Читать книгу Рычаги. Ад бесконечной рефлексии - Юрий Алексеевич Колесников - Страница 8

«она читала мир как роман

а он оказался повестью»

И. Кормильцев

Я ждал Настю на скамейке автобусной остановки. Люди выходили из автобусов, кричали в трубки телефонов, бездомные стреляли мелочь, а дети с огромными портфелями толкали друг друга. Лица людей были счастливыми, от того, видимо, что весна входила в свои права по-настоящему. Близились майские праздники.

На работе у меня все было хорошо. Всем подняли зарплату и даже мне, а значит, свершилось самое тупое и примитивное желание любого нормального клерка. Не скрою, я был искренне рад прибавке. Она открывала для меня некоторые возможности: например, отправлять немного денег маме.

Мама жила далеко от города в деревне. Я навещал ее примерно раз в три недели. Уезжал в пятницу и приезжал в воскресенье. Эти поездки были сладостными и мучительными одновременно. Она жаждала разговора со мной, радовалась, суетилась, готовила и, казалось, все эти три дня не спала. Я же, отвыкший от искренности был суров, груб и молчалив. Она наивно предполагала, что таким меня сделала работа, что, мол она у меня серьезная и это отпечатывается на моей личности. Глупости конечно. Просто мне было стыдно перед ней за каждый мой вздох, и уверен, я отдал бы все, чтобы она сохранила обо мне то мнение, которое она сформировала во времена моего девства. Тогда она точно знала, что ее единственный Платон умный, скромный и добрый мальчик. Она знала, что его портит излишняя прямота и сентиментальность. Ей было очевидно, что все ее мучения по моему воспитанию были не зря. Что не зря она питалась черным хлебом в те времена, когда я платно учился на юридическом, что слезы, которые она пролила у хирурга в кабинете были ненапрасные, и гланды мне вырезали не больно, а потом, тот же хирург написал, что у меня плоскостопие для того, чтобы меня не призвали в армию. Она говорила тогда, что денег нет, а хирург требует очень много. Я отводил глаза и говорил, что заработаю, что я не должен родине, которая ничего не дала мне бесплатно, что я за год на гражданке сделаю гораздо больше полезного чем в армии. Что армия – это место где нужно подчинять или подчиняться, а меня не устраивает ни то ни это равным образом.

В общем, я подвел ее: мои мысли были черными и вязкими как нефть, мои идеалы были шаткими и грубыми, все, что любила она я считал пошлостью, а то, что любил я она считала извращением. И все же мы любили друг друга потому, что больше нам любить было некого, и нас никто больше не любил.

Мы созванивались каждый день и разговоры наши были короткими. Мы просто сообщали друг другу новости, делились мнениями о прочитанных книгах очень скомкано и прощались. У нас у обоих было, что не сказать друг другу.

Я ждал Настю и думал о маме, что непременно поеду к ней на майские праздники, что куплю ей духи и буду ласковым как в детстве.

– Блин, я задралась ехать! – крикнула мне в ухо Настя.

Я озадаченно посмотрел на нее. Она была одета как всегда: джинсы, куртка, кроссовки, шарфик.

«Почему она никогда не носит юбки» – подумал я и тут же в моем мозгу отозвался ее ответ с упреком: – «Холодно! А мне еще рожать»

– Ты мог ближе к моему дому подъехать? Я стоя ехала и ни одна скотина место не уступила! А ты сидишь тут ворон ловишь! – почти кричала Настя.

– Я жду тебя здесь только потому, что мы договорились встретиться здесь – сказал я, не надеясь на победу в переговорах.

– А ты мог со мной договориться о месте, которое находится ближе к моему дому?

– Мог, но ты предложила погулять в парке, а парк через дорогу. Следовательно, если бы мы встретились не далеко от твоего дома, то нам бы пришлось все равно ехать в эту часть города.

– Тебе ни-ког-да ни-че-го не до-ка-жешь! – прошипела Настя и злобно покосилась на мою сигарету. Она считала, вершиной дурного тона курить при женщине.

Я выбросил сигарету и попытался взять Настю под руку, она в свою очередь стала прятать руку за спину.

– Не трогай меня! Почему ты не звонил?

– Когда?

– Сегодня.

– Зачем? И когда? Я освободился с работы час назад.

– На обеде мог бы позвонить.

