Читать книгу Рассказы - Вадим Квашук - Страница 14

Тот охотничий сезон сложился хуже некуда. И перепела на полях почти не было, и кеклик исчез с привалков, и даже горлица, не успели пожелтеть сады, подалась неизвестно куда. Мы ждали наступления холодов и вместе с ними пролета северной утки. Вот когда, если повезет, можно отойти душой!

Бывало, сидишь на разливчике, над горизонтом истаивает заря, и вдруг точно водопад обрушивается на голову. Это проносится утиный косяк. Привлеченный блеском воды, он делает разворот, снижается… А курки уже взведены, и дыхание замирает от радостного предчувствия. А следом – второй, третий! И все небо начинает рябить от мелькающих тут и там птиц!

Тот перелет начался именно так: утка пошла валом, Мы облюбовали небольшой разливчик – стерня поливалась перед пахотой… Павлантий Макарыч пристроился в самых верховьях, я – неподалеку, остальные охотники – кто где. Еще засветло появились утки: стайка чирков покрутилась, потом стороной прошел косячок шилохвостки… Ничего, решили мы, это только начало. Зато на соседнем разливе, прозванном Длинным – километрах в полутора – выстрелы загремели один за другим. Мы завидовали. Еще заря не отполыхала – с Длинного примчался Витька Карась. Притулив «Жигули» за пригорком, он рысцой направился к нам.

– Ну, что там, как?!

Витька отмахнулся;

– Нормально.

– А чего прибежал?

Карась не ответил и пристроился впереди нас с дедом. Я хотел попенять, что негоже становиться на пролете, но подумал: если утка пойдет – всем хватит. И смолчал.

Вскоре те, кто стоял ниже по разливу, тоже начали постреливать. Наконец, повезло и нам: со стороны заката быстро приблизился и, заметив воду, стал разворачиваться хороший косяк крякв. Надо было бы дать им снизиться на выстрел, но Карась торопливо вскинул ружье и жахнул дуплетом. Дробь просвистела, шлепнула на излете по перу. «Картечью лупит, – подумал я. – Ну и ну…» Мы с дедом, как и большинство охотников, стреляли в основном пятеркой, поздно осенью – тройкой, но картечью… Это только молодые думают, что картечью вернее. На самом деле она хоть и летит дальше, но попасть – шансов мало…

Утки взмыли, взяли «потолок» и унеслись. Вскоре навернула стайка широконоски, но Витька снова не дал им снизиться – выпалил.

Через минуту прибежал возмущенный дед Пичка.

– Кто ж так делает?! Он что – один?! Куркуль! Вот пойду сейчас и…

К этому времени у нас уже имелось по чирку, и я сказал:

– Может, он совсем пустой. Не обеднеем. Пускай.

Приятель потоптался и махнул рукой.

– Шут с ним. Не обеднеем.

…Уже в темноте еще раз промелькнули четыре-пять кряковых, мы выпалили, но – мимо. А Витька за это время успел расстрелять десятка полтора патронов, и мы видели, как три-четыре раза он подбирал добычу…

На следующий день почти спозаранку дед примчался полный негодования и жажды деятельности.

– Витька – совесть потерял! – Нужно образумлять!

– Что такое, почему?!

– А потому! Он вчера пять штук еще на Длинном отстрелял! Мужики его оттуда турнули, говорят, норму взял – иди домой! Или в сторонке посиди, на природу порадуйся. А он взял и к нам пристроился. И у нас еще четыре взял! Где совесть?!

Я промолчал. Нехорошо, конечно, поступил Карась.

– Ты как хочешь, а отпускать это дело нельзя, – заявил приятель. – Ежели каждый начнет выкобениваться, что получится?

И умчался.

После обеда привел Толю и Колю. Уселся посреди комнаты на стул, величественно кивнул:

– Рассказывайте.

– А чего рассказывать, – пожал плечами Коля. Мы согласные.

– Ничего не понимаю. С чем согласные?

– Ну, это самое… Карася пошугать. Чтоб не стрелял больше.

– Как?!

Дед Пичка не вытерпел и стал объяснять сам…

Вечером, как только Витька отправился на охоту, почти следом за ним устремились мы с приятелем, Толя и Коля, Степан Васильевич – мастер с завода и Паша – этот нигде не отставал.

Витька подъехал к Длинному – там уже торчал Валерка Козодой с двумя охотниками, – и поспешил занять место получше. Мы тоже подъехали к Длинному, но, выдвинувшись вперед, образовали широкий заслон на пути торопящихся на кормежку утиных косяков.

Первыми появились чирки. Шли они высоко и даже немного стороной, но дед Пичка показал пример: Бум! Бум! – чирки взвились еще выше.

