и не поехал. Благими намереньями, Вебер, как ты знаешь, вымощена дорога в ад.

– Это вы о чём?

– Ты много болтаешь. Я понимаю, что ты воскрес к жизни, тебя переполняет радость бытия, желание быть хорошим. Но задача иная: задача не быть хорошим, а быть собой. Для всех быть хорошим нельзя.

– То есть как?

– То есть по-прежнему молча, Вебер. Сейчас я попрошу тебя вообще не открывать рта, а только делать то, что я говорю, хорошо? Рад, что ты меня понял. Я сегодня подзарядил тебя – исключительно для того, чтоб ты смог покинуть покои Абеля и оставил его одного. Но дальше со своим обесточенным, разбитым телом ты будешь управляться сам. Восстановительные упражнения ты знаешь – будешь их делать вместо всей физподготовки, остальное – как было по расписанию. Вместо Гаусгоффера – тоже упражнения. Медитация расслабляющего и восстанавливающего характера. Пока в тебе не появятся силы для участия в работе Корпуса. Работы много, все перегружены, ерундой занимаешься только ты, как обычно. Учти, что даже при отсутствии проступка, постоянное наличие неверных мыслей – ничуть не лучше. Ненужные мысли рассеивают по ветру всё, что ты ценного накапливаешь в себе. Твои друзья поболтают с Адлерами, отдохнут в хорошей компании, наговорятся о теоремах и музыке, о жизни – вернутся весёлые и разойдутся заниматься каждый своим делом. А ты будешь думать о том, как хорошо, что ты не поехал, как плохо, что ты не поехал, что мог бы увидеть её, не мог бы увидеть её, – и работать ты не будешь, как бы ты ни пытался это изобразить.

– Но вы сами…

– Я сказал тебе – туда ни ногой. Но для начала убери оттуда свои астральные ноги, руки и всё остальное. Пока этого нет – приказ не выполнен, а имитации меня не интересуют.

– Но я…

– Но ты не можешь о ней не думать. Следовательно, думай, что нужно сделать, чтоб ты начал думать о чём-то ещё.

Это был кошмар, наваждение. Как бы Вебер ни пытался сосредоточиться, он видел её, видел друзей возле неё. Видел Гейнца с Анечкой у рояля и Коха, слушавшего их со своей философской, таинственной улыбкой, облокотившегося с её стороны на рояль. Видел Карла с Николаем: Карл ерошит шевелюру, рассыпаясь блестящими, феерическими доказательствами – куда бы Адлер ни швырнул пробный шар. Он слышал их вполголоса разговор, их смех, видел их милое застолье, их ненавязчивое, рыцарское, деликатное ухаживание за Анечкой. Видел, как её рука переходит из руки в руку друзей, их галантные поклоны, целование её руки – как обряд. Её глаза, её удивлённо взлетающие брови.

Аланд просто выгнал его вон – и был прав. Медитацией, концентрацией, расслаблением это не назовёшь.

Вебер бродил у ворот, позабыв и об упражнениях, которые Аланд отправил его делать, – Вебер ждал возвращения друзей.

Те приехали, шумные, возбуждённые, взрываясь смехом от шуток Клемперера.

– Ну, и дурак ты, Вебер! – сказал Карл, увидев Вебера. – Пропустить такой вечер. Господин генерал пожаловал тебе конфетку? Нет? Тогда держи. Привет от Анечки. Она просто чудо что такое. Пожалуй, я у тебя её отобью, пока она на тебя всерьез внимания не обратила.

Клемперер сунул Веберу за шиворот какую-то конфету, и они с Кохом двинулись в свой корпус.

Гейнц только пожал на Вебера плечам:

– Не понимаю, Вебер! – и тоже ушёл к себе.

Вебер и сам уже совсем ничего не понимал. Он был сбит с толку и очень расстроен. Он ломал голову над словами Аланда о своих «астральных руках – ногах – всём остальном», которые следовало не запускать, куда не следует. Как это сделать? Чем больше он заставлял себя о ней не думать, тем больше он о ней думал. Может быть, Абель и разгадал бы этот ребус, но Абель, похоже, с лестницы его спустит.

