Читать книгу Оплот - Теодор Драйзер, Теодор Драйзер, Theodore Dreiser - Страница 10

Впрочем, посещение школы при даклинском Обществе друзей имело и еще один эффект: Солон стал интересоваться девочками, точнее, одной-единственной девочкой. Звали ее Бенишия Уоллин; очаровательное личико, грациозная фигурка, легкая походка, а также застенчивость, сквозившая в каждой ее черте, сразу пленили Солона. Бенишия была дочерью одного из самых состоятельных квакеров в округе; в школу и обратно ее возил стильный экипаж.

Как-то после занятий Солон и Синтия ждали Джозефа, отцовского работника, и тут к ним подошла Бенишия и заговорила с Синтией.

– Это мой брат Солон, – представила его Синтия, и Бенишия тихонько ответила:

– Я знаю.

Ее синие глаза – точь-в-точь фиалки что оттенком, что невинностью – остановились на Солоне. Бенишия улыбнулась ему, и он мигом решил: «Вот прекраснейшая из всех, кого я видел». Впервые в жизни Солон при встрече с девочкой пришел в полный восторг. Впрочем, он и помыслить не дерзнул о возможном взаимном интересе, поскольку всегда считал себя непривлекательным для противоположного пола.

Вечно озадаченный однообразными отцовскими поручениями, Солон просто не имел времени на мечты. Ему некогда было перебирать в уме вероятные места встречи или даже вообще задумываться, а так ли хороша та или иная особа. Солон помогал отцу вести записи в гроссбухах и отслеживать отправку и получение счетов, и все же выпадали минуты, когда юноша бывал буквально одолеваем мыслями о Бенишии. Как она скромна, как стеснительна – и насколько при этом хороша собой! Солон частенько видел ее после того разговора; они здоровались и улыбались друг другу, но второе полугодие прошло, а между ними так ничего и не завязалось – даже в обычную школьную дружбу не развились их отношения. Слишком Солон был застенчив – как и Бенишия.

Разумеется, в сегукитскую школу наравне с мальчиками ходили и девочки, и Солон (даром что в семье тема отношений между полами никогда не поднималась) к концу обучения прояснил-таки для себя некоторые моменты. Ему случилось быть свидетелем отдельных сцен, и до него доходили слухи о мощи и механизмах сексуального влечения. Не раз на его глазах какой-нибудь мальчик гнался за девочкой и, поймав ее, отпускал не прежде, чем срывал поцелуй. Солону без дополнительных объяснений было понятно, что тут к чему.

А еще с четырехлетнего возраста Солон бывал на брачных церемониях. Мужчина и женщина – как правило, молодые мужчина и женщина – еще до начала молитвенного собрания садились рядом, лицом к остальным Друзьям. Их родители помещались поблизости, но, как и дети, хранили молчание. Только к концу собрания они вставали и, по обычаю, информировали общину, что намерены сочетаться браком, причем первым говорил жених, а затем уж невеста. Родители подтверждали свое согласие, после чего все присутствующие «общим мнением» одобряли этот союз. Затем следовали поздравления от каждого из Друзей.

Постепенно до Солона дошло: где брак, там и дети – появились же они с Синтией у папы и мамы.

Тогда же, в Сегуките, на одиннадцатом году, Солон пережил потрясение, которому суждено было остаться в его памяти навсегда и которое, прояснив немало насчет силы полового влечения, очернило самую суть его. Солон решил для себя, что всего связанного с вопросами пола следует сторониться, если нет возможности направить желание на единственно правильный предмет. Потрясение, о котором идет речь, имело социальную подоплеку и относилось к сфере морали, или, точнее сказать, аморальности. Оно стало непомерно масштабным для маленького Сегукита с его консервативно настроенными религиозными жителями, глубоко повлияло на социальные и нравственные представления изрядного количества молодых людей и на Солона тоже, только в его случае возникла острастка, а в случаях с другими – совсем иной эффект. Солон, хоть и не родился моралистом, стал таковым очень рано; его сверстников, как мальчиков, так и девочек, воспитывали куда вольнее. Вот почему многие сверстники Солона, по крайней мере, вначале, когда конфликт только набирал обороты (а кое-кто и после, когда гром грянул), были скорее заинтригованы, нежели возмущены – вопросы пола казались им притягательной тайной, а вовсе не стихией, способной нанести огромный ущерб.

