Читать книгу Сочинения. Том 3. Великие революции. От Кромвеля до Путина - В. А. Мау - Страница 18

Модернизация, обновление, приближение к стандартам развитых стран – один из ключевых элементов, определявших действия властей на разных этапах российской революции: от задач «ускорения научно-технического прогресса» в эпоху Горбачева до неоднократных попыток последних лет создать благоприятный инвестиционный климат и наконец-то перейти к экономическому росту. Была ли революция успешной с точки зрения создания условий для ускорения развития? Окончательного ответа на этот вопрос пока нет, хотя уже сейчас высказываются разные точки зрения.

Одна из весьма популярных позиций по этому вопросу состоит в том, что политика последнего десятилетия XX в. нанесла непоправимый ущерб перспективам экономического развития России. Ее сторонники справедливо отмечают: страна пережила масштабный спад производства, одной из основных жертв которого стали предприятия военно-промышленного комплекса, самые передовые в научно-техническом отношении[85]. Бюджетный кризис больно ударил по расходам на науку и образование. Многие квалифицированные работники покинули эти кризисные сектора и вынуждены были выполнять примитивные функции в торговле и сфере услуг. В результате развала Союза и СЭВ потеряны многие рынки, что также ограничивает возможности экономического развития.

На основании анализа всей этой совокупности фактов утверждается, что «экономический либерализм начала 90-х годов в России стал знаменем не модернизации, а антимодернизации, точнее, псевдомодернизации – в угоду российскому топливно-энергетическому комплексу, металлургии и другим отраслям, занятым добычей и первичной переработкой сырья» (Красильщиков, 1996. С.81). По мнению сторонников данной точки зрения, это имело катастрофические последствия. «В последние годы российское общество все более впадает в процесс демодернизации, сопровождающийся выходом на поверхность социальной жизни структур феодально-бюрократического и криминального характера» (Яницкий, 1997. С. 40).

В качестве альтернативы в тот период обычно предлагали ввести жесткий протекционизм, проводить активную государственную промышленную политику, направленную на выделение «точек роста», усиливать концентрацию и монополизацию рынка путем создания крупных компаний, обладающих значительными материальными и финансовыми ресурсами. Другими словами, предлагалась стратегия, типичная для модернизации стран догоняющей индустриализации, о чем выше уже шла речь.

Оценивая подобные аргументы, необходимо иметь в виду, что российская революция конца XX в. не является исключением из правил. Любая революция приводила к текущему ухудшению экономической ситуации, разрушению значительной части производственного потенциала и деквалификации работников. Революция 1917 г. всего за три года довела страну до полного хозяйственного паралича, и 5–7 лет понадобилось на восстановление довоенного объема производства промышленности и сельского хозяйства[86]. Что, впрочем, не помешало постреволюционному режиму провести затем быструю модернизацию. В других революциях также требовалось от 12 до 15 лет, чтобы объемы производства вышли на предреволюционный уровень (Гайдар, 1997а. С. 465). Ни одна революция не способствовала и немедленному ускорению процессов модернизации. Исследователи отмечают непосредственное негативное влияние революций на развитие экономики как в Англии, так и во Франции[87]. Однако среднесрочные последствия революционных потрясений были существенно различными. Постреволюционная Англия стала первой в мире страной промышленного переворота, тогда как во Франции революция привела к замедлению индустриализации. Еще раз подчеркнем важность вывода, сделанного в предыдущей главе: революция сама по себе не ускоряет развитие, но она может снять институциональные и социокультурные преграды на его пути.

Если же рассматривать последствия современной российской революции с точки зрения снятия ограничений, препятствующих постмодернизационному развитию страны, то существующие оценки значительно отличаются от вышеприведенных. Разрушены такие неотъемлемые черты советской системы, как тоталитарный политический строй, централизованная плановая экономика, изолированность от внешнего мира. Сократился непомерный гнет военных расходов, производство освободилось от ограничений и давления «сверху», преодолен перманентный дефицит, и «рынок продавца» постепенно превращается в «рынок покупателя». «Стоит… хотя бы на время отвлечься от нравственного смысла происходящего передела, – отмечает А.Г. Вишневский, – и приходится признать, что при всех неимоверных издержках он все-таки подталкивает общество в направлении, подсказанном историей. Огромная, всеохватывающая мафия тоталитарного государства распалась на множество частей. Пусть они и сохранили многие родовые черты, но былой безраздельный монополизм недоступен ни одной из них, а это в корне меняет дело, превращает общество из вертикального в горизонтальное, из одноцентрового в многоцентровое, из строящегося сверху в строящееся снизу» (Вишневский, 1996. С. 66). С этой точки зрения предложения критиков российских реформ об усилении централизованных начал в структурной перестройке экономики представляли собой шаг в сторону восстановления «всеохватывающей мафии тоталитарного государства» и других «встроенных ограничителей», тормозящее влияние которых на развитие страны доказано опытом последних 30 лет.

