Читать книгу Близь и даль - Владимир Черепкин - Страница 14

Было это ещё при советской власти, – в конце угасания её. Сашка закончил десятый класс. А класс-то, смешно сказать, – четырнадцать человек: десять парней и четыре девчонки. Девчонок мало, потому что их к старшему возрасту обычно отправляли из деревни жить к родственникам в город для получения паспорта. С парнями в этом деле было проще: они могли получить паспорт после армии, оформившись там к «дембелю» на одну, из многочисленных в то время, комсомольских строек. И тогда они тоже становились вольными людьми.

– Просто посмотреть уже не на кого, – морщился Сашка, вспоминая то далёкое, как ему теперь казалось, время. – Была тут одна приглянувшаяся, – думал он вспоминаючи, – Таня из Тулы. В деревню соседнего колхоза на лето приезжала. Родственница агронома тамошнего. По – началу нравилась, уже и клинья хотел к ней подбить. Но вскоре опротивела – слишком заносчивая, да, кажется, ещё и глуповата.

В общем, махнул он на свою местность рукой и стал подумывать, как бы в город с неё побыстрее сбежать.

Сашкина мать тоже не хотела парня держать подле себя до его армейской службы, выпросила кое-как у председателя нужную справку и направила сына в дорогу.

– Поезжай-ка, сынок, в город, к тётке своей, Людмиле. Она пристроить тебя обещала в ремесленное училище, или, как уж они теперь, вроде Пэ-Тэ -У называются. У нас-то, сам видишь, молодёжи нету совсем. Ну, а уж с хозяйством с нашим, – с коровёнкой да огородом я сама как-нибудь управлюсь. Чего тебе тут маяться? Хватит, – я помаялась. Отец твой тоже до сроку помер на этом житье. Поезжай, Людка встретит, я позвоню ей, – вечером в контору забегу…

– Ты, Саша, по плохой-то дорожке там не ходи, – напутствовала она сына перед поездкой, – народ ведь всякий в городе попадётся. Лихих-то людей пуще огня бойся и в друзья ещё не заведи.

– Да что я маленький совсем, ничего не понимаю? – конфузился тот с ироничной усмешкой.

– Так и не маленькие сбиваются с пути, – продолжала она наседать, – вон Колька-то Хватов, пожалуйста тебе, – сидит. А всё из-за чего, – с компанией нехорошей связался. Федька тоже, давно ли вышел, – и опять, говорят, забрали. Серёжка Караваев уехал на Дальний Восток и дома теперь ни слуху, ни духу, ни вестей ни костей. Тоже, поди, сидит, а может, что ещё хуже. Наших-то деревенских в два счёта там облапошат, да на поводу и ведут. Так что, слушай, сынок, да береги себя…

Через год Сашка окончил профессиональное училище, куда оформить его помогла тётка, и стал зарабатывать, какие-никакие, но одному-то вполне хватаемые деньги. По началу, он даже посылал понемногу матери, зная, что в колхозе люди всегда деньгами не избалованы. Но постепенно привыкая к городским компаниям, набираясь новых взглядов в них, он пришёл к тому, что та прежняя деревенская бережливость стала из него вытравливаться и деньги свои он, в кутежах и пьянках, стал быстро сводить на нет.

Но на работе начальство его ценило: работящий, никогда ни на что не жалующийся, привыкший в деревенской жизни к самым тяжёлым условиям. Начальник даже квартиру в не очень отдалённом времени пообещал дать, с коими на этой работе очень уж больших проблем не было.

Появился у него и друг закадычный, – Игорем звали.

И началась их крепкая дружба. А завязалась она прочно с того, что зашли они как-то с ним вечером в столовую перекусить, предварительно взяв бутылку водки. Сели за стол. Распили, наливая незаметно из под стола. Поужинали не спеша. А когда стали уходить их окружила в коридоре группа парней, приставили к Сашкиной груди нож. —Ты оставайся, фрайер, здесь – сказал их вероятный вожак, – а тебе, – глянул он на Сашкиного партнёра – час на дела, бутылку водки принесёшь, а то – товарищу твоему хана.

Приятель, не мешкая, ушёл, а Сашку посадили парни в столовой с собой за стол и стали пить водку. Полстакана налили и ему.

– Держи! Для предварительного счастья! – сказал их главарь, не оборачиваясь в его сторону. Говорили они о своих тёмных делах, и он с замиранием сердца ждал своего «судного» часа.

Но вот слабая нервная улыбка высветилась на его страдальческом лице, – он увидел спешно шагающего от двери товарища. Тот подошёл к столу и вытащил из- за пазухи бутылку.

– Добро! – улыбнулся рыжий, взяв водку, – ну, теперь можете ходить сюда сколько душе угодно, никто пальцем не тронет. Свободны.

– Еле достал, – бросил Сашке на ходу товарищ, – у девчонки знакомой, на коленях уж перед ней стоял…

После этого случая стали они дружить так, что, как говорят, водой не разлить. Тем более, что у нового друга был к Сашке, похоже, особый интерес. Сашка об этом догадался уж значительно позже. Ну, а пока он иногда что-то подозревал, но тут же эти мысли от себя отгонял и про своего спасителя думал: – Ну чем не друг! – сильный, смелый, выручит, когда надо в беде, с таким уж точно не пропадёшь.

Как-то привёз он своего друга в деревню на праздник. Было много выпивки, особенно самогона, и закуски тоже много, и весело было в этот день на селе.