Я не мог понять в чем дело, обычно такие истерики она мне устраивает только по телефону, а тут перформенс.

– Ты мне изменяешь? – резко и громко крикнул я так, что даже люди обернулись. Я надеялся напугать ее и ошарашить. Мне удалось. Она опустила глаза и замотала головой.

– Что ты несешь! Какой ты глупый. Какой ты идиот – почти плача прошептала она и впилась в мои губы. Поцелуй длился одну секунду, после чего Настя отвернулась и пошла прочь.

Я был удивлен, мы целовались один раз и я был пьян, так что почти не помню этого. Я даже за женщину то ее не считал, я думал, что она так: набор стереотипов, присущих современной обывательнице с доброй душей. Такой набор шаблонов, который в совокупности образует биологический вид, обожающий разговоры с налетом интеллекта, нежные объятья и пошлые шутки.

Я догнал Настю и мы молча пошли вместе.

Я остановился около скамейки, чтобы распечатать пачку с сигарет и выбросить фантик. На скамейке самозабвенно и сосредоточенно целовалась пара. Настя с отвращением отвернулась.

– Почему ты… – она запнулась. Я молчал и ждал.

– Почему ты не спишь со мной? – сказала она так, будто отрубила грешную голову.

«Почему я с ней не сплю? Потому, что такие свиньи как я не могут спать с таким как она. Потому, что мне она нужна для души, а не для тела. Потому, что мне это понравится, черт возьми!» – подумал я, но сказал вслух:

– Потому, что жить не значит трахаться.

Настя почти плача зашептала:

– Я не нужна тебе вот и все! Я видела много раз синяки у тебя на шее, я помню, как ты ушел и бросил телефон, не знаю, что меня подтолкнуло, но я его взяла его в руки, а там… – она запнулась. Я стал подкуривать, но заметил ее взгляд и спрятал сигарету.

– Ты трахаешься с кем попало, а меня даже поцеловал один раз когда от тебя воняло тошнотиной. За кого ты меня принимаешь, Платон? Думаешь, что я радио, которое тебе иногда отвечает и которое можно иногда выдергивать из розетки.

Она говорила и говорила, а я не мог осознать масштабов абсурда, который происходит: меня толстого, маргинального алкоголика скромная, наивная, чистая и верная девушка обвиняет в том, что с ней не сплю. Что я не зову ее к себе домой, не пою ее дешевым вином, не опускаю свою руку на ее колени в колготках когда целую, что не пытаюсь незаметно стянуть носки со своих жирных ног, что не давлю на ее хрупкое тело своим животом, что капли пота с моего лба не падают на ее маленькую белую грудь, что не поворачиваюсь к ней своей жирной задницей и не ищу на полу трусы в тот момент, когда она осторожно трогает рукой у себя между ног, проверяя соблюдал ли я правила контрацепции о которых ей говорила мама.

– Может быть тебе нравятся шлюхи? – почти кричала Настя, – вполне возможно и наверняка ты к ним привык, но я не такая, ты мне нравишься искренне и хочу я тебя искренне и уже не знаю, что для этого сделать. Боишься, что трахнешь меня и больше не захочешь видеть?

«Да!» – пронеслось у меня в голове.

– Так пожалуйста! Кто тебе сказал, что я захочу тебя видеть!? Ты просто не мужик видимо, ты и не умеешь, наверное! – сказал она, а я понял, что это последний аргумент несчастной девушки. Скоро она должна была замолчать. После фразы: «Ты не мужик» – женщине уже ничего не остается. Это последний камень, который можно бросить в мужчину.

Она действительно замолчала и успокоилась.

– Давай сядем, – предложил я, когда мы оказались возле обшарпанной, желтой скамейки. – Понимаешь, Настя, я давно убедился, что людьми мы остаемся только до секса, после мы уже не можем узнать друг друга потому, что знаем друг о друге все. Я, знаешь ли, не всегда этого хочу.

– Не хочешь знать меня?

– Не хочу видеть, что ты знаешь меня – сказал я и закинул ее лодыжки себе на колени.

Она стала мягче и добрее. Мимо нас весело крича, пробежали дети: две девочки и меня чуть не вывернуло от невинности происходящего. Я погладил ее ногу у самой ступни и едва заметно задрал край ее синих джинсов. Под ними я увидел то, что и ожидал: голую гладко выбритую, блестящую, глянцевую ногу.