Да и не все процессы, шедшие в экономике в революционный период, можно признать негативными для решения задач постмодернизации. Исследователи, отрицательно оценивавшие идущую трансформацию для перспектив развития России, часто смешивали понятия деиндустриализации и демодернизации. Однако их связь далеко не так однозначна, как кажется на первый взгляд. Мы уже отмечали, что при переходе к постиндустриальному развитию многим развитым и развивающимся странам пришлось преодолевать серьезные трудности, связанные с деиндустриализацией. При всей болезненности этого процесса, его нельзя однозначно считать отрицательным для дальнейшего развития страны.

Что касается научно-технического потенциала, сосредоточенного в военно-промышленном комплексе, то и здесь проблема не столь проста. Попытки обеспечить динамичное развитие производства, прогресс и конкурентоспособность на внешнем рынке, опираясь на крупные централизованные структуры, тесно сращенные с государством, предпринимались во многих странах Юго-Восточной Азии. Кризис так называемых азиатских тигров 1997–1998 гг. остро поставил вопрос о противоречивости, даже несовместимости, постиндустриального содержания и типично индустриальной формы экономики этих стран. Это еще один аргумент в пользу того, что стремление ориентироваться на схожую модель, воплощенную в советском ВПК, не имеет реальной перспективы и способно лишь оттянуть выход России из кризиса.

В условиях разрушения централизованного контроля над экономикой в стране начались стихийные сдвиги в направлении процессов и пропорций, характерных для постмодернизационного общества. Доля сферы услуг увеличилась с 37 % в 1980 г. до 53,5 % в 2002 г. Несмотря на общую негативную экономическую динамику, продолжали расти показатели автомобилизации и телефонизации, по которым отставание

СССР в 70-е годы от общемировых было наиболее значительным. С 1990 по 1997 г. количество телефонных аппаратов в Российской Федерации возросло с 33,2 до 41,3 шт., автомобилей – с 18 до 35 (данные в расчете на 100 семей) (Госкомстат, 19986. С. 572, 595). Очевиден также быстрый рост компьютеризации в 90-х годах. По результатам опросов населения, в 1997 г. 3% семей в стране имели домашние компьютеры, в Москве же компьютером обладала каждая десятая семья (Дубин, 1997. С. 15). Все более широко распространялись современные средства связи. Темпы роста сектора телекоммуникаций в 1997 г. составили порядка 10 % (при общем росте ВВП на 0,4 %), причем в предшествующие годы экономического спада эта отрасль также демонстрировала устойчивый рост. Количество мобильных телефонов, которых практически не существовало в России к моменту краха коммунистической системы, быстро росло на протяжении 90-х годов, увеличившись только в 1995–1998 гг. в 8 раз – с 93,2 тыс. до 770 тыс. (Госкомстат, 19986. С. 570).

Не менее важны и происходившие изменения в трудовой ориентации работников, в которой все более усиливается мотивация, характерная для этапа перехода к постиндустриальному обществу. Исследования жизненных стратегий молодежи показывали, что молодые люди все менее готовы жертвовать во имя работы своим здоровьем, заниматься низкоквалифицированным трудом, выполнять трудовые функции ниже своих способностей и умений, делать однообразную работу, трудиться в условиях сурового климата. В то же время они настроены преодолевать трудности, связанные с учебой в «трудном» институте, выполнять работу с повышенной ответственностью, переучиваться и осваивать новые профессии, не заводить семью до достижения определенного уровня образования, материального и социального положения. Повышается внимание молодежи и к качеству жизни: обеспеченности жильем, экологическим условиям (Магун, 1996. С. 306–317).

Очевидно, что свои жизненные установки молодежь строит на отрицании как характерных для зрелого индустриального общества черт труда (низкая квалификация, однообразность), так и принципов социальной стратификации советской системы. «Подобная стратегия имела мало шансов в прежней экономической системе советского общества, где сам по себе квалифицированный труд, как правило, не гарантировал работнику высокого уровня благосостояния и где именно жертва условиями и содержанием труда была наиболее массовым способом повышения уровня благосостояния» (Магун, 1996. С. 317).

Последствия революционной эпохи в России пока не исчерпаны, и окончательные итоги подводить еще рано. Сможет ли страна органично вписаться в постиндустриальный мир, или «генетический код» тоталитарной системы и деструктивные процессы революционного периода все-таки перевесят и еще долго будут определять пути развития России – это станет ясно даже не в ближайшие годы, а на протяжении нескольких последующих десятилетий.