Парни хорошо выпили. Сашка был весел и чувственен, радуясь встрече с близкими и знакомыми, и особенно со своей матерью, по которой он очень в разлуке скучал.

– Эх, заработаю я в городе квартиру, надеюсь, что быстро, начальник уже обещал, – и заберу тебя к себе, от этого тяжкого труда, от этой беспросветной маяты, – говорил он, едва не пуская умилительную слезу.

– Да куда же я денусь-то отсюда, – усмехалась мать, – мне ещё до пенсии здесь пятнадцать годков напрягаться, а там уж и неизвестно что будет. А раньше этого срока нечего об отъезде и помышлять, надо здесь быть. Вон, Татьяна, – тётка твоя, сорвалась – и почти без пенсии осталась, да и муж её Александр. Оказалось, что стаж у них деревенский пропал. Они-то ведь знали про это заранее, но такие вышли обстоятельства, что пришлось уезжать. Дочери в городе надо было срочно помогать, – с ребёнком малолетним нянчиться. Вот здесь дом продали, а там купили домишко в городе. Стаж деревенский у них пропал, а городского уж выработать не успели. И ведь порядком людей несчастных таких. Многие просто по незнанию впросак попадают. Думают: у нас всё справедливо с этим, как везде говорят. Ан нет, – кое-кто обжигается.

Вот если городские в деревню уедут – хоть редко, но так бывает, – здесь ничего у них не пропадает. И потому не очень верят они тому. А когда им объясняешь, – смотрят удивлённо. Так что несправедливость, ой какая!

Писала Татьяна про это в министерство, так они знаете что ответили:

«Такая, мол, практика способствует закреплению кадров на селе». Они кадры такой несправедливостью закрепляют!

– Ну, хватит о грустном, – праздник всё же, – закруглил тему Сашка и компания, недолго помолчав, занялась разговорами о редких весёлых моментах их деревенской жизни. Лица людей засветились, зажглись. Вспоминали и оказии на работе и пьяные праздничные драки и много всего, что приукрашивает невзрачный деревенский быт.

Игорь тоже повеселел, стал чувствовать себя совсем, как дома, ходил без стеснения по всему пространству, весело вплетался в общий разговор, бросал туда искры своих остроумных реплик. Но его в этом доме больше заинтересовала не вся та весёлая расказня, а нечто другое – икона, висевшая у друга в горнице на стене, которую он заметил в одной из своих коротких прогулок.

– Слушай, договоримся, – шепнул он другу, – ты мне икону, а я тебе денег на «Яву» – идёт?

– Ты что, спятил? Мать же не отдаст.

– Жаль, – вещь стоящая! Деньгами бы завалиться можно. Ладно, пошли поговорим, – взял он Сашку за руку. Они вышли на улицу.

– Прикинь-ка, где их можно достать?

Сашка почесал затылок: – Да у всех, наверное, есть… Да нет, не даст, конечно, никто.

– Ну ладно, даст – не даст, говори: где можно взять.

– Ну, вон у тётки Марьи много, – недолго подумав, сказал Сашка.

– Давай-ка покумекаем, как их взять. Она куда-нибудь из дома уходит?

Но Сашку уже начал прошибать пот. – Да нет, опасно всё это, – боязливо протараторил он, – уходит, но ненадолго.

– Да не трусь ты, – тепличное растение, всё пройдёт как надо, без задоринки.

– Может вечером за молоком пойдёт к Васильевым.

– Так, а Васильевы где живут?

– Это в другом конце деревни, третий дом от краю.

– Хорошо. У вас, как я понял, когда в своей деревне ходят, дома не запирают.

– Конечно.

– Годится, – прищурил Игорь глаз, – только умри – никому ни слова. Да смотри, до вечера не напивайся…

Вечером, когда тётка Марья, опираясь на палку, медленно пошла по улице, друзья были наготове.

– Давай быстро за мной, – скомандовал Игорь.

Один за одним, озираясь, они прошли через Марьин огород к дворовой калитке и прошмыгнули внутрь дома.

– Стой здесь на шухере, гляди в окно, а я просмотрю что надо, – скомандовал Игорь, быстро шаря глазами по стенам передней комнаты. Затем он перешёл на кухню, откуда быстро юркнул за дверь, направившись к горенкам.

– Пойдёт одна, – сказал он, возвратившись с небольшой иконой в руке и, махнув рукой Сашке, быстро направился через двор на улицу. Сашка стремглав проследовал за ним.

– Шеф такую с руками оторвёт, – сиял Игорь, когда они рассматривали добычу за стеной бани, – для тебя это пока тёмный лес, ну ничего, со временем наблатыкаешься, – подбадривая, ещё больше оробевшего, приятеля.

– Принеси-ка пока какую-нибудь тряпицу, чтобы завернуть, – послал он домой Сашку…

Они спрятали икону в бурьяне за баней, и пошли продолжать празднование…

На другой день Сашка проснулся рано. Голова болела и кружилась. Ко всему вспомнилось содеянное, и на душе ужасающе заскребло. – Чёрт бы побрал, связался тоже с этим городом, – думал расстроенный парень, – лучше бы уж оставаться здесь… Да тоже и здесь не сладко, – утешал он себя – ну, что будет, то и будет, чему быть – не миновать.

Вскоре проснулся и Игорь, и мать стала накрывать стол.

