Читать книгу Казачья Молодость - Владимир Молодых - Страница 20

В другой раз атаман рассказывал про открытие казаками Камчатки. Он много говорил об Атласове и Крашенинникове. Они участвовали в открытии и описании Камчатки. Не знаю почему, но меня заинтересовал именно этот полуостров.

В советское время отец мой не раз бывал на Камчатке со всей семьёй. Кстати, автор этих строк родился-таки на Камчатке. А отец, от имени которого я веду рассказ, в последний раз уехал один и не вернулся. Камчатка навечно погребла его в своей земле за его преданность к этой стране на краю света.

Дядя Андрей, как учитель, был прекрасным рассказчиком. Он, чувствовалось, сам переживал за своих героев, изображая их в жестах, меняя интонацию голоса. Он нервно теребил свою ухоженную бородку или подкручивал свои лихого наездника усы, поплевывая на пальцы рук. Он настоял, чтобы в школе были уроки верховой езды. Он сам вел эти занятия верхом на коне во дворе школы. Но не у всех нас были кони под седлом. Те, что из «низовских» – жили богаче и имели коней, а «верховские» – это казачья беднота, коней не имели. Так брат моего отца Селиван был из бедноты и его сын Пашка, который второй год сидел в первом классе, то же был без коня. Дядя одним махом садился в седло – и этим окончательно покорил меня.

После уроков мы еще долго кружили по окрестностям, то спускаясь в глубокий овраг с глухим родником, то резко поднимались в гору, на крутую стенку оврага. Перед прогулкой дядя обычно проверял: закреплено ли седло спереди и сзади, чтобы оно не сползало при подъеме или спуске с горы. В степи он пускает коня крупной рысью. Я же изо всех силенок стараюсь не отстать от него. Из глубины степей ударит в лицо запах горьковатых трав. Степь, насколь хватает глаз, волнуется от ковыля. Так я начал проходить школу мастерства верховой езды.

Я горячо привязался к родному дяде, так что не было дня летом, чтоб я не был в Сбегах. Забыл про заимку. Да и делать там было нечего: все, чему мог научить Степан, он мне передал. Зато в Сбегах я мог встретить Софью. Она была прилежной ученицей по верховой езде. Ей нравилось гонять коня по мелководью, когда тысячи брызг разлетаются по сторонам. Она рада. Смех и крики. Я бегу рядом весь мокрый от брызг, а она закатывается от смеха. Искупавшись, греемся на скалах. Софья угощает меня сладостями, которые я с детства очень люблю. Но встречи наши все равно были случайными. То я приеду, а ее нет, то долгая зима разлучит нас. Нет, я не забывал ее. Будет еще время, когда мы наверстаем упущенное. Она признавалась, что она будет всегда ждать меня, но только бы я был героем. Мол, у нас полек, одна мечта: выйти за короля или на худой конец за принца. Уж я и не знаю – в чем она заметила во мне геройские замашки?

Она будет искать меня в первую мировую, колесить по Армении в санитарном вагоне, потом выкупать меня из плена у курдов. А позднее, в Гражданскую, она организует побег из плена белополяков, когда я буду воевать за Советы. Но это отдельная история…

В старших классах мы разбирали повесть «Казаки» Л. Толстого. Поочередно читали главы. Здесь у дяди будет повод поговорить о казаках старой веры, о гребенских казаках. Казаки уносили старую веру то в глушь России, то и вовсе, как некрасовцы, уходили за границу в Турцию. Они согласны были уйти хоть к черту на рога, говорил дядя, лишь бы сохранить веру отцов. Надо знать, задумавшись, продолжал дядя, что со старой верой мы били ливонцев, громили татар, избавив Русь от их ига. В Отечественную войну 812 года казаки-староверы из отряда генерала Платова гнали французов и, сказывают, что чуть было не взяли в плен самого Наполеона.

Я бывал часто у дяди, но были дни, что приходилось подолгу его ждать. А тетка Матрёна стакан чаю с пирогом не подаст. Она считала, что я опоганю ей посуду. Ведь она была строгой староверкой, их еще называли «беспоповскими». На этот раз она оставила меня в покое. Как потом я узнал от дяди: он сделал ей внушение по поводу моей веры.

Словом, я был представлен себе. Сразу скажу, что в комнате дяди он мне позволил брать все. Я обратился к его библиотеке. Я был удивлен, обнаружив в стопке книг, книгу старого издания. Это было небольшая книжонка размером с ладонь А. Бестужева-Марлинского «Муела-Нур». Уже прочитав первый лист, я понял, что это книга декабриста А. Бестужева, взявшего литературный псевдоним – Марлинский. Это заинтересовало меня – неужели в наших местах, хоть и издавна каторжанских, мог бывать декабрист? И на этой же полке я вижу книгу Кенона «Каторга и Сибирь». Почему эти книги оказались среди староверских книг, некоторые из них были рукописными. Об этой книге Кенона я умолчал. Только спустя годы, будучи в гимназии я прочитал эту книгу в переводе с английского.

А вот о декабристах я все же как-то спросил дядю.

– А декабристы были в наших местах?