Был второй час ночи. Вебер не ложился спать, бродил и ничего не делал – давно с ним такого не случалось. Никакая досада и злость на себя не спасали.

Стук Гейнца в дверь. Вебер, как застигнутый врасплох, обнаружил, что он даже шинель не снял. Гейнц заглянул.

– Фенрих, господин генерал просил передать тебе большой привет.

– В каком смысле, Гейнц?..

– Думаю, что в иносказательном. Он спросил, сколько времени ты потратил на упражнения, которые он послал тебя делать?

– Я забыл… Я сейчас…

– Нет, фенрих. Сейчас ты не пойдёшь их делать. С тех пор, как тебя отослали, прошло столько времени. Вопрос: чем ты был занят? Если бы ты просто спал – все были бы рады. Это хотя бы для твоего неокрепшего здоровья полезно. Но сейчас, фенрих, сон уже отменяется. Аланд тебя с нетерпением ждёт для отчёта. Подумай, что ты ему скажешь.

Вебер пытался нащупать во взгляде Гейнца хотя бы снисхождение. Но Гейнц смотрел насмешливо. И Веберу было неприятен этот его взгляд. И было что-то еще, что за этим взглядом когда-то последовало – но он не помнит, что.

– Он звал именно сейчас или можно зайти утром? – почему-то Веберу стало плохо от этого дежавю.

– Звал сейчас.

– Гейнц, ты за что меня сейчас ненавидишь?

– Я?! – Гейнц растерялся, словно его поймали на лжи, взгляд его – всегда прямой и честный – странно ушел в сторону. – Фенрих, мне просто странно видеть тебя в таком беспомощном состоянии.

– А с тобой ничего не произошло, Гейнц, за те две недели – или сколько – что меня не было? Я понимаю, что вы что-то скрываете, недоговариваете. Что я что-то ещё натворил, чего я не помню. Это для вас уничтожило меня. Я, честно говоря, почему-то думал, что именно ты мне всё расскажешь. Мне бы лучше знать правду – я сделал что-то совсем скверное?

Улыбка Гейнца стала напряженной. Он снова отвернулся.

– Аланд ждёт тебя. Утром после разминки он поставил тебе часы музыки у меня, не забудешь?

– Нет. Но я не приду.

Гейнц вопросительно посмотрел в глаза.

– Ты уверен?

Вебера опять передёрнуло. И эту интонацию он слышал. Вебер пристально всматривался в свой «левый» (прошлый) экран. Но он должен видеть – хотя бы миг, когда с ним произошла катастрофа, или то, что было перед этим, но он видит плац, непримиримый взгляд Гейнца – и больше ничего.

– Почему, Рудольф? Я виноват в том, что ты забыл выполнить упражнения?

– Нет, в этом ты, разумеется, не виноват.

Гейнц пожал плечами и вышел.

Вебер, так и не сняв шинели, снова сел, откинулся к спинке кресла. Он должен вспомнить, потому что иначе он сам себе напоминает идиота. Это что-то насильно стёртое в его мозгу. Об этом следует спросить Аланда – не что было, а кто позволил хозяйничать в его мозгу… «Смешной» сон Вебера, нервозность Абеля, сигареты Вебера у Абеля в кармане… Там тоже ещё что-то было, но попытка вспомнить вызывает дурноту…

К Аланду идти совсем не хочется. Хочется к Абелю. Но Абель сердится. От его гнева не так противно, как от улыбки Гейнца. Словно по мозгу прошли плугом и всё переворочено, всё вывернуто наизнанку.

Вебер поднялся. Он знал, что если пойти на поводу своего нежелания идти к Аланду, то снежный ком непонимания будет нарастать.

Он пошёл, быстро, решительно. Миновал плац, лестницу, встал у двери и оглянулся.

Абель стоял у окна в коридоре. Оглянулся, улыбнулся.

– Каяться пошёл? – улыбнулся Абель. – Тебе же не хочется каяться, Вебер! Чем покаяние без покаяния – лучше грешить и не каяться.

Он снова смотрел в окно, пуская из приоткрытой створки холод в коридор.

Вебер открыл дверь Аланда, но Аланда не было.

Вебер вышел обратно.

