Читать книгу Самка человека, или Конец жары - Вероника Айская - Страница 11

С Пашей у Жени были общие друзья и знакомые, а почти за год до того с ним познакомилась ее сестра, с его вопроса о которой и началось их общение. Альке он в чем-то душевно помог. Татьяна знала его раньше, они дружили когда-то семьями до Пашиного развода. В общем, характеристики были самые лестные… Паша был немного похож на Олега (ровно другим – чем весенний тезка), наверно, это и был скрытый мотив ее к нему внимания… Когда естественное течение чувства встретило такую же естественную преграду – оно стало искать выход. Ну, хотя бы что-то похожее на прежнее русло. Еще вернее сказать, они оба были похожи на нее саму – хотя бы чисто внешне. Так, что знакомые и того, и другого, встретив их с ней, спрашивали: «Это сестра?» Познакомились они не очень теплым, но все же апрелем, пахнущим новой жизнью. При знакомстве она сразу знала, что он свободен – у нее пошла тема, и она это отмечала. Женя подумала, что вышла на новый уровень своего жития-бытия, и отважно решилась любить, уже не струсив. Правда, не сразу, но быстро. Не сразу, потому что, как обычно, не отдавая себе в том отчета, почуяв характерное волнение, она приструнила себя, сделала безмятежно-дружеское лицо и тон. Но теперь она уже знала о своих уловках, и после заметила их: если что-то скрываю, значит, что-то есть. Она призналась Тане. Было похоже, Танюха отреагировала куда раньше, чем что-то произошло:

– Я и не сомневалась! Наконец-то! Пашка очень хороший. Я счастлива за тебя!

Видела Женя его нечасто, как позволяли обстоятельства. Но обстоятельства как-то позволяли. До того лета и немного позже Женя работала в Татьянином частном детском садике. И жила с ними – Таниной семьей и Пашей в одном городе. На лето она уезжала в деревню. Было удобно. «Я – вечная ученица, работаю тоже по учебным годам». Вернее, получалось, что заканчивала она в середине мая, возвращалась в середине сентября. Женя снимала недорого, по знакомству через Таню комнату в двухкомнатной квартире. Хозяева, пожилая семья, сами поселившись в деревне, оставили за собой право иногда приезжать. Но делали это редко. А когда увидели, какой Женя навела у них порядок – почти совсем исчезли.

В то лето, сорвав в конце мая позвоночник, она вернулась в город. Первой причиной было то, что ей теперь нечего делать на огороде. Хотя, впрочем, в садике тоже стало не совсем хорошо, но другой первой был – Паша.

Жене даже удавалось с Пашей о чем-нибудь побеседовать, в общем разговоре с другими, и даже бывало, и вовсе вдвоем продолжали начатую тему. Темы были глубокие, про жизнь. Про мужчин и женщин тоже. В ходе одной такой беседы он между прочим произнес: «Вот ты какая-то неприступная». Характеристика вызвала у Жени растерянное сожаление и одновременно некоторую радость: может быть, он хочет приступить?

Однажды, в выходной душный день она лежала на диване, не собираясь уже никуда на жару выходить. Внезапно соскочила и помчалась в магазин, вспомнив, что забыла купить тетрадь, которая зачем-то была ей нужна. Не дойдя до магазина, она… увидела его. Он медленно проезжал мимо. Помахал ей рукой. Потом вовсе остановился, вышел из машины и спросил:

– Где дом Танюшки с Санькой? Я запутался…

– Вон тот, через 2 дома отсюда, не доезжая одного до светофора.– Когда она показывала рукой, который дом, а он, уточняя, тоже вытянул руку, они соприкоснулись ладонями. По ней прокатилось – и так и осталось в ней – счастливое тревожащее волнение. Они чуть перебросились приветливыми фразами. Солнечное небо отражалось в его глазах и из них лилось в нее теплой улыбкой. Придя домой в восхищении от произошедшего, она вспомнила, как неожиданно решила выйти в такой нужный момент, и пришла в еще больший восторг.

Она не знала, что с ним делать. Она не стала себя отвлекать и успокаивать, переключать. Села за стол и быстро записала в купленную только что тетрадь:

«Я чувствую тебя. Всегда. Постоянно. Ежемгновенно. Думаю о тебе, ощущаю тебя. Живу с тобой. Засыпаю с тобой. Просыпаюсь с тобой. Иду с тобой. Мечтаю о тебе… Все, что делаю – вместе с тобой.

