Читать книгу Близь и даль - Владимир Черепкин - Страница 10

Лето кончилось и стало меньше свободного времени у детворы, – теперь мы ходим в школу. Но дни ещё не очень короткие и после выученных уроков всё же можно довольно долго пребывать на свободе, лихо отдаваться самим себе.

Правда футбол, травяной хоккей, лапта и другие игры за лето уже немного приелись, грибы в лесу есть, но за ними к вечеру мы уже не ходим.

Но разве не найдёт когда-либо ребятня для себя занятий. Вот и на этот раз мы видим с приятелями работу на ближнем картофельном поле наших знакомых женщин и мужиков, слышим отголоски их деловых, а местами и весёлых разговоров.

– Айда, робя, картошку печь, – предлагает кто-то интересную идею.

– Айда, – дружно отзываются остальные. И вот уже бежим мы туда, к нашим взрослым работающим односельчанам.

Наготовить для костра дров не составляет большого времени и труда

– лес-то с обильным сухостоем совсем рядом. Спички есть у курящих мужиков.

И вот уже весело пылает костёр, трещат в огне сухие ольховые сучья.

Но у костра жарко в такой знойный вечер, да и в отдалении от костра уже прошибает пот.

– Айда, робя, искупаемся пока, – опять предлагает кто-то.

Все не против. Но перед тем как уйти закладываем картошку в уже образовавшиеся золу и угли.

До пруда не более километра. Покрываем это расстояние бегом за считанные минуты. И вот мы уже на месте.

Этот пруд и от деревни недалеко. Мы почти всегда выбираем для купелей сей, близкий от нашей деревни, водоём и считаем его кровно своим купальным местом. Хотя неизвестно для чего он был когда-то создан. Возможно для водопоя пасшихся здесь в своё время коров и овец. Но теперь кругом здесь раскинуты поля, и он служит исключительно для нас деревенской детворы.

Обычно мы ходим сюда пешком, – от деревни до пруда тоже не более километра. Иногда приезжаем на велосипедах, но это редко – проезд здесь неудобен из-за слишком горбатой тропинки по полю и цепочкам деревянных изгородей, – здесь сооружён прогон для скота, с двух сторон оконтуренный, хоть и проходимыми, но затрудняющими путь людей заборами.

Да, надо сказать, что и велосипеды у нас у всех были в тех, не близких уже временах, взрослые, большие, с высокой верхней рамой. Для детей они, мягко сказать, не совсем удобные. Из-за скудости семейного бюджета их обычно покупали, чтобы пользоваться всей семьёй, – один взрослый велосипед на один дом. И мы – коротконогие дети, не в состоянии перенести ногу через верхнюю велосипедную раму, ездили, как называлось: «под рамой». Может быть сейчас, при обилии маленьких велосипедов люди не знают, как ездить «под рамой». На всякий случай, поясню. Это, когда ездят стоя на педалях и огибая своё тело мимо верхней рамы. По мере же взросления, мы научались закидывать ногу за раму, но ещё не доставали до сиденья. Это называлось «ездить на раме», и было уже второй ступенью освоения велосипедной езды…

Вода в том пруду была на редкость прозрачной, хотя и несколько коричневатой по цвету и в небольшом отдалении от водоёма, если не была тронута ветровой зыбью, виделась чудесным природным зеркалом, с трёх сторон обрамлённым густой и высокой растительностью. Над прибрежной водой свисали шишечки рогоза, атласно блестели длинные полоски осоки, летали разномастные стрекозы, жужжали пчёлы и шмели.

Пробовали мы здесь развести карасей, но почему-то они не прижились, видимо здешняя вода оказалась для них не совсем подходящей. Пиявок же в пруду водилось множество, и непонятно было: чью они пили здесь кровь.

Чёрные и жирные черви те ползали по отлично видному, жёлто-коричневому дну, свисали со стеблей и листьев обильной водной растительности, вызывая во мне при заходе в воду брезгливость и боязнь. Но уйдя дальше от берега и, пускаясь к середине его, вплавь, можно было ублажить себя спокойствием, – в отдалении и на глубине они не наблюдались.

Незыблема была поверхность пруда и на этот раз и лишь, бросившаяся с весёлым криком, мальчишеская гурьба дружно сломала то изумительное природное зеркало.

Вода уже была по-осеннему прохладной, но после необычно появившейся, отменной сентябрьской жары воспринималась телом на редкость благостно. Мы плавали и резвились над глубиной до озноба и, когда невероятно озябшие уже, выскочили на берег, несусветная дрожь вцепилась во всех нас с неодолимой и страшной силой. Недолго посидев и подрожав на берегу, мы торопливо отжали свои трусы и бросились, всё ещё трясущиеся, к полю и нашему спасительному костру.

У костра быстро приходим в себя. Принимаемся пробовать нашу картошку. Наполовину обугленная снаружи и уже покоричневевшая внутри, она всё же кажется нам лакомством невообразимым, и мы, обжигая губы и рты, торопливо наслаждаемся ею. При этом постепенно отодвигаемся от, начинающего снова лихо обжаривать нас, костра.

Подошёл, остановивший запряжённых в выпахивающий плуг пару лошадей, колхозник Лёша. Попробовав предложенной нами картошки. Накинув на лицо своё лёгкую маску недовольства, заявил, что не так её надо печь, и отправился скорым шагом к окраине леса. Вскоре принёс оттуда старое, выброшенное кем-то ведро и, наполнив его из борозды крупными клубнями, принялся разворашивать наш, капитально обуглившийся уже, костёр. Мы с любопытством за ним наблюдали.

