Читать книгу Оплот - Теодор Драйзер, Теодор Драйзер, Theodore Dreiser - Страница 6

В материальном аспекте усадьба Торнбро была полной противоположностью сегукитскому коттеджику Барнсов с его безыскусной обстановкой. Солон, в котором чрезмерная ранимость удивительным образом никак не проявлялась внешне, был потрясен переменами, однако степень их влияния на мальчика станет ясна, только если проследить его развитие в течение первых десяти лет жизни в Сегуките – аккурат до того часа, когда семья переехала в Даклу.

Что знал и видел Солон-ребенок? Родительский дом и собственно городок Сегукит – только и всего; царила же в этом мирке мать. Главным образом так было потому, что Ханна Барнс – женщина рассудительная, религиозная, деятельная – не жалела на единственного сына душевных сил. С самого начала, когда младенческий лепет еще не перерос во внятную речь, Ханна заметила: ее мальчик несколько заторможен; во всяком случае, другие малыши играют охотнее и активнее. На третьем году жизни у Солона появилась сестренка; казалось бы, вот и подружка для игр, но нет – мальчик теперь, бывало, вовсе замирал, как бы не умея выбрать следующее занятие. Ему купили игрушки: красный мяч, тряпичную зеленую мартышку (Руфус приглядел ее в соседнем городке под названием Огаста) да еще красный деревянный фургончик – его можно было катать взад-вперед. Однако периодически Солон, сунув пальчик в рот и устремив взгляд в никуда, застывал, вовсе безучастный к игрушкам. Мать, встревоженная неподвижностью и молчанием, то подхватывала сына на руки и принималась ласкать, то щекотала, чтобы он рассмеялся. Позднее она догадалась – свела его с ровесницей, соседской девочкой, задорной и непоседливой. Этой малышке удавалось растормошить Солона, и в течение часа или двух, что дети проводили вместе, он вроде бы даже получал удовольствие от игры или по крайней мере выказывал к ней интерес.

Не знавший хворей и не по возрасту сильный, Солон рано стал для матери настоящим помощником. Он с готовностью мчался выполнять ее поручения из категории «принеси – подай» и даже сам выдумывал себе новые простенькие задания. Читая по утрам и вечерам вслух из Библии, миссис Барнс каждую секунду ощущала напряженное внимание Солона; мистер Барнс был на этот счет не столь чуток. Мать не сомневалась: всем, что бы ни сказали она или ее муж, Солон проникнется много сильнее, чем Синтия, недаром же у мальчика такой вдумчивый взгляд! Однажды, на шестом году, оставшись наедине с матерью, Солон спросил:

– А Господь – он с виду как мы, да, мама?

– Нет, Солон, – ответила миссис Барнс. – Господь бестелесен, он есть дух, он подобен свету, который повсюду, или воздуху, что ты вдыхаешь, или звукам, что слышат твои ушки.

– Стало быть, Господь не живет у нас в головах?

– Ничего подобного, – выдала миссис Барнс после паузы (вопрос мальчика изрядно ее озадачил). – Господь – он вроде мысли; он приходит к тебе этаким, как бы это объяснить, чувством. Ну да – ощущением тепла. К примеру, если ты содеял дурное, ты не сам это поймешь – тебе подскажет Господь, а уж ты тогда раскаешься и устыдишься.

– И так со всеми, мама? Господь каждому внушает стыд?

– Старается каждому внушить, солнышко. Но ты-то ведь дурного не делаешь, я же знаю. Ты у меня хороший мальчик – божье дитя. – И миссис Барнс нежно погладила сына по голове.

У нее подоспело тесто; им она и занялась, а Солону сказала:

– Пойди-ка поиграй.

Мальчик, однако, не шевельнулся, потом вдруг, стиснув кулачки, начал всхлипывать, а там и зарыдал в голос. Потрясенная, миссис Барнс своими сильными руками обняла сына, отняла от его мордашки маленькие кулачки, принялась целовать, спрашивая:

– Что такое, Солон, родной? Почему ты плачешь? Не таись перед мамой. Наверняка это какой-нибудь пустяк; расскажи маме, ведь мама любит тебя сильно-пресильно.

Снова и снова миссис Барнс целовала своего мальчика, прижимала к груди и повторяла:

– Не плачь, откройся мне.

Наконец, прерывая речь всхлипами, Солон проговорил:

– Это… это из-за птички. Я нечаянно, нечаянно ее убил. Просто Томми… он дал мне свою новую рогатку, только попробовать, а я… я…

Рыдания возобновились, а миссис Барнс, полагая, что речь идет о невинной детской шалости, но желая тем не менее утешить сына и одновременно внушить ему, что и она, и Господь все поймут, продолжала его баюкать, и ласкать, и целовать в круглую головку, и убеждать рассказать по порядку.

Так она вытянула из сына всю историю – и впрямь невинную, но оттого не менее печальную, даже трагическую. Задействован в ней был Томми Бриггем, мальчик двумя годами старше Солона и не из квакерской семьи. Отец Томми, укладчик железнодорожных путей, трудился в поте лица, а сын ходил в бесплатную городскую школу. Недавно Томми обзавелся рогаткой, из которой стрелял по всем объектам, которые представлялись ему достойными мишенями. Надобно сказать, что у Барнсов во дворе росли сосны, и вот Томми, заметив на ветке шишку, вздумал сбить ее, но только впустую израсходовал три или четыре камешка, что носил в кармане. Солон, гулявший тут же, заинтересовался и попросил:

– Томми, дай, пожалуйста, и мне попробовать.