Странно ощущать и – не знать: тебя или свое чувство? Хочется узнать тебя. Мне кажется, я все время с тобой. Но ты не со мной, и я не могу быть уверена, что я с тобой, а не рождаю иллюзию о тебе. Неужели это все – иллюзия? – мои ощущения тебя?

Ну и что! Может, это и иллюзия о тебе, но это – не иллюзия, это – реальность, живущая во мне, и я благодарю тебя, жизнь, Бога за нее.

Неужели я сама способна отвернуться от тебя, не сделать шага навстречу своей… не знаю как быть, наверное, не стоит называть….

Не знаю, что можно испытывать, читая о себе такие строки, это действительно, наверно, сложно воспринимать…. И пошлю ли я их тебе когда-нибудь? Неужели у меня будет когда-то эта возможность, это право? Неужели – не будет?.. И почему?

Хочу ТЕБЯ… хочу всем, что есть во мне – видеть тебя, слышать… вернее: вижу тебя, слышу тебя, помню тебя, дышу тобой, волнуюсь тобой, успокаиваюсь тобой, надеюсь на тебя, верю в тебя, радуюсь о тебе, и хочу тебя: чтобы это все был действительно ты, а не только мечта о тебе. Хочу тебя настоящего, какой ты есть – узнать, понять (стараться, пробовать), почувствовать – тебя, твое!

Сейчас хорошо: чувствую только чувство. Страхи где-то гуляют, спасибо им. Просто чувствую тебя во мне. Я уже открыта тебе любому – неважно, знаю ли тебя. Уже принимаю тебя, какой ты есть. А зачем, чтобы принять – знать? Я принимаю тебя, открываюсь тебе, чтобы узнавать тебя, чтобы ты вошел. Ты уже во мне. Ты – мой! Не потому, что принадлежишь мне, а потому, что в сердце моем. Я открыта тебе – будешь ли входить? Я жду тебя.

Жду тебя. Интересное слово, обычное, простое, вдруг пришло. Мечтаю, надеюсь – это не то: мысль, чувство. Жду – уже действие. Я жду тебя, уже этим живу. Это не в будущем, это – сейчас, теперь, уже.

Я не хочу быть свободной от тебя! Если бы ты знал, что это значит для меня. Я уже не свободна, я уже согласна на эту несвободу! Я уже не хочу этой свободы! Я хочу быть с тобой.

И все же… я люблю тебя.

Ты вошел в меня.

Жданно и неожиданно.

Просто и странно.

Ты вошел, и я не хочу гнать тебя. Я хочу не хотеть убежать от тебя. Я хочу позволить себе, чтобы ты был во мне. Я люблю тебя».

Татьяна сказала, что он завозил фотографии, и что он еще, может, на следующих выходных заедет к ним.

– Я тебя позову.

Женя ждала, считала дни.

«Ты не заехал! Совершенно естественно, но совершенно непонятно-что-теперь-мне-с-собою делать… То ли плакать, то ли смеяться, то ли есть, то ли нет. Можно ли мечтать или не стоит себя раскручивать… Чем больше волнуюсь, тем больше боюсь себя и тебя. Чем сильнее себя успокаиваю, тем быстрее остывает жизнь.

Очень боюсь наделать глупости, просто быть нелепой, смешной, ненужной – ни-в-каком-виде-совсем. Боюсь, что захочу больше, чем мне дадут, что вообще больше, чем можно хотеть в такой ситуации. – И этим оттолкнуть тебя. И боюсь, вообще ничего не желая, быть опять той же заморожено неприступной, к которой – и отталкивать не надо – никто близко не подойдет.

Не знаю тебя, не знаю, как о тебе мечтать. Почему ты сам будто чем-то настороженный внутри? Или мне кажется? Или моя «неприступность» дает такой эффект общения именно со мною? И совсем нет у тебя никакого двойного плана? Не представляю своих прав приблизиться к тебе: на сколько? И как? Боюсь выдать себя и быть взволнованной и чувственной – и боюсь быть никакой, нечувственной, бесчувственной, ничего не дать – тогда зачем, так ведь? А если разрешить себе выдать себя – то как это? Нужно ведь как-то облагородить – а что это значит? Куда девать эту бурность? Нужно быть сдержанной. Но у меня только и получается быть неприступной. – Мне это слово теперь как замок на двери, как забор на дороге. Как стать «приступной», не навязывая себя? В случае не с любовью все понятно: хочешь открытости – откройся сама. А здесь?

