Читать книгу Hannibal ad Portas – 4 – Агент под Прикрытием - Владимир Буров - Страница 10

И через два часа уже снимали меня для рекламы, как Джека – цвергшнауцера, довольно часто писающего на прогулке с хозяйкой, которую – к счастью – я не знал.

– Извините, мэм, мне положено.

– У тя, чё, диабет, что так часто метишь территорию, или напрашиваешься на подзатыльник любовный?

– Думаю, что я снимаюсь с вами, как проходной натурой.

– Ладно, ладно, не думаешь же ты, что и спать теперь мы будем вместе.

– Если это вопрос, то ответа я пока не знаю.

– У тебя скромные запросы, а я миллионерша.

– Спилась, чай? Как, Мери Стри.

– И ты меня не узнаешь?

– Старуха Изергиль?

– И ты еще ничего не понял?

– Пока не уверен, но неужели доверили провести на вас эксперимент по омолаживанию?

– Выше бери!

– Неужели дали лабораторию в Сили-Мили?!

– Нет, путем сексодрома.

– Я в это не верю. Тем более, вы обманули еще сто почти лет тому назад Дастина Хоффмана, и бросили одного с ребенком на руках, чтобы он захлебнулся в бурном потоке жизни, как вы едва не потонули в Дикой Реке.

– Да, для меня убить человека, что для тебя высморкаться.

– Нас снимают?

– Меня, да, тебя – вряд ли.

– Почему?

– Я заняла весь кадр. И знаешь почему?

– Да, тебе нужен Клинт Иствуд, как человек, которого любят все проститутки.

– Ты меня обозвал, или что это было: игра на камеру?

Я прошел кастинг, как ученая собака, несмотря на то, что в удостоверении личности было изображено, что не ученая собака, – а:

– Ученый – Собака.

Да, в принципе могу, как простая дворняжка, как белый лохматый болонка, как тигровый немецкий дог, как тигровый стаффордширский терьер и вот черный благородный и умный цвергшнауцер с родословной.

– У тебя борода маленькая, – сказала она уже в номере, именно том, на двоих, где, мне она почему-то оставила большую комнату с ванной – себе только душ.

– Хочет жить со мной в моей большой комнате, но только по желанию, как приходящая к Хэму Графиня.

– Я с таким длинным носом баб не люблю, – сказал.

– Ты не в курсе, что я должна тебя дрессировать?

– Сейчас?

– Нет, после эксперимента, когда стану, благодаря твоим обещаниям богиней Калипсо.

– Удивляюсь, что этому кто-то поверил, кроме меня.

– Удивляюсь, – опять начал я после всего, что с нами случилось:

– Она хотела вытрясти из меня всю душу, но не получилось – что-то невидимое еще осталось, и она, тихонько застонав, потом проорав – видимо, проклятие из-за постигшей ее на этот раз неудачи – выгнала.

В свою большую комнату – маленькая напоминала ей колыбель, где она родилась, – а моя? – прориторичил. Хотя и так было ясно:

– Могилу.

– Скорее всего, – решил, она считает себя возродившейся после всемирной катастрофы Лилу будущего.

По-моему – и скорей всего – сестрой английской королевы Маргаритой, сбежавшей от присмотра дворцовых камердинеров сестры многоумной. И воображает теперь себя Одиссеем без Пенелопы, а еще точнее, смотрительницей храма Аполлона Брисеидой, уже не могущей даже при большом желании:

– Принадлежать только одному.

И задумался:

– Неужели всё-таки Наз – двое?! – И принял решение, что я – это:

– Я и Монс-тр, – которого она, собственно, и ищет.

Но зачем эта путаница:

– В машине была похожая на нее Ими-Тация, здесь опять, и, скорее всего, в первой машине на заправке была еще одна.

Как говорится:

– Плюс, минус, а еще-то кто?

– Думаю, всё просто, – сказала девушка, вылезая из-под моей диван-кровати.

– А именно, мэм?

– Они все – Минус.

– Большой Минус?!

– Очень большой.

– И они незнакомы?

– Уверена.

