Читать книгу Северные баллады - Вера Скоробогатова - Страница 15

Зарплата оказалась небольшой, а работа – скучной. Но для Олеси новая должность стала поводом уходить из дома и отвлекаться от своей тягучей печали.

Кабинет был наполнен всевозможными куклами – от пупсиков до громоздких Ксюш и Даш. В этом проявилась ирония судьбы: в детстве Олеся не играла в куклы; девчоночьи забавы казались ей тогда чем-то далёким от жизни.

На столе лежали листы бумаги. Непосвященные люди могли воскликнуть: «Зачем делать выкройки на куклу?! Смешно!» Однако с Марусь и Юрочек так же, как с людей, снимались многочисленные мерки, по обычным формулам производились расчеты и строились чертежи. Каждая кукла служила настоящей моделью, для которой нужно было создать коллекцию одежды. Если опытные образцы получались удачными, чертежи передавались лекальщику и коллекции запускались в производство. И только ответственности на кукольной фабрике было меньше, чем на предприятиях по пошиву одежды для людей: куклы не могли пожаловаться на неудобство.

Так же на столе находились образцы тканей и искусственных мехов – чтобы выдумывать наряды, исходя из возможностей фабрики.

В обед Олеся отправлялась в столовую, каждый раз подсознательно надеясь увидеть в новом коллективе того, кого безуспешно искала всю жизнь… Порой начинало казаться: а может быть, неважно, какой ты и что за мысли у тебя в голове? Главное, чтобы тебя любили и чтобы ты был в состоянии отплатить тем же…

Иногда Олеся видела в столовой угрюмых молодых людей, обедавших поодиночке и ни с кем не общавшихся. Они не принадлежали к типажу высоких брюнетов, который импонировал девушке, потому быстро перестали интересовать ее. Они тоже, казалось, игнорировали новую сотрудницу.

В одном кабинете с Олесей работала химик-технолог – интеллигентная, утонченная женщина лет пятидесяти пяти. Вела себя деликатно, и Олеся почувствовала к ней симпатию. Ирина Аркадьевна любила рассказывать о своей молодости, о путешествиях и романах, об интересных людях, с которыми встречалась. Олеся с удовольствием слушала. Они почти подружились.

Вскоре часть фабрики продали итальянцам под новое производство обуви, число помещений «кукольников» сократилось, и в комнате появилось еще несколько человек: недавно окончившие учебу технологи, конструктор – студент и угрюмый молодой человек, которого Олеся видела в столовой – юрист Антон.

Переехавшие нарушили комфортную атмосферу. Они без конца пили чай, кофе, жевали печенье, громко смеялись. Девушки обсуждали вечеринки, с серьёзным видом изучали модные журналы. Конструктор Степа, желая подпитать интерес к себе, нарочито демонстрировал усталость от минувших разгульных ночей.

Юрист держался обособленно. О нем Ирина Аркадьевна сказала: «Мой друг». Но с Олесей мрачный, бледный и молчаливый Антон не разговаривал, – впрочем, он принципиально не здоровался и не разговаривал ни с кем из присутствующих, кроме Ирины Аркадьевны.

Он был невысок, худ, носил старомодные очки и длинные волосы, за которыми не ухаживал, – словом, хорошего впечатления не производил, и девушка с досадой подумала: «Почему прислали именно его? Будто нет других..» Но больше всего отталкивали злобный взгляд юриста и кривой оскал его напряженного лица.

Если молодые технологи спрашивали Антона о чем-то или звали разделить с ними трапезу, на его скулах начинали играть желваки. Он отвечал отрывисто и резко: «Нет».

Когда сотрудники попытались завести светский разговор, Антон проигнорировал их, зло выцедив себе под нос: «Суки!» – и, обругав их за глупость, ушел.

«Всегда злой. Не знаем, как говорить с ним, – вздохнула, зайдя в отдел, начальница, эффектная, крупная шестидесятилетняя дама. – Говорят, на войне таким стал. Нужна реабилитация».