Потом кряковые…

Через десять минут стало ясно, почему вчера на Длинном стояла канонада: утиные косяки шли один за другим. Мы не успевали отбиваться. Трах! Бах! Бам! Та-та-та…

Только на разливе молчали.

Мы не успевали перезаряжать.

Бум! Бух! Ду-ду-ду…

Мы не успевали прицелиться. Впрочем, можно было и не целиться: мы палили холостыми… Когда лет кончился, те, вернувшиеся с разлива, чуть не учинили драку. Но нас было больше. Дед Пичка уговаривал разъяренного Витьку:

– Сам посуди, милок: каждый охотник имеет полные права становиться там, где душа повелевает. Вчера ты встрял у нас на пролете? Встрял. Мы тебе указали чего-нибудь? Нет, не указали. Потому как уже взяли по чирку и тебе решили помочь. А ты и здесь хапнул, и…

– Ну и что? Кто вам не давал?!

– Как кто? А совесть?

На следующий день к нам примкнуло еще три новобранца. Одного из учителей, мазилу, каких свет не видывал, приятель сломал убийственной логикой:

– …Все это вы, молодые, учить вас некому. Оно, конешно, если посмотреть со стороны, то понятно. Что и как. Если б утей было поболе, то и тебе б повезло. Ты сам посуди: когда сподручнее попасть, ежли три раза стрельнешь, или когда шесть? Из шести шансов боле. А откуда они шесть, ежли Витька из-за своего вредного поведения половину убрал?

В распаленном сознании приятеля родился даже новый план борьбы с нечестным охотником – накидать гвоздей на дороге, но сработало чувство меры:

– Ведь гвоздь, он что? В нем ума нету. Он не разбирает, куда втыкаться.

Вечером история повторилась. Собравшимся на разливе мы не дали сделать ни одного выстрела. Карась выбрался из скрадка, молча прошагал к машине и укатил. Утром пожаловался старшому. Корней Гордеевич, переваливаясь по-медвежьи, заковылял к деду Пичке. Старик околачивался у меня. Разбирались втроем. Выслушав, старшой сделал мудрое заключение:

– Вы, мужики, того… Витька, конечно, мужик дрянной, но – сосед. Сами понимаете… Вы уж без меня. А на собрании скажете.

В тот же день к вечеру неподалеку от моста через канал сгрудилась вся наша компания. Подъезжали другие охотники и тоже останавливались. Их разбирало любопытство: что за новый способ охоты мы придумали и какой фортель выкинем сегодня. Мы глубокомысленно молчали. Заметив скопление, Карась тоже не проехал мимо, притормозил. Победоносно взглянул на нашу шайку и снисходительно на остальных:

– Мужики! Не связывайтесь с этими долбанами (это о нас-то!), они и разу стрельнуть не дадут! Всё расшугают… А я – спасибочки. Я другое место надыбал!

И умчался. Мы подождали, пока рассеется пыль, и покатили следом. Двое любопытных увязались за нами.

Карась нашел неплохое место. Скрытая от людских глаз стеной камыша, вдоль арыка тянулась лужа. Мы оставили мотоциклы в стороне и подобрались к луже с тыла. Утки налетали редко. Так же редко, по цепочке, стучали выстрелы, отгоняющие их от опасного места…

На следующий день те двое, увязавшиеся за нами, растрезвонили секрет:

– Они Карася шугают! Чтоб не хапал!

Встретив деда Пичку, Витька ругался по-всякому:

– Погоди, старый козел! Я тебе устрою! Хрен вы теперь меня найдете!..

Мы изменили тактику. Степан Васильевич выдал Пашеньке свой мопед, а дед Пичка – бинокль. В поисках потаенного места Витька носился по полям на «Жигулях», а Паша – следом – на мопеде. Бинокль уравнивал шансы. Вечером Паша встретил нас на мосту и доложил. Теперь уже не таясь, мы окружили занятое Карасем место, с твердым намерением не пропустить к нему ни единой утки.

Витька не стал дожидаться конца эпопеи:

– Ну, погодите! Ну…

– Ты об себе подумай, – увещевал дед Пичка. – Ну, какой же ты охотник, ежли нашу дорогую, родную природу так не обожаешь… – старик был настроен прочесть целую лекцию.

Карась не дослушал. Он рванул машину так, что взвизгнули колеса. Он рассчитывал оторваться от погони.

Глотая пыль, мы помчались следом. «Жигули» свернули на асфальт и… только фонарики промелькнули.

– Не угнаться, – сказал Коля.

– Вверх попер, – вздохнул Толя.

– Ну и пусть, – засмеялся Паша. – Там ни одного болотца нету!

Мы это знали, но как-то сразу не сообразили.