Хотелось спросить:

– Да, или, наоборот:

– Нет? – но постеснялся, потому что дама попросила.

И я понял, что вот эта, решившая мне чем-то помочь девушка – Мэри, которая тогда-могда так любила обнимать и прижиматься ко мне в машине, но только:

– Не совсем похожа.

Скорей всего, эта – только подделка, а Мэри уже нет в живых. Кто-то на полном серьезе хочет манипулировать мной, а:

– Что я умею – непонятно же ж абсолютно!

Пока попросил Мэри – перед тем, как опять спрятать ее в поддиванное пространство:

– Ты можешь – временно, я имею в виду – называть меня Пятый Элемент?

– Меня или тебя? – чё-то заупрямилась она. И спросила на всякий случай:

– Кто такие масоны – ты – знаешь?

– Их бин.

– Нужно более конкретное выражение своей преданности.

– Не могу.

– Пока устал?

– Смущен, но, да, мэм.

– Пойми, мил херц, не в этом дело!

– Есть что-то более важное, чем?

– Разумеется.

– А именно?

– Ма-фия. Нет, как-то не так.

– Масоны?

– Точ-но-о! Ты должен открыто при каждом удобном случае говорить:

– Масоны – это вся мировая литература, искусство, живопись и даже музыка.

– Наука?

– Да.

– В первую очередь?

– В один рай.

– В один рай, – повторил я, но, решив, что ошибся, сделал маленькую поправку на:

– Ряд.

– Пойми, что это опасно для любого почти государства иметь еще одну – Другую – историю мира, поэтому пообещай, что не выдашь меня – как это по-английски:

– Первому встречному.

– Точно!

– Тебя трудно выдать, милая, ибо я тебя и так никогда не узнаю, несмотря на то, что только второй раз вижу.

И просто так добавил, имея в виду, что она Мэри, вторая в этом же номере, но спит пока в другой комнате:

– Марго, – Маргарита – представившаяся, по крайней мере, моему воображению, сестрой английской королевы – но:

– Даже без обозначения века той.

Я решил принять к сведению – и не более-менее, а в самое ближайшее время:

– Обязательно, – что без точных идентификационных документов обойтись в всё более разрастающейся просто и нет народности очень похожих друг на друга личностей – не удастся.

– Да, пока, думаю, достаточно документов – использовать каждого подвернувшегося под горячую руку дурака или дуру, как инструмент желания всей вселенной – не имеет логического смысла.

Данте не стеснялся использовать имя отчество и фамилиё людей, отживших своё в имеющееся у меня время, как прямой повод для того, чтобы достать до дна той глубины падения, где скрыта в яйце иголка, напоминающая о сердце того дракона, который – нет, не захапал всю власть себе – а:

– Живет в каждом и каждой – пусть и не на основе постоянной прописки, но всё равно, хотя и по очереди, но оставляет свою метку даже уже смывшись, как в унитаз, в другое время или его пространство.

Не всех можно вспомнить сразу, как предупредил Данте, но по ходу дела идентификация может произойти. Если только не считать Режика – режиссера фильмов – думаю – весьма сомнительного по умопомрачению содержания.

Даже если совместить Лизу и Лариску – не получится.

– Можно я буду звать вас Мэри?

– Я уже говорила: нельзя.

– Никогда не слышал ничего подобного.

– Я вынуждена вас предупредить, что всё расскажу маме.

Я показал пальцем через плечо:

– С ней?!

– Нет, я с ней незнакома, но она моя мать.

– Ты хочешь через меня предъявить ей преференции?!

У меня нет времени на семейные разборки.

– Я заплачу тебе триста долларов, если подложишь ей письмо с просьбой любить своих детей.

– Да вы что, мэм, я даже Данте не верю в морализаторстве.

– Так вы считаете, что это хамство просто так нарисовано?!

– Почти. Ибо, да, есть, но только на радость людям – комедия.

– Да вы что! Надо было раньше мне рассказать эту Повесть Белкина – предпочла не рождаться.

– Да?

– Не рождаться так поздно, чтобы меньше грешить, а родилась сразу, как нимфетка Владимира Набокова.

– Уверен, вы ей не были.