– Садитесь гости завтракать, – ласково говорила она, – да и выпить после вчерашнего разгула не грех. Головы- то чай болят? Вино ведь надвое растворено: на веселье и на похмелье.

Игорь с Сашкой быстро натянули штаны, пополоскались у рукомойника и, довершив прочие утренние обязанности, сели за стол.

После двух опрокинутых в рот заветных стопок и обильной закуски Сашка немного успокоился, слегка повеселел.

Скрипнула дверь, в комнату вошла соседка, тётка Марья и Сашку внутри здорово передёрнуло, но он взял себя в руки и вида не показал.

– А, Марья, садись за стол, я ведь тебя ещё вчера ждала, ты же званая была. Чего рожу-то воротишь, долго не заходишь, или обидела тебя чем?

Марья села на край поданного стула, несколько призадумавшись, заговорила:

– Так ведь, хорош гость, если редко ходит.

– А ты давай почаще ходи, ты мне всегда хороша, а уж в праздники, – тем более.

– Так ведь, горький в миру не годится на пиру. Я вчерась-то не пошла со своими делами, а сегодня, вроде как праздник к концу, так вот и зашла.

– А что за горе случилось-то? Давай рассказывай?

– Да обокрали меня, Танюшка милая. Вечером, пока к Васильевым ходила за молоком. Прихожу домой, а иконы одной нет. Что за зараза взяла, руки бы оторвать. И подумать не знаю на кого, – гостей целая деревня. Из озорства ли, или ещё для чего, – не знаю, но иконы одной нет.

Мать строго взглянула на Сашку, повысила голос: – Это не вы озоруете?

– Нет, что ты, совсем что ли? – не показывал вида сынок.

– Да нет! – убедительно вторил приятель.

– Конечно, нет, Сашка-то этого не сделает, – уверенно заступилась тётка Марья, – я вить его с пелёнок, почитай, знаю. Это уж чьи-нибудь пьяницы, понаехали тут на нашу голову. А так-то, кому она нужна, иконы-то старые…

Ну, да ладно, хоть всё вздыхай. Хорошо хоть тех, что поновей не взяли. Особенно за самую хорошую я рада, за Николая Угодника. Почти новая у меня, – совсем недавно её купила.

Игорь незаметно подмигнул Сашке, мол, всё в порядке, считай, что повезло…

С хорошим настроением они покинули деревню и прибыли в город.

Но дальше дело приняло совсем неприятный поворот. Когда Игорь уже сбыл икону и рассчитался за неё с приятелем, перекупщика арестовали, и ребята с тревогой стали ожидать последствий.

Они не замедлили появиться. Вскоре арестовали и Игоря. Тот товарища не выдал, – взял всю вину на себя. Но вскоре допросили и Сашку, и он, как говорится, «раскололся» и рассказал всё, как было.

До суда его отпустили. И быть бы ему это время на свободе, но устроил парень сразу после допроса пьяный скандал в питейном заведении и попал в милицию. После этого на свободе его оставлять уже не решились и поместили за решётку.

Милицейскую камеру, где он оказался, Сашка запомнил в больших подробностях и надолго, – уж очень впечатляющи там были условия и контингент. Сказать, что было тесно, так это, как говорится, ничего не сказать, – тесно было настолько, что если бы все встали и сошли с общих деревянных нар, то большинство не смогло бы найти для своего стояния места.

В камере было человек пятнадцать. Большинство лежало на этих нарах, подстелив под себя верхнюю одежду, остальные прохаживались, задевая, и придерживая друг друга, между нарами и камерной стеной.

– Курить есть? – спросили из тёмного угла.

Сашка нащупал в кармане помятую пачку, бросил в тот угол. Сгрудившись над ней, задержанные достали несколько сигарет и пачку вернули. Стали раскуривать добычу.

– На всех. Курево надо беречь, – сказал, повернувшись к Сашке лицом, смачно вдыхающий долгожданный дым и приостановившийся от ходьбы, парень в красном свитере.

– Ты за что здесь? – спросил он Сашку, сделав несколько затяжек и передав окурок соседу.

– Да икону в деревне у бабки стащили.

Парень понимающе кивнул.

– А ты за что?

– Я за убийство.

– Серьёзно?

– Какие тут могут быть шутки…

– Случайность, – продолжал он, подумав, – на поезде, сопровождающим грузов работал. После смены пистолет не сдал. А тут приятель ко мне заявился. Я в шутку навёл на него. И на курок-то не хотел нажимать, но как-то получилось, – и «бах». И всё. Теперь уж назад не отыграешь. Как взвёл, как патрон там оказался? – не пойму. Да что уж теперь! – махнул он в отчаянии рукой.

Затем резко потряс головой, махнул ещё раз рукой и нервно заходил по проходу.

– А ты из наших значит, – из воров? – спросил Сашку с нар большой крепкий смуглолицый человек и, подвинув свёрнутую куртку к самой стене, подпёр её черноволосой головой, – первая ходка, вижу.

Сашка кивнул.

– Ну, ничего, натаскаешься. Сюда только раз попасть – и пошло поехало. Сюда, как говорится, вход широкий, а выход узкий – и сюда, за решётку и в эту воровскую жизнь…

– Весёлое дело – воровство, – продолжал он через паузу, несколько задумчиво, – и всё же есть в нём какая-то неприятность и подлость. Мы раз спёрли у мужика сумку на вокзале, а он, оказывается, дочь в больницу вёз в Москву, и оставили людей без денег и без билетов. Ну, а нам-то откуда было заранее знать?!…

– Но, что поделаешь, такова наша жизнь, – закончил он вздохнув, и, закрыв глаза, замолчал, возможно, крепко задумавшись.