Через несколько минут «Жигули» просвистели мимо, в поселок…

На следующий день Корней Гордеевич созвал собрание. Как и любое собрание, где отсутствие без уважительных причин не каралось административным взысканием или переносом отпуска с августа на февраль, наше собрание было малочисленным. Сразу разгорелась баталия.

– Совесть надо иметь! – возмущался Степан.

– При чем тут совесть?! Это у вас совести нету! Вы и нам всю охоту портили! – кричал Валерка Козодой.

– За это мы просим у общества глубокого извинения, но… – Дед Пичка не успевал отмахиваться. Он не умел разговаривать сразу со всеми, ему бы – замершую аудиторию… Только отдельные слова прорывались сквозь общий гам;

– Оно бы, конешно…

– Дорогая природа…

Больше всех надрывался Витька:

– …Ну и что?! Лишняя утка! Не я – другой возьмет!

– Врешь! Не все хапуги!

И тогда Карась выбросил главный козырь:

– Давайте, мужики, говорить откровенно. Вот мы хай подняли из-за пустяка, можно сказать, а посмотрите, что, делается вокруг! Сколько раньше перепела было на полях?! Тьма! И мы его почти не стреляли… Так? Так! А теперь куда он делся? Куда, спрашиваю я вас? Как стали летать и посыпать всякими порошками – хана пришла. И так повсеместно. В Казахстане, говорят, целое озеро засыпали вместе с утиными и гусиными яйцами, чтоб только тракторам напрямую пахать. Да что Казахстан, у нас под боком… Лысое куда делось? А Три тополя? А Круглое? Сухие балки остались – ни людям, ни зверю. Так что не с меня нужно спрашивать, а… – Он осторожно покивал пальцем в потолок. – Мы не маленькие. Все эти слова «Охраняйте, берегите» – для дурачков, для школьников. Я б, может, тоже берег – помните, как чирячье гнездо стерегли? – а как сбережешь? Ружья отобрать? – это у нас запросто, это мы умеем… А только все равно скоро ничего не будет. Так что давайте, мужики, пока есть возможность…

Мы притихли.

– Ну да, тебе больше всех, а как же мы? – осторожно пискнул мазила.

– А ты стрелять учись, – хохотнул Карась.

В наступившую паузу встрял, наконец, дед Пичка:

– Оно, конешно, с какой стороны. Ежли говорить по правде, то охота – дело убийственное. На то и ружья. На то и дичь всякая, чтоб мы, как дураки, за ней гонялись. Только я совсем не согласный, чтоб нашу дорогую природу сквозь сетку показывали в зоопарке, как показывают разных облезлых тигров и обезьян. Каждому человеку хочется, чтоб все это вокруг него в естественном положении обитало. Вот что хочется каждому человеку. А что касается… – он ткнул пальцем в потолок, – так они, может, и ружья в руках не держали, им наши утки и прочая живность – тьфу! Летает что-то над головой – и ладно. А что летает – не касаемо. Их еще притолкнуть к этому делу надо, потому как у них своих забот – во! Чтоб, скажем, зерна сдать сколько положено и перед начальством отчитаться… Это как у соседа, ежли корова не доится – а нам все равно. Лишь бы наша доилась. А сейчас так нельзя, потому как корова – общая. А если и мы не станем беспокоиться, то она и вовсе околеет. Я правильно выражаюсь?

– Правильно!

– От людей все зависит! Люди – сила!!

…С разницей в один голос собрание постановило исключить Карася из охотников, остальные голосовали за то, чтоб ограничиться предупреждением. Корней Гордеевич и дед Пичка воздержались. Приятель объяснил это так:

– Я сейчас за совесть его рассуждаю. Должен же каждый из людей об себе задуматься?

По дороге домой старшой сообщил по секрету, что решение все равно недействительно по причине отсутствия половины коллектива. Ну и пусть…

Через несколько дней Витька уволился с завода и снова уехал на БАМ. Не потому, что испугался, а просто решил заработать еще одни «Жигули».

На следующий день, теперь уже по-настоящему, мы снова собрались на охоту, но помешал дождь. Холодный и проливной он шел до вечера. Потом повалил снег. Еще не остывшая земля вначале сопротивлялась, оставаясь по-осеннему черно-рыжей, потом превратилась в грязно-серое месиво и, наконец, прижатая морозцем, через сутки сдалась. На поля лег снег. Только редкие лужицы с ледком на закраинах выделялись как кляксы на белой скатерти. Мы надеялись, что перелет еще не кончился, что еще будут падать на открытую воду отставшие косяки, но…

Мокрые и уставшие, мы облазали все болотца, и только на Гадючьем, еще издалека заметив наше приближение, выплыл из камыша отставший селезень и сразу взлетел. Он просвистел так близко, что хорошо была видна зеленая голова, белый ошейник и свернутые колечком перья на хвосте…

Пропала осень!