Читать книгу Комедии. Перевод Юрия Лифшица - Вильям Шекспир, William Szekspir, the Simon Studio - Страница 12
Как вам это понравится
Акт второй. Сцена седьмая
ОглавлениеДругая часть леса. Под деревом накрыт стол.
Входят СТАРЫЙ ГЕРЦОГ, АМЬЕН и ДВОРЯНЕ.
ГЕРЦОГ. Он, верно, сам оленем стал, утратив
И образ, и подобье человека?
ПЕРВЫЙ ДВОРЯНИН. Он был здесь, государь. Стоял и слушал,
Как мы поем, и даже нам подпел.
ГЕРЦОГ. Что? Если какофония запела,
Разладится гармония небес.
Ищите Жака, он мне очень нужен.
Входит ЖАК.
ПЕРВЫЙ ДВОРЯНИН. Он нам пошел навстречу: сам нашелся.
ГЕРЦОГ. И вам не стыдно, сударь? Как же так?
Друзья без вас тоскуют. Вам смешно?
Вам весело?
ЖАК. Я встретил дурака!
В лесу дурак! Отъявленный! Набитый!
В дурацком платье! Жалкая судьба:
Попасть, как я, шуту на язычок!
Дурак валял на солнце дурака
И поносил Фортуну остроумно;
Остро, умно – хотя и невпопад.
«Привет, дурак!» – сказал я. Он ответил:
«Нет, вы не правы – мне ведь не везет!».
Потом достал карманные часы
И, мутновзоро вглядываясь в них,
Заметил мудро: «Десять набежало.
Вот так, сквозь пальцы время и уходит.
Без часа десять было час назад
И десять с часом будет через час.
Мы поминутно зреем, созревая,
И, увядая, вянем в тот же миг.
Вот наша жизнь!». Когда глупец несчастный
Мне лекцию о времени прочел,
То над глубокомыслием глупцов
Смеялся я до колик в животе,
Смеялся до упаду битый час!
Он засекал, мой дурень благородный!
Бесценный шут! Возлюбленный дурак!
Ах, как ему идет его колпак!
ГЕРЦОГ. Откуда здесь он взялся, не пойму?
ЖАК. Придворным был мой драгоценный шут.
«Красавицы, – сказал он, – молодые
Мой ум ценили». В голове его,
Засохшей, как несъеденный бисквит,
Немало позабытых изречений
И метких наблюдений, каковые,
Перелопатив, он пускает в свет.
Ах, мне бы с ним местами поменяться!
ГЕРЦОГ. Нарядом – тоже?
ЖАК. Да! Но обещайте
Своих суждений грядку прополоть;
Из них одно, – о том, что я умен,
Разросшееся буйно, – истребить.
Я привилегий ветра добиваюсь:
Свободно дуть куда ни захочу.
Кто будет ранен глупостью моей,
Пусть рассмеется – что взять с дурака!
Зачем смеяться? Это так же ясно,
Как в церкви петь священные псалмы.
Ведь человек, которого кольнет
Дурак остротой, будет в дураках,
Не проявив бесчувственность к насмешкам.
Так обнажают глупость мудрецов
Намеками небрежными глупцы.
Давайте мне дурацкий плащ и право
Болтать о чем угодно, – я берусь
Очистить этот прокаженный мир,
Когда он стал бы у меня лечиться.
ГЕРЦОГ. Я знаю, чем был кончилось леченье.
ЖАК. Чем – на пари, – как не выздоровленьем?
ГЕРЦОГ. Клеймить порок – вот худший из пороков
Того, кто сам развратничал когда-то,
Своей животной похоти служа.
Тебя твоя свобода наградила
Лишь опухолями и гнойниками.
Ты б ими заразил наш бренный мир.
ЖАК. Ужель, громя гордыню вообще,
На личности упреки переносят?
Иль не кипит она, как море в шторм,
Пока не утомится в клокотанье?
Кого из женщин городских заденешь
Словами, что иные горожанки
Нарядов королевских недостойны?
В кругу своих соседок, кто из женщин
Подумает такое о себе?
Ответит ли беднейший из людей
На твой вопрос, где взял он свой наряд,
Что выклянчил? Скорей всего, солжет
И тем откроет собственную глупость, —
И волен ты высмеивать ее.
Но разве этим ты его унизишь?
Он ложью унижает сам себя.
Скажи он правду, шуточек твоих,
Как уток перелетных, никому
Присвоить не удастся. – К нам идут.
Входит ОРЛАНДО с мечом в руке.
ОРЛАНДО. Не ешьте больше!
ЖАК. Мы еще не ели.
ОРЛАНДО. Не ешьте вовсе, дайте есть нужде.
ЖАК. Откуда взялся этот петушок?
ГЕРЦОГ. Скажи нам, ты от горя обнаглел
Иль отродясь на вежливость плюешь
И правил никаких не соблюдаешь?