В распахнувшемся дверном оконце появилось красное, расплывшееся лицо надзирательницы: – Чай и хлеб получите, уважаемые. Вот хлеб. Давайте кружки сюда, – сейчас я вам написаю.

Камера загудела: – Мы тебе написаем, тварь мордастая, – до дома не доползёшь!

– Да я так, – улыбнулась надзирательница, – вам уж и пошутить нельзя.

– Шути, да знай меру, – успокоительно проворчали в камере.

От окошечка потянулись по рукам, дымящиеся паром кружки и серёдки чёрного хлеба.

– Ну, на здоровье! – подмигнул Сашке смуглолицый, неторопливо прихлёбывая из кружки, – один декабрист писал, как их гнали в Сибирь. Так вот, жаловался: дают, говорит, нам на день всего по буханке хлеба да по фунту колбасы. Вот истинный крест. Сам читал. А тут по кусочку хлеба, да кружке чая чуть сладкого. Эх, и времечко пошло, прогресс, мать его!..

Перекусив, люди несколько ободрились, слегка повеселели, стали вспоминать зоны, где им пришлось «отсидки» проводить. Вспоминали начальников, общих знакомых, многие из которых ещё там «торчат», ну а некоторые и на свободе уже «дрягаются».

– А интересно, убегают с зоны, бывают случаи? – поинтересовался, молодой парень, – шофёр, день назад совершивший со смертельным исходом аварию.

– Бывают, – кивнул смуглолицый. – У нас одному собрали летательный аппарат из бензопилы. Ну, пропеллер, лямки к ней приделали. Он, значит, его на спину и попёр. Через ограждение перелетел и свалился. Тут его и взяли с переломанной ногой. А то один добежал аж до Архангельска и чуть за границу не улизнул. Забрался в порту на теплоход. Его там лесом при погрузке завалили. И до отправки минуты какие-то оставались, когда мусора нагрянули. Ну и что, значит, – стали искать, по надстройкам не нашли, пошли брёвна паром ошпаривать. Ну, он там и заорал благим матом – нашёлся.

А то убежали раз, – но я этому не свидетель – менты сказывали. Свалили, значит, трое, а побег организовал эстонец – националист. Ушли куда-то далеко, и он там им говорит: я вас вывел, а теперь, мол, давайте сами, – а я своей дорогой пойду. Ну и что?! – тех двоих через неделю привезли, а этого и след простыл. Всё у него было рассчитано. Умный мужик, – добрался до своих, а там попробуй – достань у лесных братьев… Вот так-то у них, – подытожил он после короткой паузы, и, вздохнув, добавил, – ну, давайте, корешки, поспим, – и тяжело повернулся к стене.

В камере повисла тишина.

Когда Сашка проснулся, там уже никто не спал, – курили, вполголоса разговаривали.

После продолжительного ночного забвения, где ему снилась нормальная человеческая жизнь с обычными повседневными заботами, вдруг нависла суровая реальность. Под горло подкатил ком.

– Ну, ты и дрыхнуть! – сказал, взглянув на него, лежавший по соседству, шофёр, – я так почти и не спал, только чуть задремлю – сразу кровь вижу, мертвецов, – аж передёрнет всего!

– Ну, а ты хоть чего видел во сне, вижу: что-то недоброе, осунулся-то вдруг весь? – спросил, посмотрев на Сашку, смуглолиций.

Сашке вдруг вспомнился ещё один короткий предутренний сон: – Да снилось, что выкрал я у милиции все на меня бумаги и сжёг, – чуть повеселев, сказал он.

– Сон, вообще-то неплохой, – коротко кивая, сказал смуглолицый, – не переживай, много не дадут. А вообще-то у нас самым счастливым ночным видением церковь считается. Это к скорому освобождению.

Но Сашке снова стало дурно и не до разговоров, – опять на сердце тяжело навалилась его беда. Он стрельнул у кого-то чинарик, и, опустив голову и жадно вдыхая дым, стал ходить по, свободному пока ещё, узкому камерному проходу.

На какое-то время организм давал отдохнуть, притупляя чувство горечи. Тогда парень обдумывал, как вести себя на суде. Но перерыв длился не долго, – душевный груз возвращался, сдавливая разум тупой, тяжёлой тоской.

Вскоре шофёра и Сашку вызвали к дежурному. Там были ещё двое арестованных. Вооруженный сержант объявил им, что повезёт их в тюрьму, строго и громко предупредив, что шаг в сторону будет считать побегом и стрелять начнёт сразу и без предупреждения, на что один из арестованных усмехнулся.

– Я серьёзно говорю! – ещё больше повысив голос, сказал конвоир, – шутки и веселье здесь неуместны. На выход, вперёд!..

Их доставили «воронком» в тюрьму. Потом строем повели уже за закрытыми её воротами. Зловеще скрипели многочисленные внутренние замки, двери. Со стен, медленно поворачиваясь из стороны в сторону, двор озирали автоматические телекамеры.

Арестованных завели в тамбур, состоящий из четырёх мрачных, шероховатых бетонных стен и металлической сетки вместо крыши.