Атаман озабоченно глянул на меня – куда это меня занесло?

– Я видел у тебя книгу А. Бестужева.

– А!… Ну, так бы сразу и сказал. Эту книгу я случайно обнаружил на ярмарке у нас среди развалов старых книг. Так она ко мне и попал. А вот о декабристах ходит легенда у нас. Дед мой рассказывал, что в Сбегах ссыльный даже открыл школу для детей. Видно было, говорили старики, что человек этот был образованный, а вот был ли он декабристом – никто не знает. Да и имя его затерялось. А вот одно после него осталось – так это сход бывших каторжан на нашем острове Змеинном, что под скалой. Он раз в год летом собирал своих друзей по несчастью. Потом это стало привычкой у ссыльных. Мы тогда остров прозвал Каторжным, а сами обитатели прозывали это остров, как «Сахалин». Сахалин – это известная в России каторга. Собираясь с ближней округи, бывшие каторжане, жгли костры, готовили пищу, пели свои каторжные песни. Думаю, гимном их сходки была песня «Бежал бродяга с Сахалина». Уж ее-то они пели дружно всем табором. А через день их уже не должно быть. Это они знали все.

– А где этот остров Сахалин? – спросил я.

– Этот остров отделен от материка Татарским проливом. А дальше Охотское море и твоя Камчатка. За ней уже нет земли – дальше безбрежный Тихий океан.

После всего услышанного захотелось побыстрее вырасти и увидеть эту загадочную Камчатку на краю земли.

Помню, в последнюю школьную весну дядя организовал скачки наперегонки. Собралась нас небольшая группа и среди всех мальчишек оказалась одна девочка, моя соседка по парте Настя. У Пашки, моего брата двоюродного, коня не было. Он был всех нас на голову выше и, потому он, мол, с нами, мелюзгой тягаться не собирается. Хотя Настя потом мне скажет, что он просил у нее коня. Но та, как настоящая казачка, хотела сама себя показать. Мы скакали до развалин монастыря – это с полверсты – и обратно. Мой конь Серый меня не подвел, но Настя – на радость всей школы – была третьей. Но почему-то сладкий пирог победителя дядя вручил Насте. «Не честно», – подумал я, но пирог был большой и его хватило на всех, даже тех, кто не участвовал в скачке. Но мне дядя вручил «Грамоту», где он своим каллиграфическим почерком написал: «Яше Даурову, как лучшему наезднику школы», А внизу подпись атамана и красная атаманская печать. Эту «Грамоту» я повесил над кроватью у себя. Отец при случае гордился мною перед крестным.

– А ты, мать, боялась, что с Яшкой что-то случится, – поздравляя с успехом, говорил отец.

,Я был от радости на седьмом небе

– У казака, – подхватил крестный, один путь: то ли грудь в крестах, то ли голова в кустах. Другого пути природа для казака не придумала.

Мать с грустью слушала слова казаков, лишь издали поглядывая на Грамоту, как на икону. Неумолимой оставалась тетка Лукерья: «Страсть к коню породит беду».

Последний год в школе оставит после себя добрые воспоминания. Правда, огорчал меня Пашка. Он сидел сзади нас с Настей и донимал ее, доводя до слез. То за косичку дернет, то бант развяжет. Шутки эти надоели мне. Я защищал Настю, как мог. Дело даже дошло до драки. Но тут же являлся наш школьный надзиратель старый казак дед Филип. Все в классе стали на мою сторону. С Пашкой было уже не в первый раз, так что дед сразу повел его на задний двор школы, где стояла скамья, а рядом стояла бочка с водой, где дед замачивал ивовые прутья. Мы все собрались у окон в ожидании порки. Пашка сам приспустил шаровары, лег на скамейку. Мы замерли от жалости к Пашке. Старый казак был неумолим, хотя видел наши жалкие лица.

– Это надо для порядка, – выбирая долго прут, пробуя его на своей руке, говорил спокойно дед. – Дубленая кожа, знать, дольше носится. Или как там в ваших баснях: «за одного битого – двух небитых дают».

Совершал он правосудие всегда не спеша: «Поспешишь – людей насмешишь».

– А уж ты, паря, потерпи, – приговаривал он под каждый удар прутом, – все это в твое же благо.

Настя неотрывно глядела на экзекуцию и, кажется, вздрагивала при каждом ударе, будто он приходился ей. Особой боли дед по слабости сил своих принести не мог, но сколько обиды, стыда, казалось бы, но Пашке все ни по чем. С него, как с гуся, вода, – все эти обиды и стыд. И мы вновь становились как бы друзьями, хотя ими никогда не были. И он вновь не давал проходу Насте. Она не по-детски быстро оформилась в пышную девочку. А Пашка, забыв про обиды, уже звал меня на речку Шумную проверять рыбные ловушки-мордуши. Но я отказывался и шел проводить домой Настю. Мы шли, взявшись за руки, а встречные мальчишки кричали нам вслед: «Жених и невеста!». И как они, несмышленые, могли знать, что пройдут годы, и мы с ней пойдем под венец. Но между нами все также будет стоять Пашка…