ОРЛАНДО. Вы правы, сэр. Горчайшая нужда
Ожесточила сердце мне настолько,
Что я теперь невежею кажусь,
Хотя я знаю правила приличья,
Поскольку жил в столице. Но не смейте,
Я повторяю, к пище прикасаться,
Пока я сам не удовлетворен,
Не то умрете.
ЖАК. Первым я умру,
Когда мы вас не удовлетворим.
ГЕРЦОГ. Скорее силой вашей доброты,
Мы к вам добрее станем, а не силой.
Что вам угодно?
ОРЛАНДО. Дайте мне еды.
ГЕРЦОГ. Присаживайтесь к нашему столу.
ОРЛАНДО. Вы разрешили? Я прошу прощенья!
Я полагал, что все здесь одичали,
И вел себя как подлинный дикарь.
Но для чего б вы здесь ни собрались,
Транжиря время в этой глухомани,
Не замечая медленных часов
Под сенью элегических ветвей, —
О, если улыбалась вам удача
И если мил вам звон колоколов,
И если другу радовались вы,
И если плакали от состраданья
Иль кто-нибудь вам, плача, сострадал, —
Пусть вежливостью станет принужденье:
Бросая меч, надеждою горю.
ГЕРЦОГ. Вы правы: улыбалась нам удача,
Крестились мы под звон колоколов,
Друзей любили, близким сострадали
И сострадали нам. А посему
Подсаживайтесь, добрый человек.
К услугам вашим кушанье любое,
Которое придется вам по вкусу.
ОРЛАНДО. Простите, но я должен отлучиться.
Я, словно лань, сначала накормить
Обязан олененка своего.
Со мной слуга. Из верности ко мне
Он в путь пустился. К возрасту в придачу
Его терзает голод. Мне придется
Терпеть, пока старик мой не поел.
ГЕРЦОГ. Ступайте, мы без вас не будем есть.
ОРЛАНДО. Храни вас Бог за вашу доброту!
(Уходит.)
ГЕРЦОГ. Есть люди несчастливее, чем мы.
И не сравнить трагическую пьесу,
Что ставится в театре мировом,
С той буколическою пасторалью,
Которую разыгрываем мы.
ЖАК. Весь мир – подмостки, наша жизнь – спектакль,
А мы – обыкновенные актеры:
Выходим и уходим, отыграв
Свои семь актов, перевоплощаясь
По ходу пьесы. Первый акт: дитя
Агукает и пачкает пеленки.
Потом розовощекий мальчуган,
Сопливый лодырь шагом черепашьим
Идет, портфель свой в школу волоча.
Потом любовник глазкам посвящает,
Пылая жаром, жалкие стишки.
Потом солдат: гривастый, точно лев,
Безбожник, выпивоха, скандалист,
Лакей фортуны, пушечное мясо.
Вновь перевоплощение: судья
С холеной бородой, законник строгий,
Пузатый рвач, набитый каплунами
И книжною премудростью сухой.
Еще метаморфоза: тощий скряга
В домашних туфлях, в ношеном халате,
В очках по близорукости, в штанах,
Когда-то облегавших, а теперь
Висящих мешковато; бас мужской
Сменяется надтреснутым сипеньем.
Но хроника чудесных превращений
Идет к концу. В последней сцене пьесы:
Склеротик, впавший в детство; ни зубов,
Ни зрения, ни слуха, ни-че-го.
Возвращается ОРЛАНДО, несущий на руках АДАМА.
ГЕРЦОГ. Добро пожаловать. Садитесь вместе
С почтенной вашей ношею за стол.
ОРЛАНДО. Не столько за себя, как за него
Благодарю вас.
АДАМ. Да, мой господин,
Я сам благодарить еще не в силах.
ГЕРЦОГ. Не стоит благодарности. К столу.
Я буду нем, пока вы голодны. —
Не слышу музыки. Дружище, спойте.
АМЬЕН (поет). Мети, мети, снежок!
Ты менее жесток
Неблагодарных глаз.
Шутить ты не привык,
Но таешь в тот же миг,
Когда ужалишь нас.
Хей-го! Пой хей-го! Под сенью ветвей
Ни глупой любви, ни продажных друзей!
Хей-го! Под сенью ветвей
Рады мы жизни своей!
Крепчай, крепчай, мороз!
Страшней твоих угроз
Завидующий взор.
Ты студишь лоно вод,
Но холодней, чем лед,
Коварство и раздор.
Хей-го! Пой хей-го! Под сенью ветвей
Ни глупой любви, ни продажных друзей!
Хей-го! Под сенью ветвей
Рады мы жизни своей.
ГЕРЦОГ. И если верить я могу глазам,
И предо мною младший сын Ролана,
Как мимоходом мне шепнули вы —
Его портрет, отчетливый и точный, —
Я очень рад вам. При моем дворе
Его любили. О судьбе своей
Расскажете потом, в моей пещере.
Старик, ты тоже у меня в гостях.
Идти не может он, займитесь им.
А мы, мой друг, в пути поговорим.
(Уходят.)