Сержант кивнул принимающему офицеру на того, усмехнувшегося парня:

– Весёлый, – на всё ему смешно.

– А мы его здесь научим родину любить, – подмигнул сержанту офицер, на что арестованный опять улыбнулся.

– Ах ты, сынок! – вскипел офицер, двинув вперёд корпус, – здесь не у тёщи на блинах, быстро порядку научим! Ну, что глаза-то пялишь? Быстро в наручники его! – резко повернул он в сторону раскрытой двери голову…

Вскоре парень был в наручниках. Охранники, заперев дверь, ушли.

– Я знаю эту штуку, – сказал закованный, заинтересовавшимся его наручниками, друзьям по несчастью, – главное – поменьше их дёргать да шевелить, они самозатягивающиеся. Вообще-то, уже крепко жмут. Ну, ничего, снимут – куда денутся.

Минут через тридцать за ними пришли, с закованного сняли наручники, повели всех в баню. После неё завели в большое помещение, где они выбрали себе из кучи старого постельного хлама боле – менее подходящие матрасы, подушки, одеяла. Навьюченных тем добром, провели их по длинным металлическим, огороженным металлическими же сетками и арматурой лестницам через несколько этажей и, наконец, доставили в камеру.

Там стояли четыре койки в два яруса. На них они сбросили свои постельные принадлежности и одновременно с лязгом закрываемой двери и скрипом замка плюхнулись рядом со свёрнутым тряпьём на сетки коек.

Переведя дух, осмотрели своё новое жилище. На подоконнике, нашли, заботливо оставленную кем-то, коробку с длинными, рассчитанными на докуривание, чинариками и с наслаждением закурили.

Из вмонтированного в стену динамика вдруг грянула песня «У меня сегодня день такой счастливый» чем вызвала у парней дружный, впервые за эти дни исторгаемый, громкий смех.

Сашка расположился на нижней койке. Лежать не хотелось, а сидеть было неудобно, – голова упиралась в верхний ярус.

– Ну, и сделают же, – никакого удобства, – возмутился он, переходя к, едва пропускающему уличный свет, оборудованному жалюзями, окну.

– Удобства тоже захотел! – усмехнулся тот, которому надевали наручники, развалившийся в крайней от окна, нижней койке, – ты видел какие стены в том тамбуре, какими шляпками обмазаны? Это, чтоб нам жизнь раем не казалась.

– А интересно: какой толщины стены? – поинтересовался шофёр.

– Да, наверное около метра, – отозвался тот.

– Между прочим, в Хиросиме, в районе взрыва, только заключённые не пострадали, – добавил верхний Сашкин сосед. После чего предложил познакомиться.

Сокамерники встали, сгрудились, обменялись рукопожатьями, назвали свои имена.

Сашкин верхний сосед оказался начальником ОКСа завода и находился под следствием за «денежные махинации в особо крупных размерах». Звали его Сергей. Парень, на которого надевали наручники, обвинялся по той же статье. Он был студентом и где-то на Севере, во время студенческих летних работ, заодно с руководителем их отряда – преподавателем и местным начальством занимался приписками. Он представился Андреем.

Шофёра Сашка уже боле – менее знал по бывшей камере. Звали его Колькой.

– А тебе хоть воровать-то было на что? На пропой? – спросил у Сашки, когда все улеглись, свесив с верхнего яруса голову, Сергей.

– А на что же ещё? Да и так, на житьё – бытьё, – буркнул снизу тот.

– А пьёшь-то, поди, красноту дешёвую? – продолжал допытывать сосед.

– Конечно, а что же ещё. Ну, и водку.

– Ну, не знаю. Я, например, пью в ресторане, и хорошие вина. Я пью, что бы отдохнуть. Что бы просто отдохнуть. Понимаешь?! А это: нажраться, да ходить с пьяной рожей, с посоловевшимы глазами – не по мне. Я такое дело совсем не принимаю.

– А если не пьянеть, так зачем тогда и пить? – удивлённо возражал Сашка, – это тогда лучше лимонад употреблять, – и вкуснее, и дешевле и пьяным не будешь.

– Ах, вон, – у тебя своя правда, – произнёс начальник и отступился. Но несколько помолчав, продолжил речь, обращаясь уже ко всем присутствующим: – Я слышал, в зонах, так называемые, «повязочники» есть. Срок им могут убавить. И боле – менее престижно. Надо бы получше узнать про то.

– Да их, говорят, не любят там, – откликнулся с другой верхней койки Андрей.

– Надо всё же уточнить, – не унимался Сергей, – хочется повеселей срок-то отбыть.

– Да уж веселья-то вряд ли мы здесь найдём, – ответил Андрей, опять по привычке ухмыльнувшись.

Радио то ненадолго включалось, то вновь замолкало, наконец, к исходу вечера замолкло совсем. Скоро все погрузились в сон.

Сашка на этот раз спал хорошо, без каких-либо запоминающихся сновидений и по просыпу сразу вспомнил свою ситуацию. Но особых переживаний теперь не было, – организм принял всё как есть.

После утренних процедур и завтрака, а был он на этот раз довольно сносным, окошечко в двери открыла местная библиотекарша и предложила список доставляемых книг.

Сокамерники с огромными энтузиазмом и радостью окунулись в просунутые им листы и выбрали себе сразу по нескольку произведений. Сашке приглянулись три приключенческих книги о путешествиях в южных землях и морях. Особенно заинтересовало его произведение «Капитан Немо», в которое он и погрузился всем своим вниманием.