Это, видимо полная незрелость чувств. Который раз – и я у того же начала, и в тех же метаниях, незнаниях, неумениях. Я не доросла до этого искусства еще! И как теперь совершенствоваться, на каких шагах?..»

Где-то через месяц они все же увиделись. В компании знакомых. И вообще стали видеться – в компаниях знакомых – Женя пользовалась любыми возможностями. Но… приложила над собой усилие и сумела распределить свое волнение равномерно на всех окружающих его мужчин. Так распределила, что один из его друзей стал проявлять к ней интерес. А может так совпало. Это с ним, а не с Пашей она стала ходить на дискотеки, теплыми вечерами прогуливаться под звездами, перезваниваться и ходить и бывать друг у друга в гостях. Но он был не в ее вкусе. Более того – из тех, какие ей вообще не нравились. И именно поэтому, и из соображений всеобщего человеческого братства, чувства вины, что она зациклилась на Паше, а другие люди – тоже люди, а также из необходимости распределять энергию, она уделила ему порядочно внимания. И когда он особо волнительно с нею потанцевал, она опомнилась, что, видимо, перебрала с общечеловеческим сочувствием. И осталась подчеркнуто – будто так же приветливо – приятельствующей. Он понял. То есть, если честно, все было как всегда.

И вот – счастье. Сюрприз от Вселенной, как говорят некоторые. Паша едет под Москву к матери и братьям. И ей тоже нужно на родину – на Урал, и она может проехать с ним четверть страны! Двое суток! Вместе!

В ее родном городе был какой-то чудесный врач-костоправ, которого звали «Китаец», потому что он владел восточными методиками.

В дороге она наслаждалась счастьем присутствия и познавания. Это очень волнует: узнавать круглосуточные бытовые подробности. И завораживает. Во второй вечер они сидели через столик друг от друга, глаза в глаза. Они очень душевно общались. Женю охватила теплая мощная волна чувства, она забыла стесняться и смотрела на него, не стараясь ничего скрыть. Она внимала ему. Волна вышла за ее пределы, окутала его и будто ввела его в нее. Она чувствовала его всею собою. Она его понимала, знала – без слов, без вопросов и ответов. И это была – любовь. Ей было светло, легко, радостно, тепло.

И она знала, как стать ему нужной. Она знала, что ему нужно. В одно мгновенье поняла как себя вести, с какой скоростью, и в какой последовательности. Стать ему другом, завоевать – искренно! – его доверие. Пробудить чувство. И – стать женой.

И в то же самое мгновенье она поняла, что он ее не любит. И не сможет любить. Ему нужна другая. А она, сумев проделать все «как надо», потом когда-нибудь – не так долго: может, через год, скорее даже меньше, совместной жизни – станет на все свои 4 лапы, и… Он будет прав, если скажет о ней все, что думает. Но он скорее не скажет, а замкнется. А она будет биться в истериках. Пока он не уйдет.

Всплыли фотографии его бывшей жены. Ему нужно что-то такое же, но другое. А она – совсем другая.

Но чувство не прошло.

На следующий день они разъехались в разные стороны. В родном городе она осталась на полгода. «Китаец» вытащил ей позвонок в пояснице обратно на место. В тот приезд она и была с бабушкой последний раз.

Женя весной написала Паше письмо. Длинное, но как всегда и всем. Спросила, как съездил: в дороге он рассказывал о детстве и родителях. Она рассказала о своем житье с бабушкой. Получилось логично. Письмо вышло спокойное, дружески-откровенное. Написала, что всегда мечтала о брате, или друге, так как у нее всякие комплексы и хочется с кем-то о них поговорить, дружеской помощи хочется… Он ответил! Аж 3,5 тетрадных листа – «рекорд», как он сам назвал! Очень душевно. «Спасибо искренне за твою смелость, что доверяешь мне свой внутренний мир. Можешь и дальше это делать. Я тоже хочу быть тебе другом, а значит, осуждений не допущу, а больше бояться нечего». Рассказал о братьях. Чисто технические подробности встречи. О матери – только упоминание. Женя поняла: ему хотелось поделиться с кем-то наполнявшими его чувствами. Он их не описывал, конечно. Нормальная мужская характерность – если он не поэт – через обозначение действия передавать его значимость. И он, видимо, рад был, что есть повод.