– Была. Но не знала, правда, ничего об этом.

Вы поможете мне добиться от моей матери положительного результата?

– Денег?

– Я хочу перевести на своё имя древнее поместье в Шотландии.

– Оно неотапливаемое?

– Скорее всего.

– Сколько денег надо на ремонт?

– Много.

– Зачем оно?

– В нем есть мистика.

– На ее разгадку может понадобится тысяча лет.

И опять она утащила меня под кровать, хотя здесь стояла диван-кровать, под которую может залезть кот, но и только с обратной стороны.

– Ты превратила меня в кошку?

– Не надо преуменьшать мои возможности.

– Что еще ты умеешь?

– Вот посмотри, всё будет, как и было, ты будешь стараться сделать выбор и не сможешь.

– А именно?

– Сказать или нет моей матери, что между нами были продолжительные отношения, ибо будешь сомневаться:

– Да, стоит ли наговаривать на себя?

И спросил утром мою полутушу из соседней комнаты:

– Между нами что-нибудь было?

– Между тобой и мной, или между тобой и твоей кроватью? – как обычно в грубой форме оборвала она вдохновение самого главного артиста Гамлета.

– Ты не Гамлет.

– Я еще ничего не говорил, кто я.

– Но видно, что претензии всё знать имеются, а – спрашивается – надо ли, милый?! Ибо:

– Жить от этого знания будет только хуже, – закончил я ее брошенную в мой кофе с молоком кость.

Ибо мысль – это и есть та кость Пятого Элемента, которую нашли при крушении инопланетного корабля, а:

– Здесь, местным дуракам показалось, что это были черепашки нинзя очень похожие на людей.

Собственно, инопланетяне и пришли рассказать:

– Какие вы хорошие люди, – жаль не успели.

– Но достать эту видеозапись нам придется, – сказала Режиссер-ша, что можно подумать:

– Мы всю ночь только эту арию и репетировали.

Попытался найти лист бумаги, или записать прямо так на термосалфетке – чтобы не забыть – эти два слова:

– Замок в Шотландии – как у Джеймса Бонда – и видеозапись, как была у Роберта Де Ниро, но просмотреть ее можно только в Пентагоне.

Но, к сожалению, так и не успел, ибо помнил, да, но как сон, который исчезает неизвестно куда на пути между кроватью и умывальником.

Вышел – знаю:

– Всё было, – но что именно – отсутствует, как стертая пленка.

И сделал предположение, что Режик обладает одной из этих двух способностей:

– Или стирает провидческий сон, или убирает даже его предрассудки.

Что значит:

– Нет сна – нет и будущей реальности.

Но понять толком, чего им от меня надо – так и не смог. Не надеются же они на самом деле, что я могу их провести на Луну, или на Альфу Центавра, как проводник Данте – Беатриче.

И решил:

– Они думают, что я знаю Беатриче, которая приведет их в миры более счастливые, чем просто Земля.

Ибо зачем я тогда иду в незнакомой мне стране, как по безопасной тропинке прошлого, которое никогда нельзя повернуть в пропасть?

И даже не стал напрягаться и думать, чего я больше люблю:

– Городки или настольный теннис.

Хотя и высказался один миллиардер:

– Правду можно увидеть только через глаза смерти. – Но:

– Стоит ли смотреть так далеко?

Платон пробовал, Данте – тоже, а кто еще-то?

Нет, конечно, были, были люди, жаждавшие жизни больше смерти.

Надпись на воротах – однако – предбальника ада:

– Все писатели должны быть здесь похожи на опущенных, все редакторши на работниц детских комнат милиции – как минимум и как максимум обязательно только со средним образованием на отметку, все переводчики на забывших смысл слов абармотов.

– Пушкин предложил, – сказала мне на ухо Режиссер-ша, – есть способ перебить дэзу перевода.

– Да? Какой?

– Если вы, мистер ученый, не ответите мне на этот вопрос мы расстанемся. – Не перебивайте пока:

– И расстанемся навсегда, – осчастливил сам себя я.