В камере стало заметно тише, только шелест листов, да иногда включавшееся на короткое время радио в основном нарушало эту тишину.

Пробыл Сашка в той камере недолго. Через три дня его увели с вещами, усадили в машину, и, как он сразу же догадался, повезли на суд.

Там он встретился с довольно бодрым, улыбнувшимся и хитро подмигнувшим ему, приятелем и со средних лет человеком, кому сбывались, как ему стало понятно, ворованные иконы.

Суд длился недолго, Сашка во всём раскаялся, получил два года условного срока с направлением на стройки страны. Двое его подельников, тоже особо не отпиравшихся, получили реальные сроки и были выведены из зала суда в первую очередь.

Затем конвоиры пришли за Сашкой и увезли парня обратно в тюрьму.

Но камера его ждала уже другая, – большая и многолюдная.

И народ там был в настроении, – довольно бодрый и весёлый. Эти люди уже прошли свой суд, получили условные сроки и ждали направления на строительные объекты, можно сказать, на свободу, хотя и условную.

Заключённые играли в шашки, шахматы, с упоением рассказывали друг другу о своей прошлой жизни. Наиболее юные, которых было здесь большинство, резвясь, и задирая друг друга, создавали иногда такой хаос, что надзиратели с грохотом распахивали дверное окошечко и грозно призывали их к немедленному порядку.

Иногда заключённых ненадолго вывозили на работы в город, где требовалась какая-либо погрузка, или разгрузка вещей, или, например, сборка мебели, приобретённой какой-нибудь организацией в магазине. Это вносило приятное разнообразие в их закрепощённый быт, позволяло немного окунуться в атмосферу вольной жизни.

Вскоре же и вовсе их встретила почти вольная жизнь. Однажды с утра в камере появился вместе с охранником весёлый конвоир. В руках он держал бумагу со списком и стал бодро зачитывать фамилии заключённых. Назвал он к массовому одобрению почти всех и призвал быстренько со всеми своими вещами готовиться и одеваться.

Их повезли в автобусе в один из небольших районных городков, где проводились бурные строительные работы.

Дорога была довольно долгой и Сашка, вообще любящий дорогу и езду, наслаждался ею после долгого перерыва особенно радостно. И счастливо

думалось о наступающей, почти вольной жизни, мечталось о будущем полном освобождении. – Вот тогда-то, – думал увлечённый дорогой парень, – и наступит настоящая, полноценная и счастливая жизнь…

Привезли их в довольно привлекательный, по-современному устроенный, городок, поселили в новое общежитие. В общем, всё было, как на свободе, за исключением спецкомендатуры прямо тут в общежитии и некоторого присмотра за ними со стороны, милицейских работников.

Расселили по комнатам. Сашке в соседи достались весьма покладистые люди. Двое зрелого уже возраста мужчины, вчерашние шофера, оба получившие срока из- за автомобильных аварий, и один, примерно одного с Сашкой возраста, молодой человек, попавший сюда «по хулиганке». Или, конкретнее, – за драку.

С работой, на которую его определили на следующий день, скажем, тоже повезло. Он был направлен на разгрузку вагонов, что доставляли щебень, песок и гравий для строительного предприятия. Работа была посменная, чередовалась дневная смена с ночной. Но ночью вагоны поступали не часто, поэтому получалось в такие смены много отдыха.

Парень вёл себя поначалу очень разумно, осторожно. Ему казалось, что только так, без малейших провинностей, можно миновать сей непростой, его жизненный этап. И, когда видел в общежитии круто выпивших, а то и скандалящих меж собой, людей, немало удивлялся тому, что те пока ещё остаются на той хрупкой, казалось бы, свободе.

Но постепенно ко всему привык и сам стал понемногу шалить со своим поведением.

Подвигала к этому и бурная стремнина молодости, требующая свободы и гулянок, и собственный, немало авантюрный характер, бросающий в приключения и риск, среди молодых в основе людей, негласно поощряющих выход за дозволенные рамки.

С тем молодым парнем, что достался ему в соседи по комнате, он вскоре сблизился и подружился: вместе ходили в парк на танцы. Познакомились там с хорошими во всех отношениях девчонками, но те оказались студентками на практике, прибыли сюда на короткое время и не с очень ближнего города и вскоре отбыли, пламенно с нашими ребятами попрощавшись.

Немного посетовав и, малость по тому поводу попечалившись, друзья продолжили свою увеселительную ночную жизнь, а перед выходом туда, как правило, возливали горячительное.

Постепенно это вошло в привычку, и Сашка стал всё больше и больше в хмельное зелье погружаться. Не особо стеснялся он своих, привычных теперь состояний и на полном виду всех жильцов данного заведения и даже своего надзорного начальства. За что от последнего получал грозные предупреждения.

Ко всему, если раньше он сносил несколько вызывающий, или даже хамоватый стиль поведения присущий уголовной публике, то теперь стал реагировать на него весьма остро. Случилось даже несколько раз подраться с представителями довольно спаянных местных компаний.

Новоиспечённый же приятель его был в тех компаниях своим, можно сказать, парнем и от Сашки он постепенно стал отдаляться. К тому же, вскоре его перевели жить в другую комнату, так что, ещё как надо не окрепшие их дружеские контакты теперь совсем прекратились.