Такие девушки как Настя не бреют ноги просто так, не игнорируют колготы просто так в такую весеннюю стужу. Она ничего не замечала, она была занята какими-то своими мыслями. Я перевел взгляд на ее сумку из кожзаменителя и заметил, что она чем-то набита.

«Тряпье и средства гигиены» – понял я.

– Мне щекотно – ласково сказал Настя и потрогала меня за голову.

«Неужели она еще девственница? Почему я никогда не спрашивал? Да что тут спрашивать? Кто еще будет проводить с тобой все свободное от зубрежной учебы время и звонить ночами напролет, рассказывая, как прошли занятия и какой она приготовила салат. Конечно, девственница и сегодня она решила попрощаться со своей невинностью. Нет, моя милая, ты моя душа, а не… Пускай это будет тупой качок одногрупник по пьяни в машине. Это лучше, чем я. Все лучше, чем я. В этом деле важна не глубина падения, а качество дна, на которое падаешь. Об меня ты сломаешь ножки, а так еще есть шанс»

«Будет теплое пиво вокзальное, /будет облако над головой,/ будет музыка очень печальная – /я навеки прощаюсь с тобой» – зашептал во мне Рыжи.

– Сегодня какая-то хрень в кино выходит новая пойдем сходим? Там опять финансируют «Фонд кино», но режиссер, которому они платят талантливый. Может не продался?

– В кино? – спросила Настя растерянно.

– Да, ты же до одиннадцати со мной, как раз успеем – как можно наивнее сказал я.

– Да… просто мне завтра можно в универ не идти и родители уехали.

«Все ты понял Платон, зачем тебе эти проверки?»

– Тогда идем – сказал я.

В кино мы оба молчали, это молчание было похоже на то затишье, которое возникает между ударами колокола. Фильм был отвратительный. Какая-то горящая неоновым светом дрянь, рассчитанная на унылого, замученного обывателя, страдающего от жажды любви, боя и ума. Они купили и этого, подающего надежды режиссера. Я смотрел его первый фильм, тот, который он снял сам, за свои деньги. Это было наивно, но так хорошо, что мое сердце оттаяло. Теперь, когда мы два часа смотрели на этих говорящих о боли в камеру людей, я ощущал боль в желудке и бесконечное желание освободить мочевой пузырь.

На улице было сыро и ветрено. Фонари мерцали тусклым светом, подсвечивали редкие капли дождя.

Не выразить словами ее глаза, она смотрела на меня как на океан, в котором собралась топиться. Ее щеки раскраснелись, длинные пальчики дрожали, и я видел царапину на красном лаке мизинца. Она втянула голову в плечи, сомкнула стройные ноги.

«Холодно без колгот» – подумал я.

– Платон, мы можем еще погулять, у меня время есть – шептала она, опустив голову и прижав руки к моему животу, как к дверце храма.

– В другой раз, принцесса. Мне рано утром нужно быть на работе – как можно невиннее ответил я и очень быстро набрал номер такси.

Таксист был похож на сваренного рака, а его машина напоминала дождевую тучу. Рак высунулся из тучи и сказал, что продастся за двести рублей. Как можно незаметнее я сунул ему деньги и открыл дверь, приглашая Настю. Она стояла в нерешительности. Еще один миг и она начнет рассказывать, как сидела вчера в интернете и читала про «первый раз», как брила ноги перед выездом и поэтому опоздала, как аккуратно укладывала сменное белье и маленькое полотенце, которое мама подарила ей еще в школе на восьмое марта. Вот-вот она должна была начать говорить, что ее чрезмерная целомудренность вызывает насмешки у сверстниц, что ей страшно и хочется в то же время, что я тот самый мужчина, который сделает это и не обидит. Тот, рядом с которым уже не нужно никого искать»

– Ну чего стоишь, принцесса – сказал я изо-всех сил стараясь показаться улыбчивым и смешным, как завещал Сергей Александрович, – садись, а то замерзнешь.

– Не называй меня так! – по-звериному, с ударением на «меня» крикнула Настя и уселась в машину.

Она все поняла. Я унизил ее отказом и не почувствовал мук совести.

«И душу по кругу уносит, как тело желтое такси» – вспомнил я строчку из своего школьного стихотворения и подумал, что пишу я лучше, чем обращаюсь с женщинами.