В кабинете стоял большой мягкий диван. Еще недавно Олеся могла нежиться на его бархатистой поверхности. Теперь же с самого утра на нем по очереди спали молодые люди. Рассказы Ирины Аркадьевны прекратились. Она начала говорить с Антоном, явно отдавая ему предпочтение. Олеся чертила выкройки и лишь кратко отвечала, если женщина пыталась вовлечь ее в разговор.

Олеся почувствовала себя отшельницей и стала подумывать о том, чтобы искать другую работу. Что держит ее? В деньгах нужды нет, а новая деятельность – это новый жизненный виток, новые впечатления. Увольнение должно быть праздником! Зачем разменивать свои месяцы и годы на то, что не устраивает?

Постепенно девушка привыкла слушать чужие разговоры об истории и политике, стала с интересом вглядываться в Антона, когда он, монотонно рассказывая что-нибудь, расхаживал по кабинету.

От юриста веяло недоброй властной силой. Он бравировал сомнительными чертами характера: категоричностью, нахальством, презрением к людям и не стеснялся высказывать мысли, которые Олеся считала постыдными.

Взгляды интеллигентных женщин часто – вопреки здравому смыслу – притягивают грубые персонажи. Антон, наслаждаясь цинизмом собственных слов, рассказывал Ирине Аркадьевне о копанине: «Страсть к жизни оправдывает все. А для жизни нужны средства! Откопанные вещи кричат, что убитым ничего не нужно. Бери, пока живой! Имущество пропадает – извлекай пользу. Военная добыча – финал любой войны».

Он криво усмехался и с удовольствием выслушивал возмущенные, но сдержанные рассуждения коллеги о мародёрстве.

Его поведение было похоже на агрессивную защиту от окружающего мира, который ничем ему не угрожал. Порой этот умный, широкоплечий, много повидавший человек казался Олесе нервным ребенком. Это вновь отталкивало: ей нравились мужчины, готовые поддерживать, а не виснуть камнем на шее. Однако нарочитая грубость Антона странным образом граничила с ласковой, идущей от души мягкостью. Словно глубоко внутри он был очень нежен, либо избалован…

Олесе, далекой от военной психологии, было интересно наблюдать за ним и гадать, какой он на самом деле. А еще его интересно было слушать…

Помимо официальной работы на фабрике, Антон занимался военной археологией, отпуска проводил в экспедициях, писал научные статьи. Он шутил с серьёзным лицом и всерьёз говорил фразы, вызывавшие смех.

Он заявлял, что бросит работу и уйдет в лес, потому что труд при капитализме – это рабство. Он говорил: Я циник, как все археологи, особенно военные» и любил повторять, что цинизм – это высшая форма свободы. Но Олесе казалось, что Антон всего лишь пытается выделиться и убедить самого себя жить без оглядок. Или просто завоевать всеобщее внимание, а после сделать вид, что ему это не нужно.

Его темно-зеленые глаза смотрели в глаза Олеси с непонятным ей выражением. Никто и никогда не взирал на нее так… Взгляд этот был одинаково далек от попытки оценить, от интереса самца, от выражения дружеских симпаний, влюбленности или неприязни. Когда они оставались вдвоем в кабинете, Антон останавливался у стола, за которым сидела Олеся, и молча, подолгу созерцал ее – другого слова она не находила. Однажды она не выдержала и сказала: «Может быть, ты хочешь лечь спать? Не стесняйся…» – Я никогда не стесняюсь», – ответил он. Так завязался первый разговор. Они почувствовали друг в друге нечто близкое, но не спешили подходить к разделявшему их барьеру.

«Почему ты не здороваешься с этими?» – Олеся кивнула в сторону столов шумных коллег. «Я позволяю себе некоторую роскошь, – сказал Антон, – общаться лишь с теми, кто мне интересен. Жизнь коротка и может оборваться в любой момент».

Вскоре наступил период отпусков, и они расстались, не перекинувшись больше ни словом.