– Ты не знаешь, где он? Гейнц сказал, что он меня звал.

– У себя. В другой комнате, наверное. Постучи.

– Фердинанд! Что произошло? Почему мне все врут?

– Ты же маленький, слабенький мальчик. Можешь огорчиться, если конец у сказки не будет хорошим. Расплачешься ещё и спать крепко не сможешь. Взрослые дяденьки берегут твой покой, – чуть усмехаясь, не отводя взгляда от окна, отвечал Абель.

– А ты – скажешь?

– Нет. Спроси у Гейнца. Правда, ему запрещено тебе это говорить – так что я уж и не знаю.

– И тебе запрещено?

– Нет, это я и запретил. Просто сказать тебе об этом должен Гейнц.

Вебер ничего не понял, но продолжал стоять около Абеля. С ним даже молчать, ничего не понимая, было хорошо. Надёжно и спокойно, потому что ложь исчезала.

– Фердинанд, у тебя у самого всё в порядке?

– У меня всегда всё в порядке.

– Фердинанд, мы снова были в том подвале?

Абель, наконец, посмотрел на Вебера, рассмеялся и ушёл к себе.

Вебер постучал в дверь Аланда громко и требовательно.

– Не ломай двери, входи.

Аланд подошёл сзади. Вебер вздрогнул от неожиданности и отступил.

– Чего ты испугался?

– Абель сказал, что вы там.

– Он, как всегда, пошутил. Заходи. Я твой стук и внизу услышал, – не думал, что придёшь.

– Почему?

– Всегда есть как минимум два варианта: прийти или не прийти. Сделать – не сделать. Сказать – не сказать. Ну, заходи, раз пришёл. Рассказывай, что тебя так корёжит?

– О чём мне так фальшиво врёт Гейнц и зачем вы вычистили мне мозги? Вы так не делали раньше, и я не хочу, чтоб вы делали это.

– Это Абель тебе сказал?

– Это я сам чувствую – до отвращения. Абель отвечать не стал. Если вы не скажете или не разрешите сказать Гейнцу, я боюсь, что я, в конце концов, брошусь на него – за его ложь.

– Он тут не причём. Он бы давно бухнулся перед тобой на колени. Если тебе этого хочется – ради Бога.

– Я не королева и не принцесса, чтобы прекрасные принцы бухались передо мной на колени, я просто хочу знать правду.

– Представь, Вебер, что хирургу, вскрывшему на операции фурункул, летят брызги гноя на маску и на лицо. Это ещё не повод для пациента считать, что он вымазал своим гноем того, кто его спасал. Хирург не попрекнёт этим больного, а пациент не будет хвастать этим перед другими людьми. Ты согласен? Тут было то же самое. Гнойник Гейнц тебе вскрыл, но сам заляпался, – это не то, о чём следует говорить.

– Тогда почему Гейнц прячет глаза и фальшивит?

– Он не врач, он не должен был этого делать, да и ситуация не была неотложной. И сделал он это неумело и грубо. Подумай, если Гейнц для тебя тот человек, которому ты готов простить всё, то, может быть, не стоит ворошить подробности? Вот и прости ему всё. Для него это была не меньшая катастрофа, чем для тебя, поверь мне.

– Вы закрыли во мне часть воспоминаний, у меня от этого барахлят мозги. Я всё забываю, я не могу сосредоточиться, я то и дело что-то смутно припоминаю, но не мозгами, а ощущениями – и они меня выбивают из колеи. Может, не стоило меня жалеть? Как-нибудь я всё это пережил бы обычным способом?

– Звучит хорошо, Вебер. Но это не так. Пусть пройдёт время. Твои ощущения никуда не денутся, а усугубятся и просто разнесут тебя в щепки. Тебе плохо – но это ничто в сравнении с тем, что могло быть. Ты начал не доверять мне – и всем подряд, и это тебе мешает спокойно работать. Ты думаешь обо всем сразу и хаотично, ты путаешься в своих намереньях – и потому все забываешь.

– Я очень хочу вам доверять, как прежде. Я просто не понимаю, ничего не понимаю, как мерзкий двоечник…

– Как ты сказал?