Лёша выпряг из плуга лошадей – Белугу и Былинку. Поблагодарил их за работу лёгкими похлопываниями по шеям и крупам. Животные тоже, казалось, благодарили его взглядами широких и ласковых глаз. Тяжёлый рабочий день для них закончился. – Вот эта, конечно, жидковата немного будет, – потрепал он ещё раз Былинку, – а так молодцы, не подвели, – сделал своё заключение пахарь и повернулся от них к костру. Благодарные лошади также потрепали пахаря за плечи губами.

Наступила общая молчаливая пауза, повлекшая за собой необычную для нас тишину. Лишь изредка доносились из глубин поля едва слышные голоса работавших там колхозниц.

Я окидывал взглядом дали поля, любовался величием их. Свежие борозды напоминали мне волны необъятного моря, виды которого я знал из картинок и кино. В мальчишеской моей мечтательности полнилось сердце простором полей. Виделись бескрайние волны ещё недавно раскачивающейся здесь на ветру, густой зелёной ботвы. И даже теперь, когда ботва почернела и повяла, простор отливал волнами уходящих вдаль борозд. Вспоминались несравненные, отдалённые отсюда, поля с пшеницей и рожью, отливающие светлым золотом, и густо волнующиеся даже на малом ветру. Мимо тех полей мы часто ходили в лес за малиной и по грибы, любуясь их необъятным и колыхающимся простором. А поле льна, что раскидывалось дальше и вовсе навевало светлую романтику дальних и необъятных морских дорог. При продолжительном цветении его растений всё оно покрывалось радующей сердце и глаз, нежной голубизной…

– Ну, вот и делу конец! – прорезал тишину крепкий мужской голос. Это Алексей подошёл к костру, возле которого уже молча рассаживались, закончившие свою работу, женщины, разворошил большим ольховым суком головешки и угли и опрокинул, обнажившееся там ведро. Из ведра во все стороны брызнули пышущие жаром, но совсем не обгоревшие, картофелины.

Подъехал на телеге с, нагруженными на неё мешками с картошкой, второй, работавший в том поле мужчина, – Александр.

– Саша, давай ко мне! – кокетливо заиграла перед ним глазами азартная молодуха – Зоя, – ты вон какой крепкий, наверное, крепкое и всё у тебя. А я люблю, что бы покрепче! А ты как?

– А я потуже, – не будет хуже! – весело кидает на неё глаза извозчик.

– Ну, вы, молодые! – оговаривает кто-то из женщин, – кончайте жечь! И так жарко! Да и дети всё же здесь!

– Всё, кончаем, – отзывается Александр, – да и ехать надо, ждут уже там.

Возчик подбирает пару горячих картошин и, подбрасывая их на ладони, со словами: « я сейчас, быстро телегу освобождаю и за вами примчусь» плюхает с края на повозку и трогает лошадь в путь.

Скоро он показался, стремительно пылящим дорогу, уже на возвратном маршруте. Женщины стали подниматься, отряхивать платья, неторопливо выходить к обочине поля.

Поднялся и Лёша, отвязал от берёзки свою пару лошадей.

– Ну, – обратился он ко мне, – давай со мной верхом, пора уже к настоящей езде привыкать. Я с радостью подбежал к нему.

Лёша дружит с моим отцом, часто бывает у нас в доме, поэтому ко мне у него особая симпатия. – Ну, забирайся на Былинку, – протягивает он мне руку, лихо вскочив на соседнюю Белугу. Я, удерживаясь за руку и за хомут, наступив ногой на шлею, хоть и с трудом, но взбираюсь на лошадь.

Лёша трогает спаренных лошадей. Те устремляются бодрой рысью, затем переходят на лёгкий галоп. Мой старший напарник вопросительно смотрит на меня, но мне такой темп нипочём и я восхищённо улыбаюсь. Тогда Алексей подстёгивает концом повода лошадей и те переходят на такой стремительный ход, что у меня мельтешат перед глазами их безудержные лопатки. Захватывает дух и душа, кажется, отскакивает в пятки. С чем всё это можно сравнить? Пожалуй, со стремительным лыжным спуском по крутой и огромной горке, да ещё имеющей трамплин, когда, если упадёшь, то рискуешь сломать лыжи и в кровь ободрать лицо о жёсткий снег. А если очень не повезёт, – так и переломать ноги. Но там езда-то привычная, а здесь надо перетерпеть. И вскоре несколько привыкаю. Обеими руками крепко вцепившись в хомут, чувствую, что с усилием удерживаюсь на ходящей под бёдрами лошадиной спине; но ощущение внутреннего ликования превосходит всяческие страхи. И только на секунды сдавливаемая иногда лошадиными рёбрами нога доставляет малые неудобства.

Но в азарте не хочется сего замечать, – дух отчаянного надземного полёта без остатка овладевает сердцем. Это уже не бег полем до пруда, не подрамная езда на велосипеде и, даже, не надрамная. Ты весь мыслью в навеянных страстью веках и годах, – в отчаянных дружинах древних русичей, в стремительных атаках полков Чапаева и Будённого.

Рассекаемый воздух сдувает со лба пот, наполняет рубашку, освежает нагретое тело. И, вот уже с грустью замечаешь, как лошади переводят свой стремительный бег на короткую тряскую рысь и вскоре останавливаются

перед дверьми конюшни…

Иду домой в комфортных объятьях, спадающей уже на закате солнца, жары.

Сердце радостно трепещется от минувшего, отчаянного аллюра. Теперь я знаю, что могу отдать всего себя любой встряске на этих стремительных милых скакунах…