Надо ли говорить, что Женя была счастлива. Еще один бриллиант из сокровищницы человеческого общения ей достался! Поскольку она здесь «застряла», а он спрашивал о здоровье, и у них были общие друзья – был еще повод написать. Он не ответил, но в наше время – где его взять на письма каждый раз? Она подождала и написала еще. Когда стала писать второе письмо – писать было не о чем: их так ничто почти и не связывало по-прежнему, она по-прежнему ничего о нем не знала, и ничего общего так и не возникло. Поэтому большей частью она спрашивала об общих знакомых или сообщала о них сама. А уже вернувшись отсюда туда, она сделала глупость… Послала письмо о любви – то самое, первое, совсем не предназначенное для послания, тем паче мужчине, который тебя не любит. Правда, с приписанными словами, что, дескать, не бойся, я ничего не жду, потому что понимаю, что не твоя женщина. Просто, мол, если ты будешь знать, будет проще, если она как-то странно себя поведет – а ей любое поведение, выдававшее ее чувства, казалось странным. Глупость – если смотреть чужими глазами, понимать чьими-то пониманиями. А если честно перед собой – Женя и сейчас не понимала, а почему? «Эти слова были написаны в прошлое лето. Мне бы хотелось без лишних слов просто подписаться под ними. Если в какой-то мере я тебе буду нужна, у тебя будет какое-то внутреннее движение ко мне в любом качестве и форме, приемлемых для тебя, для меня это очень дорого». Она ждала дружеского снисхождения. Она искренно верила, что так и будет. Что так может быть…

– Тогда я решила наивно, что откровенность поможет ему меня понять. Вот так смешно, – говорила она сейчас Наталье, – И я уже и понимала, что это глупо и смешно, но еще больше я не хотела испугаться и закрыться. А когда мы уже дважды натыкались друг на друга, и он делал вид, что меня не видит, хотя это было нереально, мягко говоря, в тех обстоятельствах, я не поняла, почему так. Может, он просто не поверил, что я ничего «такого» от него не хочу. Я написала ему еще. Письмо, естественно, получилось эмоциональным, с цитатами из его письма: «делись всем, чем посчитаешь нужным», и моими вопросами в тоне: ну, и где же твое бесстрашие? Получилось, конечно, письмо-упрек. Я где-то догадывалась, что все обречено на провал, но надеялась на его мужественность, там, что ли, на какое-то снисхождение к женским воплям. Что он как-то разглядит через форму – содержание, все о том же: просьбу о дружеской помощи. Но не вышло. Видимо, формы было много… Вскоре, через подруг я узнала, что он вовсе изменил мнение обо мне в нелестную для меня сторону.

– И все? Больше ничего? Так и не общались? У вас же общие друзья…

– Танюха пыталась спасти ситуацию, даже обиделась на него из-за меня.

– Слушай, а зачем нужно было признаваться в любви?.. – Наташка была сосредоточенная и грустная, – в такой ситуации?

– Ну… понимаешь… это было задание самой себе…

– А зачем? В чем задание? Добиваться должен мужчина.

– Я не добивалась – я призналась как раз тогда, когда точно знала, что он меня никогда не полюбит.

– А попроще как-то нельзя?

– А где оно – попроще?

– Ну, как люди…

– Ну, вот, ты – замуж вышла просто, а я просто – не выхожу, почему-то.

…Женя пришла к нему на работу, перед обеденным перерывом.

– Можно тебя?

– Ты что-то хотела? – он спросил тут же при сотрудниках тоном официального лица при исполнении официальных обязанностей.

– Давай, выйдем куда-нибудь, – непринужденно постаралась сказать Женя. Они вышли на улицу, сели на скамейку, – Девчонки сказали, что ты что-то… Тут она, наконец, вспомнила, что он не выражал желания понять, он выражал непонимание и неприятие ее последнего шага и все… ну, может, ты у меня что-то спросишь. – Она с трудом подбирала мысли, и наконец, беспомощно произнесла… – Может, ты спросишь о том, что тебе не понравилось, и я смогу объяснить, что я имела в виду?..

– Мне ничего не нужно объяснять. Мне все понятно. Я не хочу с тобой больше общаться.