Перевели же его в новую комнату вместе с теми двумя бывшими шоферами, с одним из которых Сашка впоследствии очень сдружился. И хотя тот на десяток лет был старше Сашки, но спокойный его характер, начитанность и увлечение музыкальным сочинительством, тянуло любознательного парня к общению с тем, весьма необычным для данного места человеком.

Правда Евгений, как звали нового товарища, тоже весьма неравнодушен был к алкоголю и постепенно парень стал в этой дружбе ещё больше в эту пагубную привычку залезать.

Была у Евгения ещё одна сомнительная привычка: любил он побаловаться очень крепким чаем, то есть по местному сленгу – «чиферить». К счастью Сашка, хоть иногда и потреблял новое зелье за компанию с товарищем, к сей привычке большой тяги не заимел.

Проживал в комнате и ещё один осуждённый. Был он намного старше Сашки и к тому же не очень общительный и потому парень с ним сколь-нибудь тесных отношений не завёл.

На какое-то время приглянулся ему и ещё один кандидат в товарищи, из соседней комнаты – молодой парень Серёга. Получил он свой срок за поджёг деревенского дома. Поступок же этот он совершил, якобы в отместку хозяину за его оскорбительные в свой адрес высказывания. Этот парень чаще всего проводил время в одиночестве, в прогулках где-нибудь на природе, поодаль от суетных городских мест.

В ту пору как раз подошло грибное время и, имевший с детства к собирательству лесных даров большое пристрастие, Сашка решил как-то взять этого спокойного по всему человека для такого дела в напарники.

Грибов они тогда хорошо набрали, – и подберёзовики и подосиновики и белые попадались хоть куда, и скоро сумки парней оказались набитыми под завязку. Но перед выходом из леса на поле Сашкин партнёр вдруг захотел сделать привал и почему-то стал готовить для того небольшой костёр. Сашка не возражал и помог собрать дрова товарищу. Скоро огонь

заплясал у ног, сидящих подле него приятелей. Но Сашка, не скрывая удивления, всё же спросил у напарника: с чего это его на костёр потянуло – ведь вроде совсем не холодно. На что тот к ещё большему удивлению парня ответил, что, мол, огонь всегда приятен ему, даже в жару, и была бы на то его воля, он бы весь лес этот сейчас спалил. Потом парень совсем разоткровенничался, рассказал о своём огромном к пламени пристрастии и о том, что вовсе не ради какой-то отместки он тогда дом у знакомого поджигал, – просто очень захотелось видеть это большое и красивое строение в объятье пожирающего его огня.

А сказал он о своей, якобы, мести на суде, только потому, что не хотел прослыть «психом» и попасть из-за этого на спец. лечение.

– Вот она настоящая пиромания! – кольнуло в голове у поражённого напарника. Об этой психической болезни ему рассказывал прежний друг Игорь, когда они разжигали печь в деревенском доме и тот тоже несколько восхитился ярко вспыхнувшим над сухими дровами огнём.

После этого случая Сашка решил с Серёгой больше дел не иметь, а когда вернулся в общежитие, то услышал упрёк от Евгения, что не взял он в лес и его, как оказалось – давнего любителя всяческих грибных и ягодных дел.

Евгений тут же предложил свои услуги в изготовлении из принесённого снадобья кушаний, на что наш парень с большим удовольствием согласился. С той поры в лес они ходили вместе, и было это часто, потому как лето тогда выдалось на редкость в лесных дарах урожайным.

Был период, когда в лесу грибы почти полностью исчезли, но стали расти около леса на лугу шампиньоны. Наши грибники переключились на них и были новым занятием не менее довольны.

Тем, кто не пробовал настоящих луговых шампиньонов, но пробовал выращенных искусственно, магазинных, скажу, что сравнивать их можно, как день с ночью: настоящие шампиньоны по вкусу, я думаю, будут куда лучше многих лесных грибов. И грибники наши времени даром не теряли: собирали, готовили, употребляли сей урожай и готовили из него всяческие деликатесы на предстоящую зиму.

Вскоре же подступила и зима. Она выдалась ранней, снежной и весьма суровой. Осужденные всё больше находились в общежитии. Делать же в свободное от работы время было особо нечего. Евгений, погрузившись в любимое им, музыкальное сочинительство, всё больше пиликал на баяне, Сашка читал библиотечные книги. Соседи скучали, лёжа с закрытыми глазами на койках, или глядя с них в белый потолок.

Но такое общее времяпровождение выдавалось им не столь уж часто, – все они работали в сменах, причём, кто в две, кто в три смены, поэтому чаще всего людей в комнате было мало. У Сашки же с Евгением смены совпадали, потому общение их было довольно частым и долгим. Иногда, особенно после чьей-нибудь получки, чтобы подвеселить то унылое время, друзья принимали горячительное. И часто, теми приятными чувствами увлечённые, добавляли сих возлияний ещё и ещё, доводя себя до непотребного состояния. И хотя, таким поведением в их общежитие было трудно кого-либо удивить, администрация стала делать приятелям довольно жёсткие предупреждения.

И всё же дальше тех малых мер дело до поры не доходило. И так длилось до нагрянувшей в город весны, когда молодая Сашкина жизнь обрела свой прежний уличный размах.

Почти всё свободное время парень стал проводить в городе. А поскольку Евгений был для гуляночных дел человеком, весьма возрастным, то Санька нашёл себе приятелей среди городской молодёжи и с ними пускался во все, мыслимые и немыслимые разгульной молодости приключения.