Но ми-леди не приняла этот ответ за мой правильный референдум, и посмотрела, как Медуза Горгона:

– Или слова, или смерть даже от зеркального отражения.

– Да, ладно, ладно, мэм, я пошутил почти что на самом деле. – Но. Понял, что сказать ответ не могу, он застрял у меня в легких, как бактерия, но:

– Полезная? – перебила она мои мысли своей.

Я решил, что механизма сурдоперевода дэз-информационного перевода – нет, и попросил воздержаться от этой преждевременной скачки.

– Дело в том, что есть разница между черным и белым, и:

– Указанием: это черное, это белое.

– Большая?

– Радикальная, мэм.

– Тем не менее, вы не дали ответ на вопрос, и поэтому будете сегодня весь день носить за мной зонт от дождя.

– Его не предвидится.

– Да, поэтому, вы будете чувствовать себя – в наказание – дураком.

– Вы?

– Я? Заведующей этой больницей.

Пока ходил за ней, старался, как волшебник Синдбада Морехода отделить от себя стеклянным вакуумом, или – что тоже самое:

– Другим временем, – иногда получалось.

Она мне:

– Чувствуешь себя дураком? – а я:

– Не слышу, – она же, принимает за знак согласия.

И начал уже думать, как Данте:

– Была со мной ночью Мэри, – или только сейчас это и придумал?

И, скучая за ее спиной, повторил, скорей всего, уже мне известное:

– Отделить чтение перевода от картинки кино – не в силах самого человека, – а:

– Ну, как надо просить, господи, чтобы сбылось?!

Никакое обучение здесь не поможет, а эта:

– Замок в Шотландии, – требует именно разделения неделимого.

– Голос привязан к образу, – сказал я, а она – несмотря на то, что была в стекле – услышала.

– Как-как?

– Как Жизнь к Земле, мэм.

– Ты вполне можешь звать меня Беатриче, но, к сожалению, это имя уже занято.

– Деление делается независимо от человека, а он боится, что никого не будет рядом в этот момент – как Вергилия у Данте – чтобы вывести из этого леса независимых от человека движений тел.

– Вот идет дэза перевода фильма Инферно, – сказал я ей уже дома за шашлыком по-Карски, но сделанным из рыбы, так как – по ее мнению, мясо я еще не заслужил, а по-моему:

– Я же ж не ем, май диэ чайлд, мяса почти и практически совсем!

Собственно, зачем евреи в древности – не сейчас – отдавали лучшие куски мяса для всесожжения?

– Зачем?

– Только за тем, чтобы иметь этот меч, могущий разделить целое, как неделимое. – Ибо:

– Переводчик, диктующий свой текст и голос по планшету – очевидно:

– Не-подлинник!

Это только его мнение, вышедшего с перекура греховодника. А еще точнее:

– Перевод для переводчика фильмов – это и есть его реальный перевод – буфет, для других закрытый – его истинное место.

Но весь вопрос в том, что мы не можем знать содержания Прошлого без этих каракулей дэз-информационного перевода!

Как и написано, в Библии:

Информация идет к Земле в уже искаженном виде. Другой:

– Не будет.

– Поэтому я тебе и говорю: твоя задача восстановить Подлинник, – сказала Реж.

– Дак, мэм, я не бессмертный – не могу!

– К сожалению, грамоты на бессмертие у меня уже кончились, – отрезала она так, что я подумал:

– И десерта, скорое всего, не будет, как чаепития с тортом и конфетами совместно и даже раздельно очень вредными для его величества диабета.

И за нами остается – возможно – выбор:

– Сделать закрытую информацию открытой, или наоборот, закрыть и то, что еще открыто.

Как сказал Иисус Христос:

– И всё, что вам надо сделать, чтобы открыть истину – это подставить вторую щеку.

Тогда дэз-информационный перевод останется, но не в нас, а только:

– Рядом, – как второй человек, идущий с вами на Пути в Эммаус, – и:

– Истина правды возникнет перед Зрителем.

– Прости, что я подслушивала, – сказала Мэри, как только я вошел в свою маленькую комнату, что испугала меня неожиданностью своего существования:

– Что?

– Я не был уверен в истинной реальности твоего существования.