Она всматривалась в его лицо, насколько это было возможно, потому что он сразу сел к ней ухом, его задней частью. Стараясь, чтоб было прилично, хотя какое уж тут приличие в таком ее и незавидном и неудобном – совсем и буквально положении: она пробовала, извернувшись из-за его плеча, заглянуть ему в глаза. И увидеть в них хоть тень хоть какой-нибудь слабенькой надежды на будущее примирение. Но… на челе его высоком не отразилось ни-че-го. Гениально.

Они молчали, и оба смотрели в одну сторону – на стену из деревьев перед ними. И это не было не только любовью, это не было дружбой, это не было даже ничем, это было хуже, чем ничего. А она думала, у них, по крайней мере, близкие взгляды на жизнь. Женя даже не представляла, что один человек может так сказать другому, притом, что собирался быть другом. У нее документ есть. Ну, ладно, а вот он – смог. Нашим легче. Нет любви, нет проблем. Стало до грусти легко, пусто-легко-пусто. Хотелось плакать, будто она несла тяжелый груз и только-только полюбила эту тяжесть, как его вдруг отняли. И легко и жалко – того, что в нем.

Она пошла домой через парк, длинным путем, где сейчас она почти никого не могла встретить.

Вообще-то он не говорил, что он мне друг. Только «хочу быть другом». Хотел – перехотел. Нормально. Друг – это хочешь, не хочешь, volens – nolens, так сказать. А тут остался только ноль-ens. И даже какая-то минус бесконечность.

Неужели нельзя по этому сумбурному переходу от признаний к претензиям – как он говорит, – понять, что это и есть те самые комплексы, о которых я и признавалась в первом письме? И как-то мне оставить дружески протянутую руку?.. – Но это означало бы, что он должен быть сильнее меня, мудрее меня. А почему он должен быть? Конечно, и не должен. Ну, и ладно, и пусть.

Но я не сама, не сама, не сама сбежала! Если от этого сейчас веселее.

Она шла и рыдала с грустнейшим наслаждением облегчения и не-предательства. Честное избавление. Пусть она ничего не сумела, но она и не сбежала.

И еще один нюанс, прозвучавший в ее реакции на Пашино суровое непримирение, занимал ее внимание. Когда ее нутро тоскливо заскулило, как потерявший хозяина пес, то между чувством и мыслью пронеслось что-то такое: «Выйти б замуж поскорее и начхать на вас всех остальных, за забором; строить отношения с одним мужчиной, и – все. Пусть, может и несладко, но с одним и одним, без этих трудных начал, продолжений и разнообразий. – И пронеслись перед глазами все ее знакомые, годами устойчивые пары в подтверждение картины «каменной стены». – Все остальные люди становятся на 3й, 5й, 10й план. И нет нужды особо переживать. А тут каждый новый человек – событие, явление, мысле-, чувство-, жизнеобразующий фактор. Утомительно очень…

Но занятным в этом был протест, молниеносным вихрем поднявшийся на это усталое настроение, и звучавший примерно так:

«Ну, а если я не хочу отгораживаться и защищаться одним от других, и делать из него таможенника-пограничника – и постепенно конвоира? – Но тогда это и есть опять твое „общечеловеческое братство“, ты уж выбери, чего ты хочешь?» У нее смутно закралось подозрение, что ее еще увлекает, ей хочется этого разнообразного постижения. «Видимо, я еще не выбрала…»

Но было грустно, честно грустно. «В том-то и дело, хотелось просто дружбы. Но с оттенком любви – потому, что без такого оттенка, я дружить и так могу. Причем без оттенка любви именно со своей стороны, ведь с Русланом-то я дружила, при его любви ко мне – Женя вспомнила историю многолетней давности, где роли были расставлены наоборот. – Ну, да, а зачем ему этот оттенок? У него на такой вариант дружба не предусмотрена, у него других хватает. Да он, просто, ничего не понял: как для меня это важно…

…Я понимаю, что веду себя смешно, нелепо, неуклюже и несуразно, – но, ведь, именно этого я всегда и боялась и поэтому не решалась ни на что…

У Цветаевой что-то есть на эту тему… про нелепость… …У нищего прошу я хлеб… Богатому даю на бедность… – Мой день беспутен и нелеп! – Мне нищий – хлеба не дает, Богатый – денег не берет, Луч не вдевается в иголку… Луч не вдевается в иголку…».