– Как я сказал, я не знаю, но чувствую себя тупицей и двоечником и ничего не в состоянии понимать и делать.

Лицо Аланда осветилось неожиданной для Вебера улыбкой.

– Я скажу тебе ужасную вещь – и напрочь лишусь твоего доверия: я чувствую про себя то же самое, – он прошептал это, как страшную тайну сообщает один актёр другому на сцене.

Вебер улыбнулся.

– Беда в том, что вы играете, а я нет.

– Вебер, игра в том, что я играю. А на самом деле – всё именно так.

– Но вы умеете играть, а я нет, – ответил Вебер.

Зазвонил телефон. Аланд с какой-то непонятной тревогой посмотрел на него и не снял трубку, а откинулся в спинку кресла. Телефон настырничал. Вебер смотрел то на телефон, то на Аланда и видел, что Аланд нервничает все больше. Ему показалось, что и телефон тоже. Звонил он непривычно резко, пронзительно, будто не как всегда.

– Вам звонят, – зачем-то сказал Вебер.

– В самом деле? – усмехнулся Аланд.

Вебер сам понимал, что сказал глупость.

– Может, мне выйти?

– Если бы я хотел, чтоб вышел ты, я бы тебе сказал, но я хочу, чтобы замолчал он.

Телефон замолчал и через несколько секунд разразился новой трелью.

В кабинет вошёл Абель, замер на пороге.

– Господин генерал, – сказал он, – я подумал, что здесь – никого, хотел унять эту электрическую тварь. Извините.

– Да ничего, Абель. Ты только это хотел?

Абель почему-то не отвечал и не уходил, просто смотрел в глаза Аланду. Тот тоже смотрел ему в глаза. Вебер чувствовал, что они о чём-то спорят, и не имел понятия, о чём.

– Может, я пойду, господин генерал? – спросил Вебер. – Я пойду в зал и всё-таки сделаю упражнения.

– Ты пойдёшь и ляжешь спать, причём у меня в кабинете, чтобы я видел, что ты именно спишь, – ответил Абель вместо Аланда.

Дальше начался диалог, который Вебер мог только созерцать, не понимая ни слова, – они перешли на свой излюбленный диалект. Говорили они вроде бы спокойными голосами, не повышая и не понижая их, но электричество повисло в воздухе. Ко всему этому время от времени добавлял свой электрический голос настойчиво звонивший телефон.

Вебер поднялся, молчаливым вопросом в глазах повторяя своё намерение всех покинуть.

– Сиди, Вебер, – сказал Аланд.

Абель что-то ещё сказал и вышел.

– Что вы делите с Абелем?

– Ничего, Вебер. У Абеля кризис самостоятельности. В зал пойдёшь утром. Я звал тебя за другим. Я хотел тебе рассказать одну притчу. Она имеет прямое отношение к тому, что сегодня было с тобой.

Приблизилось время вечерней медитации, и два ученика собирались приступить к ней. Но в это время на городском стадионе начинался футбольный матч, а оба ученика были страстными поклонниками футбола. Один прилежно сел в медитацию и весь вечер продумал о том, что происходит там, на стадионе, какой счёт, какова игра; второй пошёл на футбол, преступив свои правила, но, сидя на стадионе, он изводился тем, что он пропустил медитацию, подвёл учителя, что в медитации ему было бы свободнее и лучше, чем на этом кипящем пустыми страстями собрании потерянных, полубезумных людей. Он понял, что ему не интересен футбол и никогда не был интересен, что он хочет только медитации и прощения учителя за свой проступок. Когда поздно вечером они собрались у учителя, что он сказал им, Вебер?

Вебер усмехался, глядя в пол, прекрасно понимая, о чём Аланд говорит.

– Он поблагодарил второго за прекрасную медитацию и отругал первого за то, что тот весь вечер потратил на футбол.

– Именно. Ты меня понял. Иди. Не спрашивай, что тебе делать. Я отвечу: думать. И больше ничего.

– О футболе?

– Лучше о медитации, Вебер. Так что Карл был неправ. Конфетку от меня ты не заработал, хорошо, что не заработал тумака.

Телефон зазвонил опять.

– Так я могу идти?

– Убирайся.

Аланд схватил трубку.