В дверь постучали:

– Да?

– Так ты говоришь, что и Вторую Щеку сам человек не может подставить, или это уже ко мне лично приходили с известием? – спросила Режиссер-ша культурно, ибо другая могла и нарушить мой покой невоздержанием от прямого своего здесь присутствия.

– Она боится, что ты не сможешь справиться с собой, – шепнула Мэри.

– Когда?

– Во время ее изнасилования, ибо только в своей маленькой комнате она способна на всё – здесь ее воля слабеет.

– Я не буду.

– Дак, заставит.

Я предпочел перевести разговор в нейтральное русло:

– Где третья, Трешка? – спросил.

– Тебе всё мало! – рявкнула Реж за дверью и ушла.

– Как и не приходила, – улыбнулась Мэри.

Видя, что Мэри опять хочет, прориторичил:

– Мне деление на Двоих на Пути в Эммакус доступно только на небольшое время.

– На сколько?

– Только – практически – на мгновенье, чтобы знать, что оно существует.

– Может быть, чуть, но всё-таки больше?

– Больше, но не так уж намного.

– Я умею растягивать не только удовольствие, но и время на его презентацию, как говорила Брисеида Ахиллесу Непобедимому, – сказала Мэри.

К счастью, мне удалось расшифровать ее представление, – хотя и только к утру следующего дня, – но это правда, честное слово:

– Время не имеет значения, – а только время, как она добавила в конце:

– Совместного его проведения в объятиях друг друга.

Ибо:

– Взять в свои трудовые лапы можно только грубую материю.

Хотел утром сбежать – в том смысле, что посидеть на скамейке в парке, как делал Великолепный Разум Рассела Кроу, но не выпустили. И до такой степени испугался, что даже не спросил, как один сейчас уже презентабельный человек:

– Пачамуй-та?

– Дак, мил херц, думай сам, чтобы не заблудиться в лабиринте местных номеров.

– Я только хочу вытрясти ковер, – осмелел до такой степени, что даже не улыбнулся презент-табельщице.

– Вы думаете, я отмечаю время вашего прихода и ухода?

– Нет?

– Только автоматически, ибо помню всех.

– Кто со мной живет? – даже не улыбнулся на этот раз, чтобы проверить правду их расположения ко мне.

– Никто и вы, сэр, – опять ничуть не попыталась она подмазаться.

Ерунда, конечно, но решил на этот раз вернуться домой, как Адриян Прохоров, чтобы проверить:

– На самом ли деле со мной – если кто и живет, только покойники – уживаются.

Но на полпути решил плюнуть и больше в себе не сомневаться:

– Спустился по балконам, не сломав у них ни одной розы, и широким шагом, как человек свободный, затрусил к поддубной растительности.

– Кот ученый? – сразу спросила одна, которая прохаживалась тут, видимо, надеясь, кто сдаст за нее всю годовую биохимию растений, не стесняясь в будущем знать меньше, чем все.

Я узнал Трешку, но побоялся не то, что ошибиться, а вообще – можно сказать – принять ее за живого человека. Хотелось оглянуться, но побоялся, что она исчезнет. А это значит, нельзя ее обидеть до такой степени, чтобы я был в этом виноват. И:

– Трахнул прямо под деревом, – которое, собственно, еще в древности было предназначено для того, чтобы скрывать то, что, да, друзья мои:

– Очевидно.

– Она не пускает тебя домой? – спросил за лэнчем из пресноводных кабачков с треской, пойманной еще в прошлом году, так как ближе – они – рыбы – еще могут быть оживлены, как не сомневался Хирам Абифф, а – не то, что решил, но вот – не отстаю в узости одного мышления, но только затем, чтобы иметь их:

– Два.

– Ты и ночью здесь сидишь? – спросил из вежливости, ибо где еще нет дома.

– Нет, – ответила она, – у меня есть дом, но он в Шотландии.

– Большой замок?

– Да, но он неотапливаемый.

– Я уже это от кого-то слышал, – сказал специально, чтобы сказать только половину, а до конца – что значит всю правду – оставить себе.

Я покрутил пальцы.