Несмотря на скромные размеры Сегукита, о единообразии взглядов в этом городке и речи не было. Одну из точек зрения отстаивали граждане, отдавшие детей в городскую школу. В их понимании школа при Обществе друзей недалеко ушла от секты и толкает учеников на крайности религиозного характера. Слишком простая одежда квакеров и их традиционное «ты» шли вразрез с представлениями этих людей об американском духе и демократии. Северную окраину Сегукита прозвали фабричным кварталом. Здесь стояли две небольшие фабрики: одна производила шляпы, другая – обувь. Работники за исключением бригадиров и бригадирш (уроженцев Новой Англии) были франкоканадцами. Невежественные бедняки, они подались в Сегукит не с добра; они не претендовали даже на приличное жалованье, а хотели только элементарной стабильности. Вдобавок прокормиться здесь было легче, чем в Канаде, хотя жизнь приходилось вести самую жалкую. Остальное население Сегукита мерило фабричных своей меркой – то есть презирало, собственные же принципы существования полагало априори недоступными этим конкретным франкоканадцам в силу их природной узколобости и разнузданности.

А самое скверное – чужаки подали дурной пример местным: не всем, разумеется, однако в Сегуките сформировалась целая группа людей, видимо, изначально подверженных пороку. Люди эти стали завсегдатаями двух салунов, что открылись на фабричных задворках, в непосредственной близости от деревянных бараков, выстроенных владельцем фабрик с целью сдавать их рабочим за отдельную плату и тем увеличивать общую прибыль. Мало того, к салунам скоро были добавлены два дома терпимости; по слухам, сборища там проходили не только по будням, но даже и по воскресеньям, а завсегдатаями были, помимо самых пропащих франкоканадцев, и отдельные американцы из тех, кого относят к сливкам того или иного общества.

Разумеется, Друзья не могли бездействием попустительствовать пороку; месяцев через пять, в течение которых сие зло осуждали едва ли не шепотом, а оно между тем умножалось, они вместе с членами других религиозных общин начали борьбу. Итогом стало сожжение обоих салунов и обоих домов терпимости, однако уже через несколько ночей сгорели дома самых яростных ревнителей морали – числом семь. То было отмщение. Руфус Барнс получал листовки с угрозами – их подсовывали ему под дверь. Волнения в городе улеглись не прежде, чем приехал шериф графства и вместе с помощниками взялся выявлять подозреваемых, которые давно скрылись.

Об этом социальном конфликте – а тянулся он месяца четыре, если не все пять – в Сегуките говорили много и горячо. Отец и мать Солона, как и многие другие горожане, высказывались без обиняков. Тему, конечно, подхватили сегукитские мальчишки и девчонки; каждый в меру своей испорченности при обсуждениях упирал на ту или иную деталь. Что до Солона, он слишком наслушался рассуждений о добре и зле, но почти не сталкивался с последним, и потому обратная сторона этой драмы просто не могла быть ему видна. Он не понимал, что порок не возникает из ниоткуда, у него есть объективные причины: невежество, нищета, недостаток влияния извне, которое, подобно узде, причиняя неудобства, направляет на верный путь. Солон понятия не имел о среде, в которой выросли эти несчастные люди. Он не знал жизни. В его представлении всякий, кто согрешил, был безнадежно порочен – такому нечего рассчитывать на спасение души.

Вот почему Солон, впечатленный сегукитской драмой, взращенный в строгости и страхе пред Господом и вдобавок от природы куда менее чувственный, чем другие юноши, испытывал к Бенишии сугубо романтический интерес. Каждая их встреча становилась для него сокровенным воспоминанием, однако смаковал Солон исключительно внешние детали. Он любовался Бенишией – как наяву, так и в мечтах, но не вожделел ее. Вот бы, думалось ему, хоть разок пройтись с этой девочкой рядом! Вот бы обстоятельства сложились так, чтобы он смог взять ее за руку или поддержать под локоток. Вот бы она улыбнулась ему одному!..