Вебер пошёл к дверям, но остановился, услышав в трубке знакомый женский голос, откуда-то знакомый. Это был верх неделикатности, но Вебер оглянулся и стоял, хотя Аланд уже встал, отвернулся к окну и был уверен, что Вебер вышел.

«Аландо, как тебя понимать?..»

Вебер всё-таки вывалился за дверь.

«Аландо, как тебя понимать?» – повторил он, пытаясь понять, откуда он знает этот голос.

Абель так и стоял у окна. Оглянувшись на Вебера, он театрально простёр руку к своим открытым дверям. На диване красовались подушка, одеяло. Даже простыня была идеально подоткнута.

– Кто это ему звонит, Фердинанд? – улыбнулся Вебер.

– Детям нельзя слушать страшные сказки. Это его смерть.

– Поэтому он так занервничал?

– Ты бы тоже занервничал.

– Но Аланд же бессмертный.

– Триста лет – не бессмертие, Вебер. К тому же уже триста! Или триста пятьдесят? Чёрт, нужно всё-таки узнать его точную дату рождения, не пропустить бы юбилей. Да и на могильной плите такую надпись нельзя игнорировать – это будет место паломничества, можно сделать большие деньги.

– Юморок у тебя, Фердинанд…

– Надо попросить Коха составить гороскоп событий. Мою дату рождения он рассчитал до минуты.

– Кох занимается такой ерундой?

– А ты попробуй – рассчитай.

– Да он просто наверняка знал, когда ты родился.

– Этого даже я не знал.

– Тогда откуда ты можешь знать, что он рассчитал правильно?

– Аланд подтвердил.

– А ему-то откуда знать?

Абель иронично улыбнулся и стал серьёзен.

– Ладно, фенрих, я не скажу Аланду о твоих пошлых намёках, оставим как рабочую версию ту, что и была раньше: Аланд просто всегда знает всё. Хорошо?

– Да ну тебя к чёрту, Фердинанд. У меня скоро короткое замыкание в мозгах случится.

– Это возможно. Дай свою дурную голову.

– Вот уж, конечно, если речь о моей голове, то без устойчивых эпитетов не обойтись. А ты видел эту его смерть, что так настойчиво звонит ему в третьем часу ночи?

– Видел.

– И ты знаешь, о чём они говорят?

– Я не подслушиваю чужих разговоров, фенрих, в отличие от тебя.

– Я понял, Абель!.. Я вспомнил!.. Ему звонит эта карга из госпиталя!

– Значит, там опять сложный пациент. Сейчас умчится – без него, видно, не обойтись. А он хотел провести вечер в спокойной беседе с учениками… Бедный Аландо.

– Почему она тоже его так назвала?

– Это его конспиративное имя – только для посвящённых, фенрих. Ты к ним не относишься. Ты подслушал, а это не считается. Иди спать, болтун несносный.

– А ты – посвящённый?

– Я? Да. Но это не главное, главное, что я почти главный врач госпиталя и знаю о тех, кто у меня работал.

– Аланд у тебя работал?

– Работал.

– А почему вызывают его, а не тебя?

– Он у меня работал. Но уволен я.

– Ты? Опять ты юродствуешь, Фердинанд…

– Я прав. О!.. – Абель прислушался.

Дверь Аланда открылась, он вышел.

– Срочный пациент, господин генерал? – спросил Абель, улыбаясь. – Я уж думал, вы и в самом деле не поедете.

Аланд не ответил, пошёл вниз.

– Фенрих, насчёт сна я не шучу. Ляг – и чтоб до утра твои мозги астрал ничем не замутняли, – когда звук шагов Аланда стих, сказал Фердинанд. Вспомнив о «дурной голове», подержал ладони на висках Вебера и тоже ушел.

Вебер видел в окно, что Аланд сел в машину и уехал. Потом он увидел, что к гаражу идёт Абель, неторопливо, медленно, вывел машину – и тоже исчез за воротами.

Вебер подумал, что даже если Абель и в самом деле откуда-то мог быть уволен, то от срочного пациента ему, конечно, не удержаться. Не будь он Фердинанд Абель.

Вебер лёг и с наслаждением заснул.