– Валяй, – ответил Томми. – Поглядим, что ты за стрелок.

Тем временем на верхней ветке устроилась самочка кошачьего дрозда – ее гнездо было тут же, в барнсовском дворе. Солон заметил птицу и, уверенный, что сбить ее все равно не сможет, прицелился и выстрелил. К изумлению обоих мальчиков, птица упала замертво – у нее была перебита шейка. Лишь теперь Солон осознал содеянное. Никогда прежде он не причинял вреда живому существу – не говоря об убийстве, и теперь был готов броситься бежать, скрыться ото всех. Юный Бриггем, видя, как Солон бледен, прервал его возгласы «я же не хотел!» и «я не нарочно!» уверенным комментарием:

– Ну еще бы. Вдругорядь тебе нипочем не попасть, хоть мильен попыток сделай. Давай-ка лучше на твою добычу поглядим.

Оставив ошеломленного Солона, Бриггем поднял птицу с земли и, повертев ее тельце в перышках свинцового оттенка, заметил:

– Будет нашей кошке чем поживиться.

Тут ему пришла новая мысль:

– Спорим, у нее где-то рядом гнездо!

И, раздвинув кусты, почти нырнув в их гущу, Бриггем выкрикнул:

– Топай сюда, покажу кой-чего. А чисто ты на сей раз сработал, салага.

Бриггем подхватил Солона под мышки, чуть ли не носом ткнул его, онемевшего от ужаса, в круглое, свитое из травы гнездышко, в котором тянули шейки, разевали большие желтые клювы четыре жалких птенца.

– Видал? Вон кто у ней остался, у дроздихи-то. Снесу их кошке – так и так не жильцы.

– Это была их мама? – срывающимся голосом уточнил Солон.

– Кто ж еще-то? Чего она, по-твоему, тут мельтешилась?

Солон обмяк в Бриггемовых руках. Бедные птенчики! Бриггем теперь отдаст их кошке на съедение вместе с птичкой-мамой. И это его, Солона, вина!

– Пожалуйста, Томми, не забирай птенцов! – взмолился Солон, когда Бриггем поставил его на землю и потянулся за гнездом. – Может, мы с мамой их как-нибудь сами выкормим. Беда-то какая! Я не хотел убивать птичку.

И Солон разрыдался возле злополучного куста:

– Бедные, бедные дроздики! Зачем только я стрелял в их маму?

Эти слезы растрогали даже Бриггема.

– Так ты ж не хотел, случайно вышло. В другой раз не получится, – неловко утешал он Солона. – А птенцов тебе все равно не выкормить. Что они едят, одним птицам известно. Кончай реветь. Ты не виноват. Просто не стреляй больше в птиц.

И Бриггем, схватив гнездо с четырьмя птенцами, поспешил домой, Солон же еще долго не мог двинуться с места.

Вечером кусок не лез ему в горло. Когда ужин был окончен, Солон, обессиленный, лег на кушетку в гостиной. Мать сочла, что он переутомился, и отправила его в мансарду, разгороженную надвое, чтобы свой уголок был у каждого из детей. Спалось Солону дурно, и наутро его жалкий вид не на шутку встревожил миссис Барнс: она даже подумала, не дать ли сыну слабительное и не означает ли его недомогание серьезную болезнь.

Однако именно в то утро Солон решился все рассказать матери и выполнил задуманное уже днем, предварив признание вопросом о возможной телесности Господа. Выслушав рассказ о мнимом прегрешении, миссис Барнс смутилась. Где он, истинный источник зла – ведь, как ни крути, зло имело место? Разумеется, детское желание стрельнуть из рогатки естественно и невинно постольку, поскольку дитя не замышляет причинить вред никому из живых существ. И уж тем более ничего подобного не держал в уме Солон: определенно, мальчик не понимал разницы между двумя целями – птицей, у которой сейчас целый выводок птенцов, и сосновой шишкой. Да ее мальчик вообще не рассчитывал попасть ни в первую, ни во вторую, ни во что-нибудь третье – в этом миссис Барнс убедили ответы сына и его искреннее горе. Нет, с его стороны это было простое любопытство, ведь Солон даже не знал, что дрозды гнездятся в густых кустарниках и что как раз сейчас выкармливают птенцов.

Сразу простив своего обожаемого сына, который не ведал, что творит, и переживал так искренне, миссис Барнс, однако, немало встревожилась. Как разум ее, так и веру смутил тот факт, что большое зло порой является по воле случая, независимо от дурных намерений и жестокости – их вообще может не быть.

С жаром убеждая сына, что причин корить себя у него нет, миссис Барнс одновременно внушала ему, насколько важно заранее взвешивать свои поступки и всегда и везде обращаться за советом и наставлением к Внутреннему Свету. Тем не менее прошло несколько лет, прежде чем миссис Барнс перестала содрогаться при мысли о случае с дроздиным семейством, хотя память о нем не изгладилась в этой женщине до конца ее дней.