Привело это к тому, что Сашка дважды отсидел по пятнадцать суток за хулиганское поведение. И администрации уже крепко задумалась насчёт отправки его на зону. Но парня простили в последний раз, установили за ним надзор, (то есть он должен был дополнительно отмечаться в определённое время в комендатуре) и парень о своём близком будущем крепко забеспокоился.

Вскоре приснилась ему икона, и, подумалось ему: это та, что украли они и за что он отбывал свой срок. И хоть образа той украденной иконы он совсем не помнил, но всё больше стало мниться ему, что он именно тот, который привиделся ему во сне.

Приснился же он ему узколицый и бородатый, с ясными нацеленными глазами, пронзающими всю его душу до самого дна. Сашка несколько дней не находил после того покоя, всё казалось ему, что образ непрестанно следит за ним, проверяет каждый его шаг. Потом парень несколько успокоился и всё же часто вспоминался ему тот сон и неминуемо возвращались к нему те, щемящие его сердце чувства.

Часто вспоминались ему и дни, проведённые недавно в камере. Особенно, парень с белой горячкой, что был помещён туда на ночь, перед отправкой в больницу. Больной постоянно галлюцинировал. Ему казались приятели, что выпивают рядом в коридоре. Парень просил у них опохмелки. Те пообещали. И тогда он кликнул в окошечко, только что заступившего на смену и ещё не вошедшего во все дела, дежурного и сбивчиво попросил того передать ему стакан. Тот понял, что парень просит пить и подал тому воды в кружке. Больной, дрожащими руками схватил заветную посудину и жадно прильнул губами к ней. Но тут же недоумённо взглянул на дежурного и гневно молвил: – Чего ты мне воды-то дал?

– А чего же тебе?

– Водки! – зло и резко бросил парень.

– Я тебе сейчас как суну! – вскипел тот, и громко хлопнул крышкой окошечка…

Вначале Сашке казался тот случай смешным, но теперь он начал подумывать, как бы самому до такой болезни не докатиться.

Пить он теперь совсем прекратил. Хотя пришлось один раз выпить, но тогда без этого было нельзя, местный люд этого не понял бы, и, мягко говоря, такой поступок бы не одобрил.

А повод был следующим. Случилось приехать толи любовнице, толи жене к одному из тамошних осуждённых. Поздно вечером заходит в комнату к Сашке дежурный по общаге, говорит: тебя Толька Синицын в пятую комнату зовёт, там народ кой-какой собрался. А Толька – среди местных осужденных авторитет, – пришлось идти.

Навстречу из комнаты вышла закадычная компания из трёх человек. У Сашки всегда были с ними немалые напряги. Первым шёл бородатый малыш Миша Рогов из Москвы. Метр с кепкой, как говорят про таких, но парень надменный и задиристый, должны быть, видящий всех не столичных свысока, как думалось про него Сашке.

За ним вышагивал парень по кличке Самурай, а как имя его Мишка в точности и не знал, потому как называли его осужденные всегда здесь по кличке, а администрация по фамилии – Бородин.

Ну и третий, – самый мерзкий на взгляд Сашки во всей местной публике человек, был здесь, замыкающий компанию, Гоша Юлов, – бывший шабашник – музыкант, очень любивший вспоминать похороны и хорошие выручки с них. Он и на сей раз, какую-то очередную историю своим приятелям лихо рассказывал. Конец этого рассказа Сашка с глубоким отвращением успел услышать: «…ну, значит, они на похоронах все как положено у того кента, которого сами завалили, присутствуют, и венок у его гроба ставят с надписью: „Спи спокойно, брат – убийцу мы найдём!“ Вот хохма-то была»…

Открыв дверь, Сашка увидел сквозь дым, напрочь прокуренной комнаты, восседающего за столом перед несколькими пустыми и целыми водочными бутылками, да разложенной по всему столу посудой с закусками, Тольку Синицына с изрядно посоловевшими уже глазами.

– На-ко вмажь за здоровье молодых – кивнул он в сторону стоящей сбоку кровати и подвинул вперёд наполненный доверху стакан.

Сашка повернулся в сторону кровати. На ней с краю лежала дородная барышня, выставив пышную грудь из-под одеяла. Дальше, из-под одеяла же блестела мощная нога и значительная часть полной задницы. Девица, скаля в улыбке зубы, и нагло щурясь смотрела на Сашку.

От стены смотрел на него из под одеяла не очень знакомый парню осужденный.

Сашка отвернулся, подошел к столу, опрокинул в себя содержимое стакана и, быстро перехватив ворвавшуюся в него терпкость куском хлеба, отправился к выходу.

Ночью ему опять приснилась та икона и утром, хотя и подмывало немножко опохмелиться, парень себя воздержал, ещё больше принимая тот сон за суровое предостережение.

После этого оставалось ему пребывать здесь недолго. Сашка этот срок с честью выдержал и, наконец, отправился, облегчённо дыша, к себе в деревню домой. В автобусе он чувствовал себя на редкость счастливым и думал о, снившейся ему в недавние дни, иконе. Ведь это она – сдавалось ему – помогла отбыть сей нелёгкий срок. «Икона нам нужна не для обогащения, или какого – то дохода, а для того, чтобы молиться на неё!» – крепко подумав, сделал он для себя вывод…