Одиноко и сгорбленно, косолапя на правую ноги я отправился прочь от горящего белыми огнями кинотеатра.

– Милый, любимый мой Леха – кричал в трубку телефона, – выручай, я умру, если сегодня буду пить один. Земля сошла с орбиты, листы на земле перестали гнить, волк отказался сожрать зайца, я поднял глаза и не увидел небо.

– Что ты несешь? – кричал Леха радостно, я тебя не понимаю, что случилось, скажи толком, ты жив? Здоров?

– Такая жизнь, что здоровье не помогает – сказал и назвал адрес пивной, в которой хотел видеть Леху сегодня ночью.

Я не склонен к дружбе, с собутыльниками у меня получается лучше. Леха всегда был моим собутыльником, но нам случалось быть вместе и в наши трезвые дни. Он очень меня любил и ценил наш союз, я же видел в нем все то, что мечтал видеть в себе: целеустремленность, щедрость, обожание своего дела, искренность, чувственность, а самое главное, Леха обладал невероятным, могущественным как гора умом. Он знал все и помнил все.

Он работал врачом первый год в городской больнице и очень гордился своей профессией. Насколько я знаю, справлялся он с ней просто замечательно.

Алкоголь, безрассудство и азартность мешали ему жить, но эти камни были ожерельем его внутренней свободы, которая так важна думающему человеку.

Пил он крепко и часто и всегда напивался до стойки на четырех конечностях, но каждый раз он оставался джентльменом и никогда утром не подавал вида, что страдает. Кстати, говоря, от алкоголя он не зависел как от воздуха, я знал случаи, когда Леха не пил по пол года и при этом жил также как прежде.

«Скучно вечером и замечаешь много всего, зришь в корень, чувствуешь фактуру» – говорил он о впечатлениях полугодовой завязки.

– Я знаю! Где это! Там отличное, дешёвое пиво и музыка неплохая, скоро буду – крикнул он мне в трубку и сбросил.

С Лехой мы могли говорить обо всем: стоило мне завести тему политики, и он рассказывал о новых либеральных законах, которые вот-вот впитаются в нашу жизнь, подобно хлорке Я упоминал о фильме, пускай даже советском, пускай даже 50Х годов и он мне советовал похожий, только зарубежный. Я начинал философствовать на тему: «быть или не быть», и он мне объяснял, что вопрос этот глупый, не содержащий смысла.

«Треп пустой, вымысел, искусственная дилемма, в здоровом мозгу такого не бывает» – говорил он и я верил, ведь я знал, что Леха разрезал человеческий мозг. Отдельной темой в наших разговорах была литература, тут мы пускались в бесконечные разговоры, как будто глубинные, такие с которых не видно солнца. На этой глубине мы оба были одни, и эхо наших криков не достигало вершины нашей пропасти. Чтобы выбраться, мы топили себя в алкоголе. Мы плавали в нем и терпеливо ждали, когда уровень этого плотного напитка достигнет границы нашей пропасти, после чего выходили каждый на свой берег спасенными и прощались на долгие дни.

Мы мало говорили о личной жизни и конечно, я не собирался ему рассказывать о Насте. Просто мне нужен был кто-то, с кем я оставлю на только свое тело, но и своей мозг хотя-бы на один вечер.

Я спустился в подвал пивной и рванул на себя дверь. Кислый пивной запах резко ворвался в меня и пообещал остаться надолго. В подвале была привычная разношерстная аудитория. Алеша выделялся на фоне остальных: он был выше всех, лысый череп отсвечивал лампочку, а огромные, волосатые руки бережно сжимали стакан пива.

Алексей – в переводе с греческого помощник, защитник.

– Садись, Платон, пускай я не Аристотель, но готов тебя слушать внимательно и не спорить.

– Спасибо, Алеша, – радостно ответил я и почувствовал прилив нежности и тепла.

Мы поздоровались и сразу заказали по бокалу пива. Алеша уже выпил один, пока ждал меня.

Все было позади, осталось только стереть ластиком.

– Знаешь, мы с тобой, как герои Ремарка, только нашу умудренность и разочарованность в жизни мы имитируем, по этому получается еще смешнее.

– А он не имитирует? – спросил я.

– Не знаю. Хочешь сказать, что поствоенный синдром в его книгах показушный? Мне самому иногда кажется, что несчастье они себе внушили, но тут дело в том, что, как мне кажется, это единственный возможный способ выжить. Когда вокруг пошлость и глупость остается только воспитать в себе способность, позволяющую ощущать бесконечную боль, научиться отдаваться терзаниям, тем самым противопоставив свою фигуру праздным, веселящимся идиотам.

– Кстати, его очень легко имитировать, смотри: «Я брел по пустынной улице. Собирался дождь. Эмигрант всегда попадает под дождь, наверное, потому, что часто бродит по улицам. Я спустился в бар, там меня уже ждал Ганс и Павел Овчинников – русский эмигрант.

– Как дела, Фридрих? Отчего твои глаза так грустны, неужели тебе перестал сниться наш старшина с его бородавкой на шее? – весело спросил Ганс, подняв бокал пива в единственной руке.

– Наоборот, он предложил мне свои сапоги, в случае если его убьют русские. Все дело в том, что сапоги на нем всегда были дырявые.

– Да… Хотя, знаешь, по сути он был прав: когда он взорвался на мине его сапоги разлетелись также, как куски его тела. От них ничего не осталось, а мы с тобой потом бродили по этому жирному полю и боялись вымазать свои начищенные сапоги о кишки Адольфа.

– Я больше боялся смотреть в глаза его жены, которая жила по соседству со мной» – ну и в этом духе, закончил я.

Алеша заулыбался и добавил:

«– Павел предложил выпить немного водки, после того, как мы допили бутылку кальвадоса. Кельнер быстро принес хорошей водки и горячего хлеба.

– Ваше здоровье, господа – громко, басом сказал Павел, и мы выпили.

Я заметил, что Ганс захмелел, однако, именно он предложил взять бутылку рома, когда мы закончили водку. В кокой-то момент, мне стало ясно, что в окна пробираются первые лучи утреннего солнце и потому пора уходить. Попрощавшись с товарищами, я вышел и подумал и Бэтти, вспомнил ее бледно-розовый платок, который она носила в рукаве»

– А после этого идет длинный абзац о том, как он оперировал, дрался или конструктивно спорил с хозяйкой квартиры.

– Точно! – согласился я.

Мы еще долго смеялись над Эрихом, заказывали пиво, выбегали курить и кляли закон о запрете курения в общественных местах. На улице тем временем пошел дождь и даже менты перестали бродить по улицам и сидели мирно в бобике, поджидая, что добыча сама приползет им в руки.

Выпили мы в тот вечер многовато, последний бокал я осилил с трудом. Леша рассказывал о медицине, говорил, что нет в России путных врачей со времен империи, да и вообще, что здоровье – это признак привилегированности

– Знаешь ли ты, мой дорогой друг, – говорил он икая, – что санитарка тетя Люся, в зависимости от того, засунут ей сотку в карман или нет, может совершенно по-разному сделать клизму?

– Что вы говорите? – подстраивался я под тон беседы.

– Да, да, милостивый государь. Бесплатникам она вгоняет шланг клизмы по самое горло, не стесняясь при этом небрежно царапать стенки ануса. А вот платные задницы почти не чувствуют дискомфорта.

Позже мы поругались с парями, которые громко кричали в углу бара, но драться не стали. В наше инфантильное время – драка событие.

Мирно распрощавшись, рука об руку мы пошли пешком домой не потому, что весенняя ночь была таинственна, и звезды горели так, что хотелось от них прикурить, а потому, что средств на такси у нас не осталось.

Как настоящие мужчины мы вышли из бара только тогда, когда не осталось даже на орешки.

Я утомляю вас своим жизнеописанием, которое, по сути своей не имеет прямого отношения к делу, однако, как я говорил во времена моей студенческой юности: «является важным для характеристики личности».

Кроме того, эта история еще и мое завещание, мое последнее слово, так что прошу с ним считаться. Терпите если не интересно! Интересно впереди. Впереди закон мироздания! Не пролистывайте и трудитесь разбирать почерк, это нужно вам, а не мне.

В ту ночь я спал очень крепко и мне снились смешные, добрые сны. Думаю, так будет с каждым, кто вместо того, чтобы опорочить невинную девушку напьется, оставшись один на один со своим одиночеством. Аминь.